Подводная лодка - Буххайм Лотар-Гюнтер (книги онлайн полные TXT, FB2) 📗

«…они громили нас примерно сорок пять минут. Немедленно после погружения на нас сбросили семь или восемь бомб, установленных на глубину около 60 метров, и они взорвались довольно близко от лодки. Одна из них взорвалась над нами, примерно на траверзе пушки и в 60–70 метрах слева по борту. Остальные были на расстоянии от 800 до 100 метров. Затем, около полуночи, они сбросили вторую серию глубинных бомб. Мы некоторое время постояли на глубине и затем отползли на самом малом ходу. В конце концов, мы всплыли и устремились за конвоем. На следующее утро эсминец сделал галс в нашем направлении. Море 3 балла, небольшой ветер, шквалы, частичная облачность — хорошие условия для атаки с перископной глубины. Мы погрузились и выпустили две торпеды — оба раза промазали. Затем атаковали с кормового аппарата. Это привело к успеху. Мы следовали за конвоем, пока нам не было приказано повернуть назад. Цетшке засек второй конвой. Мы настигли его как раз перед 18:00. Хорошая погода, море от 2 до 3 баллов, частичная облачность».

Томсен сделал паузу.

«Забавно то, что когда у нас бывает удачная атака, то это происходит в чей-либо день рождения. В первый раз это был котельный машинист, во второй раз — телеграфист. Одинокое судно было потоплено в день рождения кока, а эсминец в день рождения помощника торпедиста. Странно, не правда ли?»

Подлодка Томсена, когда она пришла на раннем утреннем приливе, несла на наполовину поднятом перископе четыре вымпела: три белых в знак потопления торговых судов и один красный, означавший потопленный эсминец.

Голос Томсена, хриплый, как лай собаки, донесся через маслянистую тошнотворную поверхность воды гавани: «Обе машины стоп!»

Подводная лодка имела достаточно инерции, чтобы беззвучно доскользить и встать рядом по борту. Появившись в видимости с носа, она вышла из вязкой тяжести воняющей гавани как переполненная ваза сухих цветов. Головки цветов были смутными цветными пятнами, поставленными в темный мох. Когда они приблизились, они превратились в бледные и изнуренные лица, обрамленные бородами. Глаза с черными кругами, глубоко погруженные в глазницы, некоторые из них лихорадочно блестевшие. Меловая кожа, просоленные кожанки, выбеленные до грязно-серого цвета, бескозырки, неустойчиво посаженные на густые лохмы волос. Томсен, с ввалившимися щеками и тощий как стручок, выглядел по-настоящему больным. В его дружелюбной улыбке было что-то от улыбки скелета.

«Имею честь доложить о возвращении из боевого похода подводной лодки U-F!»

Троекратное громкоголосое ура приветствовало его полушутливое заявление. Эхо резко отразилось от склада No.1, затем, более смазано, от судоверфи Пенхоэ.

Сегодня вечером Командир демонстрировал свое презрение к внешнему лоску тем, что надел свой самый старый мундир. Перед его мундира, который давно стал из голубого серым, был весь в пятнах и выцветшим. Некогда блестевшие золотом латунные пуговицы позеленели, а рубашка приобрела неопределенный голубовато-серый цвет, близкий к сиреневому. Красно-бело-черную ленту, на которой болтался Рыцарский Крест, можно было принять за перекрученный шнурок от ботинок.

«Времена изменились», — пожаловался он, критически обозревая группу юных вахтенных офицеров за центральным столом. — «Власть перешла к строевикам».

В то время клиенты бара «Ройяль» делились на две категории: «старые морские волки», как коллеги Командира сами себя называли, и «младотурки» или идеологически обработанные юноши с верой в Фюрера и орлиным взором, сфокусированным на конечной победе — скрежещущие зубами, как называл их Командир — которые отрабатывали воинственное выражение лица перед зеркалом и напрягали свои ягодичные мышцы по единственной причине — было модным культивировать пружинящую, напряженную походку, которая слегка бросала вес тела вперед на подушечки пальцев ног.

Я уставился на эту коллекцию многообещающих героев, как если бы видел их впервые. Рты как операционные шрамы, резкие голоса, лица, излучающие чувство элитарности, головы, наполненные фразами типа «Глаза Фюрера смотрят на тебя» и «Наш флаг означает больше чем смерть». Один из них застрелился в «Мажестике» две недели назад по причине подцепленного сифилиса. «Он пал за Фюрера и Отечество», так это преподнесли его невесте.

