Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Высоту восьмиэтажного дома, на которой я находился, можно назвать головокружительной, если держишься за трос, стоишь на тоненькой перекладине, а вокруг нет никакого ограждения.
Я не мог оторвать глаз от маленькой, желтевшей подо мной палубы.
«Наверное, Сахотин уже на площадке», — подумал я и взглянул наверх. Но площадка была пустой. Я полез туда. Все же большая высота сковывала движения. Почти одновременно с Коробовым, который лез с другой стороны, я вступил на площадку салинга. Большинство ребят было уже около нас. Где-то внизу осторожно взбиралось несколько практикантов. Среди них был и Сахотин.
— Страшно? — спросил Коробов.
— А тебе?
— Немного…
— Здесь привычка нужна, ведь опасно все-таки.
— Да, морское дело не игрушки, — согласился Коробов.
Мы спустились. Боцман похвалил самых быстрых, дал наставления отстающим, как легче забраться на мачту. После этого он распределил нас по реям и дал команду:
— По реям разбежаться!
Мы разбежались к концам реи и снова спустились вниз.
— Теперь будем ставить паруса, — сказал Ваня.
Вместе с нами полезли на мачту и кадровые матросы. Начали расшнуровывать парус. На левом ноке реи, где работал Сахотин, у нижнего угла паруса отдалась какая-то снасть.
Протянув Сахотину конец троса, один из матросов сказал:
— На, закрепи.
Сахотин долго возился, наконец привязал. Матрос посмотрел на узел и насмешливо произнес:
— Что накрутил? Здесь же брамшкотовый нужен. Не пойдет; сделай правильно.
— Да я, знаете, забыл… давно уже проходили узлы, — оправдывался Сахотин.
На нашем участке все шло благополучно. Мы, правда, провозились около сорока минут, но паруса были поставлены. Ветер трепал незакрепленные края парусов, оставленных на просушку.
Парусные учения были закончены, и мы, возбужденные, вспотевшие и усталые, собрались внизу около своей мачты.
После обеда и двухчасового отдыха нас послали на бак заниматься такелажными работами. Получив инструменты и раздевшись до пояса, мы принялись выполнять порученные задания.
Работали, сидя прямо на палубе.
— Что же ты, Герман, «бабий» узел завязал? Ты же у нас «Сюркуф — гроза морей», тебе не подобает, — съязвил Роман, продергивая прядь на своем тросе.
— Как будто бы ты никогда ничего не забывал! Юлий Цезарь! — огрызнулся Сахотин.
— Его на Невском так научили, — хихикнул Рубан.
— А сам ты с ним разве не гулял, что ли? — резко спросил Коробов.
Рубан покраснел и замолчал.
— Да что вы привязались? Подумаешь — узел! Ерунда какая, — старался замять разговор Сахотин.
— А что тогда не ерунда? — вспылил Коробов. — Ежедневные прогулки по Невскому, хвастовство перед товарищами, презрительное отношение к учебе? А море, наша морская специальность для тебя тоже ерунда?
— Не преувеличивай, пожалуйста. Я этого не говорил, — защищался Сахотин.
И вдруг я почувствовал все его ничтожество; внешний блеск, морские словечки, модная матросская одежда, — как все это ненужно, глупо и пошло! Неужели он на самом деле ничего не знает? Не только в классе, но и на практике? Нет, не может быть.
В работе прошел весь день. Вечером я разыскал Виктора, приятеля Сахотина, и спросил:
— Скажи, ты Сахотина хорошо знаешь?
— Кто его не знает из херсонцев! Все знают. Личность известная.
— Учились вместе?
— Учились один год. Потом его за неуспеваемость выгнали со второго курса. Он перешел в Одесский техникум. Там проучился год, и оттуда выгнали. Теперь надо ожидать, что и от вас выгонят.
— Да, учится он неважно. Но, знаешь, может быть, он практик, плавал много, поэтому ему учиться труднее, чем нам? — ухватился я за последнюю надежду.
— Кто плавал много? Сахотин? Никогда он не плавал, кроме как у своего дядюшки на пароходе пассажиром. Между Одессой и Батумом.
— Он рассказывал…
— Он много и нам рассказывал. Враль и любитель пустить пыль в глаза. Но действует только на слабонервных, — засмеялся Виктор.
