Приключения моряка Паганеля часть I - «Боцман и Паганель или Тайна полярного острова.» (СИ - Гораль Владимир Владимирович

«Сели мы в вездеход, поехали. Местность тяжелая, тундра, да скалы, трава редко, чаще мох. Растрясло с непривычки, я же не танкист какой, не дай боже. Долго ехали, всё на север и на север, часа четыре и всё время как будто в гору и снежных полей всё больше и больше. Вдруг ещё резкий подъём и выскакивает наш вездеход на ледяное, белое плато, покрытое волнами застывшего снега и как будто на море шторм был и волны эти какой-то чародей в один миг заморозил. Ох и красота я тебе скажу, Паганюха. Всё сверкает, как будто алмазы рассыпаны, даже глаза заслезились. Этого не передашь, это надо видеть. Что сказать – „Великое ледяное царство“».

Глава 16. «Штормтрапы на скалах»

Глоток другой шотландского виски под сводами полярных скал, а так же мастерство рассказчика моего напарника по пещерной вахте окончательно привели меня в состояние романтической эйфории и я, воспылав дружеским восхищением вослед одному не слишком романтичному историческому персонажу уже готов был воскликнуть: «Бронислав Устиныч, эта штука, эта ваша гренландская эпопея посильнее „Белого безмолвия“ Джека Лондона». Но… высшие силы не допустили такой пошлости.

Мы с боцманом вдруг явственно услышали звук. Он шёл снизу из этой тёмной мрачности или мрачной тёмности, это уже как кому нравится. В общем внизу, в чёрной глубине кто-то живой гулко и мощно рявкнул, затем раздались странные звуки, как-будто отряхивался мокрый, только что вылезший из водоёма гигантский косматый сенбернар. Затем неизвестный обитатель тьмы рявкнул ещё пару раз и затих.

Я всё это время сжимал в руке ракетницу, которую рефлекторно схватил, благо Устиныч положил её между нами. Рука у меня вспотела от внезапного шума, а точнее от испуга им вызванного, палец соскользнул на гашетку и… вылетела птичка. Грохот раздался такой, будто пальнули из пушки. Белая слепящая ракета ударилась о ближнюю скалу и рикошетом вернулась к нам с боцманом, слава Богу не попав ни в одну из целей. Затем началась какая то буйная огненная феерия с каскадами сверкающих искр и прочими фейерверками.

Поскольку это огненное шоу мы с боцманом не заказывали и платить за него уж точно не собирались, то не сговариваясь рванули к выходу под ободряющий мат Устиныча. Когда словно морские черти из чёрного жерла пещеры мы выскочили на поверхность, мой седоусый приятель, едва отдышавшись, произнёс сакраментальное:«Да Вальдамир, ты хоть и не боцман, но шутки у тебя боцманские».

– «Что это было?» – дрожащим голосом осведомился я. – «Привидение – дикое, но симпатичное – вспомнил Устиныч мультик про Карлсона».Скорее всего это была игра звука в замкнутом пространстве. В таком месте даже мышь может наделать шума не меньше слона. Cлушай, Вальдамир, а ведь у тебя просто какой то талант притягивать к себе всякие события, как у твоего тёзки Паганеля, тот тоже был магнитом для всяких, понимаешь, происшествий. Мы с тобой знакомы всего ничего – пару месяцев, а приключений вокруг тебя и нас соответственно, как в романе Жюль Верна, понимаешь. Вот мы с тобой в этой скале меньше пары часов просидели, а успели и привидение подземное приманить и фейерверком полюбоваться и всё твоими молитвами.