Кроме просоленных морских волков и младотурков, здесь присутствовал один примечательный аутсайдер в лице Кюглера, который разделял со своим старшим помощником маленький столик вблизи двери в туалет. Кюглер, Парсифаль глубин, яро верующий в уникальную судьбу Германии. Голубые глаза с оттенком стали, спина как шомпол, ни унции лишнего жира. Безупречный образчик расы господ, Кюглер имел обыкновение затыкать уши пальцами, когда слышал вульгарные рассказы или подрывные замечания от тех, чья вера в победу была менее безоговорочной, чем у него.

За столиком рядом с Кюглером располагался главный хирург флотилии, еще одно исключение из общего правила. У него была неиссякаемая способность помнить скабрезные анекдоты, почему его и прозвали Грязный Док. Грязный Док был уверен в том, что Тысячелетний Рейх Гитлера уже использовал большую часть отпущенного ему тысячелетия и он говорил об этом всегда, когда был пьян или считал это уместным.

Несмотря на это, в свои тридцать лет он пользовался всеобщим уважением. Во время третьего боевого похода он принял командование и привел корабль обратно в базу после того, как командир погиб при налете вражеского самолета, а два вахтенных офицера получили серьезные ранения, уложившие их в койки.

Теперь его голос возвышался над общим гулом разговоров. «Что за дела, кто-то помер?» — возопил он. — «Кто-нибудь подумает, что это поминки».

«Вполне достаточно шума как есть», — проворчал Командир, умеренно глотнув пива.

Кажется, Моника восприняла послание главного хирурга флотилии. Она притиснула микрофон как леденец к своему кричаще-красному рту, усиливая слова песни вращением тела, энергичной работой бедер и подрагиванием пышной бело-голубой груди. В руке у нее был пучок страусиных перьев, которым она ласкательно проводила меж своих ляжек. Затем она закатила глаза к небесам, нежно погладила перья, двинула тазом в их сторону, провела ими вверх по телу, дунула на плюмаж вытянутыми губами… Неожиданно поверх столов она глянула в сторону двери. Командир флотилии и его помощник как раз вошли. Моника лишь бросила мимолетный взгляд на его долговязую фигуру с несоразмерно маленькой головой.

«Посмотрите, кто к нам пришел сегодня вечером!» Хриплые рыдания Моники были перекрыты голосом Труманна, одним из наиболее упрямых членов старой гвардии. Он неуверенно поднялся со своего стула и нетвердой походкой подошел к командующему флотилией. «Привет, старый петух. Похоже ты тут развил активную деятельность? Вот что скажу, почему бы не поменяться местами со мной? Удобнейшее место для обзора, весь ландшафт как на ладони… Нет? Вполне честно, как хочешь, я всегда готов».

Труманн как всегда был под парами. Даже его Рыцарский Крест висел перевернутым наоборот.

Подлодка Труманна завоевала легендарную репутацию. Его преследовало фатальное невезение со своего третьего боевого похода, и он редко проводил в море больше недели. Ковыляние обратно в базу на побитой лодке стало обычным явлением. Его каждый раз подлавливали на пути в зону патрулирования и усыпали бомбами с самолетов или глубинными бомбами. Неисправное оборудование, прохудившиеся выхлопные трубы и разорвавшиеся компрессоры побеждали там, где не мог достать враг. Все во флотилии тайно поражались, как Труманн и его команда могут выносить такую непрерывную цепь катастроф.

Группа за соседним столиком начала распевать под управлением главного хирурга, который дирижировал их нестройным хором при помощи винной бутылки. Большой круглый стол рядом со сценой по молчаливому согласию был зарезервирован за старыми морскими волками. За ним, сидевшие или распластанные в зависимости от степени интоксикации, были «одноклассники» Командира: «сиамские близнецы» Купш и Штакман, «лысый» Келлер, а также «большой вождь» Кортманн, которого так называли за его грубую красную кожу и крючковатый нос. Все молодые люди, но старые по опыту, прирожденные морские гладиаторы, чьи холодные манеры противоречили их полному осознанию того, что все шансы против них. Они могли часами сидеть в кресле с бесстрастными лицами и почти неподвижно, и при этом были неспособны уверенно держать в руке стакан.