Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ - Брайан Фрэнсис (книга регистрации .TXT) 📗
Брошенный им на меня взгляд говорил, что он считает меня последним дураком из-за того, что я потерял его маленький отряд, и трусом из-за того, что мои поиски не были более тщательными. И кроме того, он счел меня безрассудным из-за моего подвига с лодкой. Я отправился в свою крохотную каюту, где мне пришлось выносить шум поспешной подготовки к походу, происходившей наверху, на палубе. Скоро корабль затих.
Значительное время спустя юнга неуважительно – толчком – открыл дверь моей каюты. После этого он ушел, явно действуя по чьему-то приказу. Я вышел на палубу, сразу же подошел к поручням и принялся обшаривать взглядом берег острова. Но капитан Рид продержал меня внизу достаточно долго, чтобы матросы с боцманом успели достичь берега и скрыться среди деревьев.
Прозвонил гонг, призывая к неожиданно ранней трапезе. Капитан Рид, очевидно, решил изменить распорядок работы на судне. А мне еще предстояло выдержать расспросы дядюшки Амброуза и, хуже того, отвечать на вопросы Грейс Ричардсон и почувствовать ее разочарование.
Кок подавал нам еду, а юнга стоял у дверей, получив, как я заподозрил, приказание слушать, не нарушу ли я навязанное мне капитаном обещание молчать. Поскольку я сел за стол до прихода остальных, я не мог отклонить вопросы, которыми меня сразу же засыпали.
Первым за стол сел дядюшка Амброуз. Он сразу же спросил:
– Джим, Джим, что такое происходит? Еще один отряд отправлен на берег, и к тому же довольно большой.
Я ответил как можно более мягко:
– Боюсь, дядя, вам придется все эти вопросы задать капитану Риду.
– Но наше путешествие завершилось? Нашли человека, которого мы ищем? Все ли наши цели осуществились? И что сталось с серебряными слитками?
– Я ничего не могу сказать, дядя. – Затем, понизив голос, я пробормотал: – Мне нельзя.
Ум дядюшки Амброуза – это ум адвоката: он всегда отыскивает смысл, кроющийся за фактом.
– Нельзя говорить? Ага! – воскликнул он, понимающе взглянув на меня.
Я глянул в сторону двери; дядюшка тотчас же уловил мою мысль и состроил гримасу, словно говоря: «Ну и положение вещей! Но я готов подождать». Он улыбнулся доброй улыбкой, в которой было и тепло, и поддержка. Я почувствовал глубокую благодарность.
От Грейс Ричардсон я такой поддержки не получил. Она явилась к столу с большой поспешностью и сразу спросила:
– Что происходит? Вы его нашли?
Я осторожно ответил:
– Мадам, я не могу ничего сказать.
– Не можете или не желаете? – вскипела она.
Я был благодарен, что Луи еще не пришел.
– Мадам, боюсь, я не волен сказать вам… – начал я, но она снова вспылила:
– Где Джозеф Тейт? Его не собираются очень уж тщательно искать, не правда ли? Я полагаю, вы отыскали серебро и этого вам достаточно! Вот откуда вся эта секретность, разве не так? Вот почему вся команда сошла на берег! Чего это нельзя мне сказать?
Она произнесла все это стоя. Глаза ее пылали. Я еще не знал этой ее стороны, не видел, какова она в гневе.
Мой дядюшка удержал ее, мягко сказав:
– Мадам, пощадите себя. Есть вещи, которые нам не дозволено знать. Не сомневайтесь – все это касается нашей с вами безопасности. У моего племянника, несомненно, потребовали обещания молчать. Так я понимаю происходящее.
Она позволила проводить себя к ее месту за столом и собиралась прошипеть что-то в мой адрес, когда в каюту вбежал Луи.
– Мы его нашли?! – он был радостно возбужден.
Я ласково взглянул на него и похлопал ладонью по скамье рядом с собой. Присутствие юного существа было приятно и утешительно. Он подошел, сел рядом и – как это бывает с детьми – тотчас же уловил настроение собравшихся; после того как еще один или два его вопроса повисли в воздухе, он больше ничего не спрашивал.
Мрачная трапеза подошла к концу. Я не знал, что делать. Я не мог получить никакого совета от дядюшки Амброуза, потому что не мог рассказать ему об исчезновении семерых человек; однако я знал, что – так любя докапываться до ответов – он, должно быть, пытается разгадать загадку. Я опасался, что Грейс Ричардсон изменила свое мнение обо мне совсем не в лестную для меня сторону, и это тяжко ранило меня. Меня лишили даже общества милого старика – Бена Ганна. Уж он-то знал бы, как обезопасить себя и других на острове… Впрочем, размышлял я, хотел бы я видеть, как он руководит нашим неуступчивым боцманом.
