Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ - Брайан Фрэнсис (книга регистрации .TXT) 📗
17. Запах смерти
Всегда было чертовски трудно заставить Бена Ганна идти в одном четком направлении. Укажи ему определенное место, и он начнет метаться то туда, то сюда вокруг него. Для начала он забыл свой сыр. Затем забыл шнурки от башмаков: он всегда носил с собой запасные шнурки, опасаясь, как он говорил, что башмаки свалятся у него с ног. За этим крылась гораздо более мучительная правда: ему так долго пришлось жить на необитаемом острове босым, что он теперь боялся снова оказаться без башмаков.
Когда его освободили из-под ареста, он поблагодарил меня:
– У Бена только один друг – Джим.
– Вздор, Бен. Тебя все любят.
– Только не капитан. Капитан не любит Бена Ганна.
– А где твои вещи, Бен? Тебе нужна будет куртка. Там, где я стоял, холодно.
– Холм Подзорная труба, он из льда сделанный, Джим. Из льда.
Я не стал рассказывать Бену всю историю: он мог запаниковать и спрятаться. Или сбежать. В любом случае это задержало бы наш отъезд. Я не хотел дать капитану возможность передумать.
Когда, перед погрузкой, я проверял наши запасы, ко мне подошла Грейс Ричардсон.
– Что вы делаете?
Я ответил, что собираюсь сойти на берег, потом попросил:
– Мадам, не пойдете ли вы поговорить с моим дядей? Он объяснит вам, какие проблемы стоят перед нами.
Она ответила, устремив на меня строгий взгляд:
– Полагаю, что у меня самой есть представление об этом.
Странное чувство овладело мной, и я заговорил так, как вовсе не намеревался говорить:
– Мадам! – Она взглянула на меня, и я понадеялся, что она уже догадалась, какие глубокие чувства я к ней питаю. – Я понимаю, что вы сердитесь на меня. Но я все вам объясню, когда эти проблемы разрешатся. – Она кивнула, уже не так сурово. Если бы хоть кто-то понимал, как много значит запрет говорить! – И кроме того, мадам, когда наступит этот момент, не могли бы мы с вами побеседовать… о других вещах? Я должен… есть что-то… о чем я хотел бы вам сказать.
Она внимательно слушала, и я заметил, что она несколько смягчилась.
У меня перехватило горло, когда я сказал ей:
– Луи глубоко запал мне в душу. Я такого даже не ожидал. Что же касается вас… об этом я и желаю… об этом и желаю побеседовать. Мадам, сейчас не время, но я хочу, чтобы вы знали, что (голос мой прерывался)… что… Мадам, мне нужно будет с вами поговорить.
Она ответила осторожно, не торопясь, с уважением к чувствам, чью борьбу она увидела на моем лице:
– Луи вас полюбил. Я это знаю. Я видела, как вы справились с его необузданностью. И каждый день я вижу, с какой добротой и заботой вы к нам относитесь, какую отвагу вы проявляете ради меня. – Тут она на долгую минуту замолчала, прежде чем заговорить снова. Я же, ожидавший услышать в ее словах поощрение, был неожиданно свергнут с вершин надежды, потому что она сказала: – По справедливости я должна сообщить вам, что доктор Джеффериз просил разрешения побеседовать со мной, когда он возвратится.
На миг я ощутил мрачную радость, какая посещает нас, когда мы оказываемся правы в своих догадках о чем-то неприятном.
– Мадам, то, что желает сказать или сделать доктор Джеффериз, – это его дело. Что касается меня, глубокая тревога о вашем любимом сыне не менее отражается в моих чувствах…
Ах, что за напасть! В самый неподходящий момент вернулся Бен Ганн, чтобы сообщить, что не знает, куда задевал компас. Мне пришлось пойти с ним и найти компас там, где он и лежал – посередине его койки, у всех на виду.
Сердце мое то взлетало, то падало, словно птица в поднебесье; меня чуть ли не трясло от разного рода опасений: опасения по поводу того, как моя неуклюжая речь была воспринята Грейс Ричардсон, страх из-за ухаживаний за нею Джеффериза и приводящий в смятение ужас перед тем, что ждало нас на острове.
Наконец Бен Ганн был вроде бы настолько готов к отплытию, насколько это вообще для него возможно. К моему удивлению, капитан Рид присутствовал при нашем отъезде. Люди с брига Молтби чувствовали себя много лучше. Они рассказали ужасающую историю о злодействах и жестоком обращении.