Для меня это был удар. Это я оказался слабонервным! Роман прав. И как я не разглядел сразу этого парня? Такой тип влиял на меня! Нечего сказать.
— Ну ладно, спасибо. Я пойду.
— За что спасибо-то? За информацию? Да ты не думай, что это что-нибудь личное, нет. Ты любого спроси.
Дня через два приехали архангельцы. Теперь все были в сборе. В этот же день вечером мы устроили организационное собрание. Председателем выбрали Костю Пантелеева, секретарем — Коробова. На собрание пришел и парторг — старший помощник капитана. Первое слово предоставили ему.
Он рассказал, что кроме повседневной учебы на борту «Товарища» кипит общественная жизнь, развиваются самодеятельность, спорт, устраиваются экскурсии в портах, куда заходит «Товарищ». Для еще более успешного проведения этих мероприятий нам надо было выбрать бюро. Провели выборы. Секретарем единогласно был утвержден Костя Пантелеев. Коробова выдвинули на культмассовую работу.
Встал Чубренок и сказал:
— Предлагаю Микешина в спортивный сектор.
— Отводов нет? — спросил председатель.
— Нет! Нет!
— Тогда перейдем к голосованию.
— Стойте, — неожиданно встал я. — Участвовать в спортивных соревнованиях буду, а вот в бюро заседать не хочу. Этим делом пусть занимается кто-нибудь другой.
— Все? — спросил меня Пантелеев.
— Все.
— Послушай, Микешин, ведь тебя коллектив выдвигает, оказывает доверие, а ты…
— При чем тут коллектив? Это мое личное дело. Не нравится мне работа в бюро.
— Ну, раз так — проголосуем за самоотвод. Других предложений не будет? — обратился к ребятам председатель.
Других предложений не было. Все единогласно и, как мне показалось, отчужденно проголосовали «за». Садясь на свое место, я заметил, что старпом смотрит на меня. Обычно веселый и приветливый, сейчас его взгляд выражал удивление и недовольство.
— «Наверное, после собрания выговаривать будет за отказ от работы», — подумал я.
Но старпом ничего не сказал. Вместо меня выбрали Романа. Собрание закончилось. Я пошел в кубрик. Роман остался вместе с другими членами бюро в столовой…
— Не спишь еще? — услышал я тихий голос. Около моей койки стоял Роман. — Напрасно ты от коллектива откалываешься. Ребята про тебя говорили, что ты фасонишь здорово.
— Я не откалываюсь, а просто не хочу работать в бюро. Административная работа. Пусть тот, кто нырять не умеет, заседает в бюро.
— Ну, как знаешь…
Роман замолчал и стал раздеваться. Я чувствовал, что он не согласен и осуждает меня. Разговор продолжать не хотелось, и я промолчал.
С этого дня наши отношения с Романом ухудшились. Зато Милейковский стал проявлять больше внимания ко мне. Он постоянно советовался со мной, восхищался моим стилем в плавании, просил, чтобы я его научил быстро взбираться на мачту. Все это льстило моему самолюбию.
Прошло десять дней с момента нашего приезда на «Товарищ».
Парусные учения, плавание, изучение такелажа, судовые работы, вахты у трапа сменялись прогулками по городу, чтением и походами в кино. Ремонт заканчивался. Все опоздавшие прибыли, и «Товарищ» готовился к выходу в море.
На рассвете четвертого июня объявили аврал. У борта дымили два буксира, которые должны были вывести парусник в Черное море через Керченский пролив.
Вся кадровая команда «Товарища» и наши три вахты находились на палубе. Настроение у всех было приподнятое, торжественное. Боцманы и вахты стояли у своих мачт. Только один Адамыч важно расхаживал по палубе, заложив руки за спину, и ожидал команды. Наконец на мостике появился капитан. Он сказал что-то старпому, и тот в рупор закричал:
— Пошел шпиль!
— Первая вахта на шпиль — якорь выбирать! — фальцетом скомандовал Адамыч и во главе первой вахты побежал на бак.
Якорь на «Товадище» весил почти четыре тонны. Каната было отдано много. Выбирали его около трех с половиной часов. Одна вахта сменяла другую.
