Хождение за два-три моря - Пелишенко Святослав (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗
Так просто, что трудно понять: в чем тут удовольствие? Говорят о радости общения с природой; но в Одессе, например, раньше хорошо ловилось «на горячке» — участке берега под сточной трубой мясокомбината. Природа там довольно своеобразная; и все же после рыбалки вспоминаешь не шум грязной воды, не сомнительный запах, а предощущение клевка, и короткую борьбу, и чувство обладания, когда можно потрогать, подержать в руках живую, крепкую, бессмысленно красивую рыбу.
А если ловля происходит на вольной Бердянской косе, когда на душе еще свежо после шторма, — в памяти, кажется, навсегда остается каждая ее подробность.
Вот мы втроем — Сергей, Саша и я — сидим на прогретых досках палубы; разбираем снасти. Шкипер и Даня убыли на «Миф» для завершения ремонта, у нас на борту тихо. Идет подготовка к рыбалке: этап предвкушения, таинство. Крючки берешь из специальной коробочки с отделениями, где они разложены по номерам. Грузила и поплавки лежат отдельно, в особом ящичке. Старые «справы» нужнораспутать, опро бовать «месину». Затем на крючки надеваешь, для страховки, по кусочку пенопласта.
— Это булинь? — уважительно спрашивает Саша, глядя, как я довязываю особый, от Деды доставшийся в наследство узел.
— Это, Сашенька, двойной булинь!..
Вот мы с матросом Нестеренко ловим рачков у заброшенного причала. Причал обаятельно стар. Его доски растрескались под горячим солнцем, ржавчина свай поросла травой. На мели рядом с нами покоится забытый сейнерок — обломок глубокой древности. К рыбозаводу ведет пологий бетонный скат; бывшие ванны для засолки рыбы кажутся преувеличенно шершаво-сухими, как все места, где когда-то была вода. Никакой мерзости запустения не ощущается: наоборот, старое здание и причал забыли о своем рукотворном происхождении, слились с солнечной тишиной косы.
Я брожу по пояс в теплой o лагуне. Разноцветные водоросли забивают сетку, мы вываливаем эту ароматную груду на доски, от нее поднимается йодистый пар. Саша вызволяет из дебрей морской травы рентгеновски прозрачных креветок, судорожно сгибающих розовато-коричневое тельце. Деловитые крабики выбираются сами; они боком подбегают к краю причала и галькой плюхаются в воду.
Подошел мокрый Сергей. В руках он бережно несет подводное ружье. Это циничное, откровенное орудие убийства. Гарпун с зазубренными вилами годится для охоты на акул: любая рыба помельче проскочила бы меж зубцами. Новоявленный Кусто пытался бить камбалу; к нашему намерению ловить на крючок он настроен снисходительно.
— Ну как там рачки?
— Наживка есть. А камбала?
— Пока нету… Бычков масса. Одного взял.
— Да ну! Из этого миномета?..
— Не совсем, — признается подводник. — Плыву я, гарпун в руке держу. Вдруг — голова из-под камня, здоровая! Я его — гарпуном, плашмя!.. зря, между прочим, ржёшь: бычок такой, что его на пол-ухи хватит! Посмотри на берегу, я его в ласт засунул, — из последнего замечания становится ясно, что бычок все-таки не больше ноги сорок второго размера.
— А теперь кефаль возьмем, — Сергей бодро плюхается в лагуну, и элегия Бердянской косы приобретает тему посапывания…
Вот мы надуваем и спускаем на воду собрата «Яшки» — надувную резиновую лодку ярко-рыжего цвета.
— Мне объясняли так, — говорит Саша, — сначала будет мелко, потом сразу глубоко: там она и лежит.
Я гребу, Саша консультирует, Сергей ныряет за кормой. Идет вторая стадия рыбалки — поиск заветного места. В данном случае это затопленная баржа.
— Ну что, Серега, есть баржа?
— Не-а… фуфф…
— А бычки?
— Фуфф… и бычков не-а… — Сергей уходит под воду.
— Саша! Тебе ведь показывали?
— Показывали, — соглашается Саша, и я еще раз прослушиваю его информацию, как бы пытаясь найти тайный смысл в словах «сначала мелко… потом, наоборот, глубоко».
