Семь футов под килем - Миксон Илья Львович (полная версия книги TXT) 📗

Свайка выбежала на мостик и вытянула вперёд острую мордочку. Судно по инерции скользило вперёд.

— Малый назад!

Под кормой опять забурлил винт.

— Стоп машина!

Всё стихло.

— Наблюдение продолжать!

Ожил смолкнувший было тифон: ту-у-у!.. Ту-у-у…

Ту-у-у! Ту-у-у! — ещё раз пробасил тифон и затих.

— Полная тишина! Всем слушать!

И экипаж смотрел и слушал, слушал и смотрел.

Свайка будто взбесилась. Скачет, бегает туда-сюда, прыгает на банкетку, кладёт передние лапы на планшир, опять прыжком на палубу. Заливается, заходится лаем. Бросилась капитану в ноги, обратно стремглав на крыло.

— Хозяина чует, — сказал капитан и на этот раз не сумел скрыть волнение на осунувшемся лице.

— Первую шлюпку на воду!

Пал Палыч кинулся к трапу.

— Стойте! — крикнул вслед Кудров. — Свайку!

— Второй помощник! Взять в шлюпку Свайку!

Белая шлюпка с матросской дружиной в оранжевых нагрудниках погрузилась в туман.

Взревел движок, заглох, отчихался, зарокотал стойко и уверенно.

В синее небо жаворонком взлетел отчаянно весёлый лай.

Он не успел даже крикнуть. Водяная гора навалилась, швырнула его вместе с длинной стрелой. Она была голой и мокрой, и Лёшка скользнул по ней, как по лестничным перилам. Конец трубы с маху оборвал штормовой леер, сбил стойку релинга. Волна подставила Лёшке спину — и понесла…

Сначала вверх, потом в сторону, оттолкнулась от судна и схлынула в океан.

Он беспомощно кувыркался в плотной белой кипени, судорожно хватал ртом воздух, когда на доли секунды оказывался на поверхности, и опять погружался с головой в бурлящую тугую массу.

Волна несла его, как перо чайки, как спортсмена на сорф-боте. [3] Только он не стоял, а лежал, и не на доске для сорфинга, а завёрнутый в оранжевый поплавок-нагрудник. Его несло с сумасшедшей скоростью, и волна могла домчать его до Африки или Мадагаскара или высадить, как Робинзона, на необитаемый остров. Но волна вдруг круто наклонила белую голову, и Лёшка по инерции полетел над водой, полетел и… провалился. Белогривая волна, словно лошадь, сбросившая наездника, легко устремилась дальше, а Лёшка остался позади, на малых волнах, как незадачливый седок на взрыхлённой земле.

Силуэт залитого огнями «Ваганова» маячил в недоступном далеке. И лишь тогда Лёшка до конца осознал, что произошло. Он был один в океане, и спасение, если только можно было рассчитывать на спасение, зависело от него самого. Прежде всего от него самого.

Сколько придётся или сколько он сумеет продержаться, трудно загадывать, но держаться надо до конца.

В голове промелькнули случаи, о которых Лёшка когда-то читал, слышал, видел в кино. Главное для человека, очутившегося за бортом, — выдержка.

«Беречь силы», — первое, что осмысленно приказал себе Лёшка. Всё, что он делал до этого — двигал руками, ногами, выплёвывал тёплую горькую воду, набирал полные лёгкие воздуха и хранил его, сжав плотно губы, — всё до этого он делал инстинктивно. Управлял автомат самозащиты, а не разум и воля.

Беречь силы. Не растрачиваться в бесполезном барахтанье, в безумной попытке доплыть куда-нибудь, догнать пароход. Максимально бездействовать. Но не впадать в шоковую безысходность, не поддаваться парализующему страху.

Беречь силы. Сигналить фонариком — впустую. На таком расстоянии и топовые огни едва желтеют во мгле. Никто не услышит и твои крики о помощи.

Всё-таки он изрядно наглотался горькой, как микстура, воды. В животе булькало, в горле стоял тошнотворный ком.

Наконец его вывернуло, всего, наизнанку.

Отдышавшись, он почувствовал облегчение, а вместе с ним слабость. На берегу от такой слабости подламываются колени.

Свинцовый груз ботинок тянул вниз.

Лёшка перевернулся на живот, скрючился, расшнуровал и сбросил с ног набухшие ботинки. Брюки он решил не снимать. Заштилит, объявятся медузы… В океане они всякие водятся.