– Достаточно, – сказал капитан, – чтобы лишить сэра Томаса Молтби всех его привилегий. Они подозревают, что он убил одного из матросов.
– Он утопил одного из них, – резко сказал я, – прямо на наших глазах.
– А ведь верно, – изумился дядюшка Амброуз. – Сбросил его с доски!
К нам вышел очень серьезный Луи; весь его вид говорил о том, что он сильно обеспокоен. Ни слова не говоря (это была его обычная манера), он поманил меня пальцем, и я последовал за ним в укромное место на палубе.
– Вот, – сказал он и протянул мне небольшой сверток. Я развернул его и увидел два сдобных печенья и замечательное красно-синее перо. – Это мое счастливое перышко. Я его нашел, когда был с мамой в Шотландии. У моря. Оно всегда приносит мне удачу.
Ожидая, пока найдутся нужные слова, я пытался отгадать, что за птица обронила такое перо. Но догадка мне не давалась, так что я просто ласково потрепал его по плечу:
– Спасибо, Луи. Будь на страже, пока нас нет. А если почувствуешь опасность, скажи капитану Риду. Я думаю, ты ему по душе пришелся.
Луи протянул мне руку, и я ее пожал; мальчик старался быть отважным, как взрослый мужчина.
Толстые руки кока управлялись с веслами, а течение влекло челнок к берегу, прочь от «Испаньолы». Мы быстро добрались до прибрежной полосы, высадились и выгрузили провизию. Я заранее знал, что всю работу придется делать мне самому. Бен метался вокруг, как человек, не знающий, как выйти из трудного положения: он испытывал одновременно и отвращение к острову, и гордость оттого, что он так хорошо его знает. Я тщательно уложил провизию под деревом – целый холмик, укутанный парусиной и обложенный камнями, чтобы уберечь продукты от зверей, птиц и даже, как я надеялся, от насекомых.
Челнок уплыл от нас прочь, и – вот они, мы: Джим Хокинс, бывший юнга, который десять лет тому назад недалеко отсюда встретил Бена Ганна, старого пирата, оставленного на необитаемом острове, и Бен Ганн, с его скрипучим, словно ржавый замок, голосом и страстной любовью к жареному сыру. Он в одиночестве прожил три года на этом острове, питая сь козьим мясом и молоком, ягодами и устрицами.
– Ну что ж, Бен, вперед! – вскричал я, подбадривая своего спутника.
Мы оба обернулись – посмотреть на океан. В утреннем свете сверкали всплески весел удаляющегося челнока.
– Красивый корабель, – грустно сказал Бен, глядя на «Испаньолу».
И вправду, «Испаньола» выглядела словно на картине: ее мачты золотились от солнца, паруса были туго свернуты, будто манильские сигары.
– Ну ладно, Бен, пошли. Нас ждет долгая дорога.
Я решил, что мой тон должен быть всегда веселым, что бы я на самом деле ни чувствовал. Дай Бену хоть на миг почувствовать, что ты мрачен, и он ускачет прочь, как одна из его коз. Мы отправились в путь.
– А что, нам надо вот так идти? – спросил Бен через полчаса и дернул меня за одежду. А я уже начинал беспокоиться – он не делал этого с того дня, как я впервые его встретил.
– А ты знаешь другую дорогу?
– Так мы к серебру не пройдем, Джим. А мы скоро остановимся поесть, Джим? Можно до ручья дойти.
– Послушай. Бен, мы ведь только что с корабля сошли. Ты поел перед этим. Мы можем провести здесь не один день.
– Джим, куда ж мы идем-то?
– На холм Подзорная труба, Бен, – ответил я.
– Бену не надо Подзорную трубу, Джим, и тебе тоже не надо. Это плохое место.
– И все-таки, Бен, нам придется туда пойти.
Он немного успокоился и принялся рассказывать мне о своей жизни на острове. Места, мимо которых мы проходили, поднимаясь на холм, напоминали ему о штормах, какие он видел, живя здесь, о кораблях, что проходили вблизи берега, не останавливаясь.
– Один раз, Джим, корабель пришел, и он спустил кого-то на берег. Я его видел, только я спрятался. Он ушел. Больше никогда его не видел. Слышал – он ломится через кусты и вопит во всю глотку. Никогда его больше не видел.
