Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмен - Ларссон Бьёрн
— Ты живёшь, — сказал ему я. — В этом вся беда.
— Не понимаю, — пробормотал он.
— Глядя на тебя, люди как бы видят в зеркале собственное отражение. Ясно, что оно им не нравится.
— Неужели правда? — переспросил Деваль, чуть ли не просияв от радости, что нашлось объяснение его несчастности.
— А ты, — продолжил он, — ты тоже видишь во мне себя?
— Избави Бог. Я бы повесился на первом попавшемся дереве.
Тут Деваль преклонил свою сальную голову к моему плечу и, всплакнув, этакий великовозрастный детина, произнёс:
— Я хочу быть твоим другом, Джон.
— Деваль, — отозвался я, — ты можешь быть кем угодно, я совершенно не против, только, пожалуйста, не впутывай в это дело меня.
Потом мы, запинаясь, заговариваясь и буйствуя, покинули «Бар свободы», считая себя по пьяни и своему хотению неразлучными друзьями. Но, когда на следующее утро мы проснулись с глазами навыкате, я твёрдо усвоил ещё одну истину: пить, чтобы забыться, мне бесполезно (если я рассчитывал на это). Как я уже говорил, ничто не входило у меня в одно ухо, чтобы выйти из другого. И это свойство осталось у меня на всю жизнь. Если другие топили свои горести в вине, то я запоминал их — не только свои, но и чужие.
Наутро Данн понимающе захохотал при виде наших кислых рож. Зато Элайзу они отнюдь не развлекли. Она утверждала, что у неё разболелась голова от переполнивших кубрик газов, хотя мы упрямо отрицали свою вину. Мы не без труда взяли на борт остатки того, что призвано было утолять жажду по другую сторону Ла-Манша. В ожидании прилива, который должен был снять нас с мели — вода в этих местах поднималась и опускалась аж на тридцать шесть футов, — Данн с Инглендом довольно долго говорили о войне, но я пропускал их слова мимо ушей. Война меня никоим образом не касалась.
Приблизившись к Ирландии, мы легли в дрейф на порядочном расстоянии, а к рассвету подошли ближе и смешались с рыболовными судами, промышлявшими на банках возле мыса Олд-Хед. Целый день мы возились с сетями, показывая всем, кого это могло заинтересовать, какие мы честные и законопослушные. К вечеру мы вместе со всеми потравили шкоты и направились в Кинсейл, где стали на якорь напротив рыбацких причалов, предварительно высадив Элайзу в Лейзи-Коув.
Под прикрытием темноты мы разгрузили свой гукер и встретились с друзьями Данна, которые помогли нам протащить груз через Николасовы Ворота. Караульные при виде нас только радостно замахали руками: они знали, какое их ждёт вознаграждение за то, чтобы они закрыли глаза и притворились слепыми. Пост у Николасовых Ворот считался местом настолько завидным, что ни одному человеку — ни Его Величеству, ни мэру Кинсейла, ни кому-либо из англичан — не удалось склонить к доносительству хоть одного караульного. Впоследствии кинсейлский рыбак, присоединившийся к пиратам Эдварда Ингленда, рассказал мне, что Николасовы Ворота просто-напросто замуровали, после чего их прозвали ещё и Глухими Воротами.
Разумеется, мне не очень-то хотелось ступать в пределы стен, окружавших капитана Уилкинсона, но сам Данн сказал, что я почти ничем не рискую. Мои друзья привыкли передвигаться по городу так, чтобы их не было ни видно, ни слышно. В общем, я отбросил сомнения, и меня разными закоулочками провели в «Пивную бочку», кабак, который держала кузнецова жена и завсегдатаями которого были честные и неподкупные ирландцы вроде Данна, отчего ни один английский солдат не казал туда носа.
За свою жизнь я перебывал во многих кабаках, это, можно сказать, входило в наше ремесло, и большинство из них благополучно забыты, однако «Пивная бочка» не была похожа на другие распивочные. Мэри и её сын Брайан, камин с потрескивающими дровами, чёрные коты, одного из которых на ирландский манер звали Кромвелем (в виде напоминания о врагах, как в своё время нарекли Ингленда), развешанные на крюках под потолком медные мерки для виски, образцы кузнечного искусства и миниатюры, пытавшиеся отвоевать у бочек пространство стены за стойкой, отполированные множеством задов скамьи вдоль стен, кружки с выгравированными на ручках именами завсегдатаев, сверкающее латунью коромысло пивного насоса — всё это создавало ощущение уюта, отчего даже я чувствовал себя как дома, насколько такое вообще возможно и желательно для подобных людей.