Акул он пока не опасался. Просто не думал о них. И глубина не тревожила. Не всё ли равно, сколько под тобою: два, двадцать или две тысячи метров?

Беречь силы. Океан стихает, притворяется тихим и благонравным; сделал своё дело и спокойно укладывается на отдых. Ложись и ты, его жертва, лежи, пока можно. Раскинь крестом руки, выпрями ноги. Голова — на затыльнике. В таком жилете можно и сто раз переплыть озеро Красное…

Отлёживаться подолгу не удавалось: лицо захлёстывало. Плыл он «по-собачьи», лениво и плавно подгребая под себя руками, и чуть-чуть ногами пошевеливал. Лишь бы держаться на плаву.

Океан смирнел и смирнел. Остатки кучевых громад ушли за горизонт. Тропическое небо было всё в звёздах. Как в планетарии.

«Как в планетарии». Так пишут в книгах. Он вспомнил, что ни разу не побывал в планетарии. И в Казанском соборе не был ни разу. Не сосчитать, сколько раз проходил мимо. Проходил, на солнышке у фонтана перед собором грелся.

Отец рассказывал, что его маму, Лёшкину бабушку, недалеко от Казанского убило, там, где памятная надпись на стене дома. Белым по голубому:

Бабушку убили на другой, менее опасной стороне Невского.

Теперь и отца уже нет, и…

«Стоп, матрос! — остановил себя Лёшка. — Нельзя о таком думать сейчас».

Он стал искать знакомые планеты и созвездия, которые показывал ему Пал Палыч.

Вытянутый ромб Ориона, тлеющий Марс, Скорпион с загнутым внутрь хвостом, созвездие Льва…

Звёздное небо похоже на огни большого ночного города, когда на него сверху, с самолёта, глядишь.

Огромный старинный город с кривыми запутанными улицами. Только главный проспект — Млечный Путь — широкий, просторный.

По Млечному Пути несли куда-то Южный Крест. Впереди шёл с двумя фонарями — звёздами Альфой и Омегой — Центавр.

«Центавр — это я. Меня так нарекли на экваторе…»

Звёздный проспект качался и пружинил. Тяжёлая дремота расслабляла тело.

«Не спать!» — вовремя очнулся Лёшка. Он потряс головой, проплыл несколько метров сажёнками.

Наступил рассвет. Небо линяло, звёзды, одна за другой, исчезали. Лишь блистательная Венера гордо встречала солнце.

Забавно тогда вышло: приняли Венеру за береговой маяк.

Пал Палыч, конечно, на крыле мостика, в бинокль смотрит, а четвёртый штурман Кудров воткнулся в чёрный наглазник радиолокатора, как фотограф в кабинетный аппарат.

Перед расставанием всей семьёй пошли в фотоателье: мама, Димка и Лёшка. Как предчувствовали, что больше никогда не увидятся…

Острая, безмерная жалость к матери охватила Лёшку. Он тихо заплакал, горько и безысходно, как маленький. Он был совсем один в океане, стесняться некого. Его не видят ни люди, ни звёзды — никто.

А товарищи с «Ваганова»? Товарищи не должны, не могут бросить его на произвол судьбы. Ищут, зовут. Капитан Астахов, Пал Палыч, Зозуля, Федоровский смотрят в океан. Дядя Вася не снимает наушники, выстукивает на весь мир SOS. Его ищут, верят: не сдастся, выстоит, победит матрос Алексей Константинович Смирнов. Моряки не оставляют товарища в беде. Надо выдержать — любой ценой!

Цена одна — жизнь, собственная жизнь. Только ли собственная? А мама? Разве она переживёт это?

Нет, он не имеет права сдаваться, не имеет права на безвестную гибель.

«Не отчаиваться! Отчаяние — смерть».

Он всё понимал, давал себе верные советы, строго требовал от себя правильных мыслей и действий, но тело и дух его слабели с каждой минутой.

Лёгкие, невесомые облака, вспорхнувшие выше кучевой массы, вспыхнули будто солома. Океан порозовел, заискрился, вода потеплела… Губы пересохли, покрылись солью, как белым лишайником.

Солнце породило новые муки: ослепляющую яркость и жажду.

Глаза воспалились и покраснели. Гортань, казалось, ссохлась от жажды. Сдавило горло, всю шею. В висках сильно билась кровь.