Лорд Джим. Тайфун (сборник) - Конрад Джозеф (читать книги бесплатно txt) 📗
Его рука что-то нащупывала, коснулась ликерной рюмки, он быстро ее отдернул, словно притронулся к раскаленному углю. Я слегка подвинул бутылку и спросил:
– Не хотите ли еще?
Он посмотрел на меня сердито.
– Вы думаете, я не смогу это рассказать, не взвинчивая себя? – спросил он.
Компания кругосветных путешественников отправилась спать. Мы были одни; только в тени виднелась неясная белая фигура; заметив, что на нее смотрят, она шагнула вперед, приостановилась, затем безмолвно скрылась. Час был поздний, но я не торопил своего гостя.
Сидя растерянный в лодке, он услышал, как его спутники начали вдруг кого-то ругать.
«Чего ты не прыгал, сумасшедший?» – спросил чей-то ворчливый голос.
Первый механик слез с кормы и стал пробираться к носу, словно подхлестываемый злобным намерением разделаться с «величайшим идиотом на свете». Шкипер, сидевший у весла, хриплым голосом выкрикивал обидные эпитеты. Джим поднял голову и услышал имя «Джордж»; в то же время в темноте чья-то рука ударила его в грудь.
«Что ты можешь сказать в свое оправдание, дурак?» – осведомился кто-то в порыве справедливого негодования.
– Они ругали меня, – сказал Джим, – они ругали меня… называя Джорджем.
Он взглянул на меня, попробовал улыбнуться, отвел глаза и продолжал:
– Этот маленький второй механик наклонился к самому моему носу: «Как, да ведь это проклятый штурман!» «Что?!» – заревел шкипер с другого конца шлюпки. «Не может быть!» – взвизгнул старший механик. И тоже наклонился, чтобы заглянуть мне в лицо.
Ветер внезапно стих. Снова полил дождь, и мягкий таинственный шум, каким море отвечает на ливень, поднялся со всех сторон в ночи.
– Сначала они были слишком ошеломлены, чтобы тратить много слов, – стойко рассказывал Джим, – а что мне было им сказать? – Он запнулся, потом с усилием продолжал: – Они называли меня скверными именами…
Голос его, пониженный до шепота, вдруг зазвучал громко, ожесточенный презрением, словно речь шла о каких-то неслыханных мерзостях.
– Все равно, как бы они меня ни называли, – угрюмо сказал он, – ненависть звучала в их голосах. Недурное дело! Они не могли простить мне, что я попал в лодку. Эта мысль была им ненавистна. Они обезумели… – Он отрывисто рассмеялся… – Но это удержало меня от… Смотрите! Я сидел со скрещенными руками на планшире носа…
Он присел на край стола и скрестил руки:
– Вот так – понимаете? Достаточно было чуть-чуть наклониться, и я бы отправился… вслед за остальными. Чуть-чуть наклониться…
Он нахмурился и, коснувшись пальцем лба, многозначительно сказал:
– Эта мысль все время была у меня в голове. Все время… А дождь, холодный, как растаявший снег – нет, еще холоднее, – падал на мой тонкий бумажный костюм… Никогда еще мне не было так холодно. И небо было черное, совсем черное. Ни единой звезды, ни проблеска света, – ничего за пределами этой проклятой лодки, где двое людей тявкали на меня, словно дворняжки на вора, загнанного на дерево. «Тяв! Тяв! Что ты тут делаешь? Хорош, нечего сказать! Здесь не место для такой особы, как ты! Что, ты уже не такой очумелый? Влез в шлюпку? Да? Тяв! Тяв!» Эти двое старались перекричать друг друга. Шкипер лаял с кормы; за завесой дождя его нельзя было разглядеть; он выкрикивал ругательства на своем грязном жаргоне. «Тяв! Тяв! Гау, гау, гау! тяв, тяв!» Приятно было их слушать. Уверяю вас, это меня возбуждало. Это спасло мне жизнь. А они все орали, словно хотели криком свалить меня за борт… «Как это ты набрался храбрости прыгнуть? Ты здесь не нужен. Если б я знал, кто здесь сидит, я б тебя швырнул за борт, проклятый хорек! Что ты сделал с механиком? Как это ты решился прыгнуть, трус? И почему бы нам троим не швырнуть тебя за борт?..» Они задохлись от крика. Ливень прекратился. И снова тишина. Ни звука не слышно было вокруг лодки. Они хотели отправить меня за борт! Ну что ж, их желание исполнилось бы, если б только они сидели молча. Швырнуть за борт! Пошли бы они на это? «Попробуйте», – сказал я. «За два пенса швырнул бы!» – «Не стоит пачкаться!» – взвизгнули они вместе. Было так темно, что я мог различить их, только когда они шевелились. А, право, жаль, что они не попытались!