— А вот здесь бычков навалом, — вынырнув, заявляет Сергей, и мы тут же замечаем под лодкой ржавое тело баржи. Вода то обнажает, то медленно накрывает ее корму; водоросли, похожие на гриву крашеных волос, вздымаются дыбом и опадают. С одной стороны баржи мелко, с другой — глубоко; все правильно. Можно приступать к основному этапу рыбалки, собственно лову — и Сергей влезает на борт…
Если образ судового врача производит на вас приятное впечатление, дорогой читатель, то это потому, что вы никогда не ловили с этим образом бычков. Тело моего соавтора страшно любит удобства. В лодке тело стало моститься, недовольно покряхтывать. Соавтор предлагал поменяться местами. Соавтор постанывал и кренил лодку. Его ноги обладали свойством внутрь лодки не влазить. К тому же у него упорно не клевало.
— М-минуточку! Баклаша, давай попустимся! — канючил он поминутно. Я все эти предложения отметал: у меня-то как раз клюет! Мы с Сашей азартно «таскаем». Через какой-нибудь час под ноги приятно взглянуть: там, на дне лодки, грудой ворочаются и «сурманы» с разлапистыми жабрами, и «кнуты», и толстые поросята-бубыри с зелеными глазами.
Но вот происходит неизбежное! Я захотел пить, вплавь добрался до «Гагарина», а когда возвращаюсь к барже, то обнаруживаю, что пропил свое рыбацкое счастье. В мое отсутствие Сергей переменил место и достиг желаемого: теперь не клюет не у него одного.
— Зачем кричать? М-минуточку, — говорит судовой врач. Он надевает ласты и лезет в воду…
Сигареты намокли первыми. Сережина идея — в том, чтобы зацепить второй якорь и растянуться вдоль баржи на. двух кодолах; но я никогда не видел, чтобы здравая мысль так бездарно проводилась в жизнь.
Осташкины ноги, вооруженные ластами, торчали из воды в метре от нас и равномерно молотили по поверхности. На запросы с борта водолаз не реагировал; Саша совсем не вовремя начал выспрашивать: вот я, кажется, физик? Это правда, что звук хорошо распространяется в воде?..
— Внизу очень много бычков, — говорит Сергей, окончив свое черное дело. — Чего они не клюют, я не знаю.
Он влазит на борт, интересуется, почему в лодке много воды, и, выслушав ответ, пожимает плечами:
— А как иначе нырять? Все правильно.
Запуганные бычки больше не ловятся. Мы растягиваемся меж двумя якорями, передвигаемся, опять растягиваемся, попускаемся… Я по опыту знаю: все это напрасно.
Я опять невольно вспоминаю давние времена, когда мы с Дедой, Владимиром Филипповичем Проницким, выходили на лодке «Форель» в море. Брезент на лодке вонял мазутом и солью, «Форель» мягко разваливала еще по-ночному масляную воду, и весь долгий горячий день был еще впереди.
Мы становились на якорь, и сразу, после первой же закидки начинался клев. Поднималось солнце, вода становилась глубокой и прозрачной, но все это замечаешь между делом, мельком. Мы сосредоточенно «таскали».
А потом клев затихал. С одиннадцати до часу бычки перестают клевать «по всему морю», и нам это прекрасно известно.
Но мы в это не верим. Начинает всегда Деда — ему, видите ли, перестал нравиться стук грузила по дну. Стук мягкий, значит, на дне трава. А бычок песочек любит, чистоту. Или камни.
И вот мы попускаемся — отдаем якорный конец. На новом месте глубже, что же касается стука свинца о дно, то он чист и тверд, как голос молодого Козловского.
Одна беда: не клюет. Деда туманно поясняет: «Пошла низовка». Я сердито говорю, что низовка, донное течение, идет при «молдаване», а нынче широкий. Нужно искать старое место.
И мы подтягиваемся по кодоле назад. Но старого места уже нет, бычковая поляна куда-то исчезла, рассосалась в таинственном безмолвии морского дна. Мы долго ползаем по кодоле взад-вперед. Я сержусь, Деда виновато улыбается.
Тем временем на соседней лодке, где сидят люди поспокойней, люди серьезные, скоротавшие перерыв клева на утреннем месте за бутылкой портвейна, снова начинают таскать. Деда вполголоса чертыхается; мы вытаскиваем якорь, заводим мотор и придвигаемся поближе.
Ну и так далее. Здесь мельче, дно травянистое, потому и не клюет; попускаемся, дно твердое, но вое же не клюет. Ветер широкий, или «молдаван», или мертвый штиль, вода теплая, а на дне, может, и холодная от низовки…