Я решил поставить себе задачу пройти определенное расстояние по палубе корабля, сделать, скажем, тридцать кругов. Подумывал о том, чтобы привести в порядок свои вещи, почистить обувь – это всегда приводит меня в доброе расположение духа. Однако ни одно из моих намерений не было исполнено: инициатива была вырвана у меня из рук последующими событиями этого примечательного дня. Наш корабль, почти вся команда которого сошла на берег, был тих и недвижен, словно гора. Море было спокойно и лишь изредка поскрипывал такелаж. Все паруса были свернуты, и нечему было хлопать или трещать, подобно выстрелам из пистолета. Так что все ясно услышали крик вахтенного:
– Парус! Вижу парус!
15. Хитрость капитана
Мы все высыпали на палубу. Справа, поодаль от меня, я видел, как вышел на мостик капитан Рид с подзорной трубой под мышкой. Он окликнул вахтенного, малорослого худого человека, слишком пожилого, чтобы участвовать в экспедиции на берег:
– Скажи курс судна!
Вахтенный сразу же ответил:
– Как наш, сэр! Сейчас он на северо-северо-востоке.
– Парусное вооружение?
– На всех парусах, сэр. С малым ветром.
– Как скоро?
Вахтенный помолчал с минуту.
– Может, полсуток или три четверти, сэр, с таким ходом.
Я наблюдал за капитаном, когда он выслушивал эти сообщения. Он посмотрел вниз, на палубу, где мы, недавно сидевшие за обедом, сбились в кучку. Я понял, что он видел, как я наблюдал за ним. Потом он повернулся и пошел вниз.
Наш кот Кристмас, всю дорогу наслаждавшийся, живя на борту корабля, словно султан, которого постоянно кормят и поят, за которым всячески ухаживают в любое время дня и ночи, стал проявлять беспокойство и сбежал от Луи.
Ко мне подошел дядюшка Амброуз.
– Джим, я не хочу, чтобы ты нарушил данное тобою обещание молчать.
– Спасибо, дядя.
– Однако скажи мне, почему меня должно беспокоить появление паруса?
– Дядя, я разделяю ваши страхи, – ответил я. И, как бы желая отстранить свои реальные опасения, добавил: – Пираты и правда встречаются в этих водах.
Дядюшка Амброуз кивнул:
– Да. А капитан совершил страшную ошибку. Он оставил судно без защиты.
– Ах, если бы я мог сказать, дядя, что у вас разыгралось воображение! – ответил я. – Но все это весьма тревожно.
– Не будем торопиться, – возразил дядюшка Амброуз. – Это может быть просто проходящий мимо купец или кто-то вроде того. Впрочем, он, кажется, идет точно по нашему курсу.
Он отошел от меня, и я понял, что ему нужно время подумать.
Знойный день сменился теплым вечером. Грейс Ричардсон устроилась далеко на корме, откуда, с неприступным видом, она в полном одиночестве смотрела на берег. Когда «Испаньолу» разворачивало на якоре и берег не был ей виден, она тотчас же переходила к поручням другого борта.
Луи вернулся на свой наблюдательный пункт на рее, откуда он увидел меня. Там ему достаточно было повернуть голову, чтобы видеть далеко в любом направлении. В «вороньем гнезде» вахтенный следил не только за далеким парусом, но и за островом. Капитан Рид не появлялся.
Вскоре мы с дядюшкой Амброузом уже прогуливались вместе, но говорили мало. Наше беспокойство было заметно лишь нам двоим. Посторонний мог бы принять нас за пару друзей, которые время от времени подходят то к одним поручням, то к другим, наклоняясь над ними и посматривая вдаль. Как все остальные на борту, мы ожидали двух событий: возвращения команды и прихода – если он собирался подойти к нам – того далекого парусника.
На острове ничего не происходило. Мы были слишком далеко, чтобы разглядеть какие-то передвижения в лесу. Но береговая полоса высвечивалась достаточно ярко, чтобы можно было увидеть там отряд или одинокого человека; даже ребенка легко было бы на ней заметить. Звук разносится по воде далеко, но мы не слышали ни одного человеческого голоса. Я и теперь помню конец того долгого дня из-за хриплых криков птиц среди деревьев у берега Острова Сокровищ. Почему не пели птицы в глубине острова? Хотел бы я знать! Память о той мрачной тишине, казалось, давит на душу точно так же, как неприятное ощущение, которое мы зовем дурным предчувствием.