Я невольно воскликнул:
– Какое необычайное положение!
– Недурно, а? – сказал он словно в оцепенении. – Они, кажется, думали, что я почему-то прикончил того кочегара. Зачем мне было это делать? И как я мог знать? Ведь попал же я как-то в лодку. В лодку… я.
Мускулы вокруг его рта сократились, и гримаса прорезала маску, скрывавшую его лицо, – сильная, мимолетная судорога, словно вспышка молнии, освещающая на секунду тайные извилины облака.
– Я прыгнул. Несомненно, я сидел с ними в лодке, – не так ли? Не ужасно ли: что-то побудило сделать такую вещь, а потом ответственность ложится на человека! Что я знал об их Джордже, из-за которого они подняли вой? Помню, я видел, как он лежал, скорчившись на палубе. «Убийца и трус!» – выкрикивал первый механик. Казалось, только эти два слова и приходили ему на память. Мне было все равно, но этот крик начал меня раздражать. «Замолчите», – сказал я. Тут он собрался с силами и отчаянно завопил: «Вы его убили! Вы его убили!» – «Нет, – крикнул я, – но вас я сейчас убью!» Я вскочил, он с грохотом упал назад через скамью. Я не знаю, как это произошло. Было слишком темно. Должно быть, он хотел отступить. Я стоял неподвижно, повернувшись лицом к корме, а маленький второй механик захныкал: «Ведь вы же не ударите человека с поломанной рукой… а еще считаете себя джентльменом». Я услышал тяжелые шаги и хриплое ворчание. Вторая скотина шла на меня, волоча весло по корме. Я видел, как он надвигается, огромный-огромный – такими нам кажутся люди в тумане или во сне. «Идите!» – крикнул я. Я отшвырнул бы его, как узел с тряпьем. Он остановился, пробормотал что-то и повернул назад. Быть может, он услышал приближение ветра. Я ничего не слыхал. То был последний порыв ветра. Шкипер вернулся к своему веслу. Мне было жаль. Я бы не прочь был попытаться…
Он разжал и снова сжал кулак: руки его злобно дрожали.
– Тише, тише, – прошептал я.
– А? Что? Я не волнуюсь, – возразил он, страшно разобиженный, и, судорожно двинув локтем, опрокинул бутылку коньяка. Я рванулся вперед, отодвигая стул. Он выскочил из-за стола, словно мина взорвалась за его спиной, и метнулся в сторону; я увидал испуганные глаза и побледневшее лицо. Потом на лице его отразилась досада.
– Ужасно неприятно! Какой я неловкий, – пробормотал он, очень расстроенный.
Нас окутал острый запах пролитого алкоголя, и удушливая атмосфера питейного дома ворвалась в прохладную чистую тьму ночи. В зале ресторана потушили огни; наша свеча одиноко мерцала в длинной галерее, и колонны почернели от подножия до капителей. На фоне ярких звезд угол дома, где помещается управление порта, вырисовывался отчетливо по ту сторону площади, словно мрачное здание придвинулось ближе, чтобы видеть и слышать.
Он принял равнодушный вид.
– Пожалуй, сейчас я не так спокоен, как тогда. Я был готов ко всему. То были пустяки…
– Недурно вы провели время в этой лодке, – заметил я.
– Я был готов, – повторил он. – После того как исчезли огни судна, могло произойти все что угодно – все, – и мир об этом не узнал бы. Я это чувствовал и был доволен. И тьма была как раз подходящая. Словно нас быстро замуровали в большом склепе. Безразлично было все, что бы ни делалось на земле. Некому высказывать свое мнение. Ни до чего нет дела…
В третий раз за время нашего разговора он хрипло засмеялся, но никого не было поблизости, чтобы заподозрить его в опьянении.
– Ни страха, ни закона, ни звуков, ни посторонних глаз… даже мы сами ничего не могли видеть… до рассвета во всяком случае.
Меня поразила правда, скрытая в этих словах. Что-то жуткое есть в маленькой лодке, затерянной на поверхности моря. Над жизнью, ускользнувшей из-под тени смерти, словно нависает тень безумия. Когда ваше судно вам изменяет, кажется, что изменил весь мир, – мир, который вас создал, сдерживал, о вас заботился. Словно души людей плывут над пропастью и, соприкасаясь с необъятным, вольны совершить поступок героический, нелепый или отвратительный. Конечно, если речь идет о вере, мысли, любви, ненависти, убеждениях или о вещах материальных, крушение постигает всех людей, но в данном случае одиночество создавалось полное – эти люди были отрезаны от остального мира, от всех остальных людей, чей идеал поведения никогда не подвергался испытанию враждебной и страшной шутки.