Нетрудно было сообразить, что Мэри известно всё о любом жителе Кинсейла, местном или приблудном вроде меня. Щурясь и постоянно меняя выражение лица, которое, в зависимости от предмета разговора и собеседника, то освещалось широкой улыбкой, то сморщивалось в обескураживающую гримасу, она со своего места за стойкой, похоже, могла достойно встретить любые обстоятельства. Теперь мне ясно, что своей покупкой впоследствии бристольской таверны «Подзорная труба» я был обязан примеру Мэри с её «Пивной бочкой». Зачем мне было гоняться на одной ноге за этим мерзавцем Билли Бонсом, если я мог, по примеру Мэри, получать все необходимые сведения, не сходя с места?
Итак, небольшой экипаж «Дейны», размахивая кружками, отмечал успешное окончание нашего первого плавания в качестве компаньонов. Мы уже выручили деньги за товар, и мой карман оттопыривался под тяжестью целых четырнадцати фунтов. Эта сумма была не чета жалованью, которое я получал на «Леди Марии», — если там вообще что-то платили, — хотя часть этого капитала надлежало отложить для следующего выхода в море. Я угостил всю честную компанию, за что, по ирландскому обычаю, мне тут же было бы заплачено сторицей — если бы дверь не распахнулась и не впустила в таверну человека, который, окинув взглядом помещение, двинулся прямиком к нашему столу. Он кивнул Данну, затем обратился ко мне.
— Ты Джон Сильвер? — спросил он с таким видом, словно хуже этого со мной ничего не могло приключиться.
— А ежели и так? — вопросом на вопрос ответил я.
— Ежели это так, — отозвался незнакомец, — советую тебе убраться отсюда подобру-поздорову. Новый комендант крепости разослал во все концы людей искать тебя.
— Комендант крепости? На кой ляд ему сдался бедняга Сильвер? Нет, вы скажите: разве он кого обидел?
Незнакомец обернулся к Данну: тот был мрачнее тучи. Даже трогательно, подумал я.
— Англичане утверждают, что Сильвер — опасный французский шпион, который несколько дней назад проник в форт и пытался там что-то вынюхать.
Данн ещё больше помрачнел.
— Конечно, тут они врут без зазрения совести, — торопливо прибавил незнакомец. — И всё же ясно одно: они задумали повесить Джона Сильвера. Только почему?..
Он развёл руками.
— Ах вот как! — не в силах более сдерживаться, возмутился я. — Тогда я, чёрт бы их подрал, упрежу их. Они задумали повесить меня, чтоб никто не узнал, что творится в их дисциплинированных головах и в их образцово-показательной крепости. Но этого я как раз и не допущу, не будь я Джон Сильвер!
И я поведал всю историю с самого начала, громогласно, для всех, кто хотел её послушать. Мэри навострила уши, в этом не приходилось сомневаться, как не было сомнений и в том, что мой рассказ распространится по округе с быстротой молнии. Впрочем, утешение было слабое.
— И за это мне, неповинному моряку, предстоит болтаться на виселице? — завершил свою речь я. — Неужели это справедливо?
Со всех сторон послышался гул голосов в мою поддержку.
— И вы думаете, дело кончится выяснением этих обстоятельств? Ничего подобного. Теперь, когда я вынес на всеобщее обозрение сор из их поганой избы, они всё равно повесят меня как шпиона, чтобы никому и в голову не пришло поверить моему рассказу. Вот что творится у нас именем короля и Господа. Человека вешают за то, что он рассказал правду, выразил своё мнение. А теперь идите в форт и требуйте встречи с комендантом Уоррендером или с его щеголихой дочкой. Посмотрим, что вам скажут. Или справьтесь насчёт сэра Эшхерста, спросите, пробудился ли к жизни этот соня!
Я почувствовал у себя на плече руку Ингленда.
— Успокойся, Джон! — сказал он.
— Успокоиться? Какого рожна я должен успокаиваться? Объясни!