Ладно давай посидим снаружи, солнышко северное худо бедно, а греет. Если не в тени то почитай градусов 15-18 будет. А знаешь ведь там на ледяном панцире гренландском даже загорать в полярный день можно и загар такой бронзовый, получше чем в Ялте или на Канарах. Мы, как на ледяное это плато с волнами снега застывшего на вездеходе то выскочили, так я, скажу тебе, просто ослеп от белизны, да ещё кристаллы ледяные на солнце сверкают, так, что глазам больно. Есть такая штука – снежная болезнь, когда роговица получает солнечный ожог на снежных полях от отраженных лучей Солнца. Миник конечно это знал и очки тёмные для меня припас, а сами то местные к такому делу привычные, почитай веками тренировались. Как у калааллит говорят, охотник-инук – настоящий человек.

Тут включает он рацию коротковолновую и вызывает кого-то. Ты, Рони-ааккияк, говорит он мне, разомнись пока минут десять пока мой брат-инук не подъедет. Вышел я из вездехода, поразмяться и вправду стоило, растрясло меня порядком с непривычки. Прохаживаюсь, жду когда послышится шум двигателя того на чём это брат Миника подъехать должен. И тут на тебе – тишина полная и в этой тишине появляется на вершине ближайшего ледяного бархана какие-то косматые тени, затем доносится возглас, на высокой такой ноте, почти визг – Унаие!!! Юк! Юк! Юк!

Тени эти превращаются в запряжённую веером собачью упряжку и летят вниз по снежному насту, следом взлетают над вершиной бархана длинные нарты, красиво приземляются и вся эта гренландская экзотика натурально прёт на меня со скоростью выше собачьего визга. Признаться честно, струхнул я малость от неожиданности, да и дежавю какое то. У них, что в Гренландии, такое своеобразное чувство юмора – живых людей наездом пугать?

То понимаешь родным «Москвичём» давят, то экзотикой этой собачьей. И что потом на моей могилке напишут: «Здесь покоится боцман Друзь, героически погибший под собачками». Ну братец этот на нартах в двух метрах от меня притормаживает своих гренландских хаски-киммеков [3], а нарты по инерции вылетают вперёд и разворачиваясь кормой останавливаются прямо возле носков моих унт. Семейное это у них с Миником, что ли?

Потёрлись братья-ааккияки носами. Миник родственника представил, Нанок его звали – медведь значит(везёт мне на медведей) Парень и вправду крупный для эскимоса, гренландца то есть, широкий такой, коренастый и одет уже совсем по местному в собачьих унтах. в штанах из тюленьей шкуры и в парке из волчьего меха с капюшоном.

Парень этот, Нанок на иностранных языках не говорил, разве-что по датски, а я к тому времени ужу десятка три слов на их языке освоил, пока в пути были с Миником. Я на лайку показываю и говорю – киммек, собака значит, а Нанок этот смеётся-заливается, ну как дите малое. Ну как же носатый да усатый великан-чужак на человеческом-калааллит языке говорить пытается. Ну это как если бы тюлень у старика-эскимоса трубку покурить попросил. А я люблю когда дети смеются, искренне так, светло, ну как Нанок этот. Тогда я и выдал простенькую конструкцию из трех слов: «Киммек ааккияк инук», что-то вроде: «Собака друг человека». Нанок тут прямо в полное восхищение пришёл, подбежал к Минеку, лопочет что-то по своему, по калааллитски. Минек улыбается, переводит – Нанок мол говорит ты талантливый человек, поэт, так песни слагать только наш дед Иннек умел, а ты всего несколько слов знаешь, а уже песню сложил: «Киммек ааккияк инук», красиво однако. Я улыбнулся и говорю, то ли ещё будет братья-инуки, друзья-человеки.

– «Устиныч, подъём! Паганель, не спи – замёрзнешь!» (тогда это была ещё свежая шутка) К нам на верхотуру скального навеса вскарабкался Рома – один из тройки моряков-скалолазов, двумя часами ранее покоривших грозные отвесные уступы Медвежьего крыла. К его широкому брезентовому поясу была прикреплена верхняя часть бросательного конца с небольшим грузилом-набалдашником для удобства и прицельной точности в полёте при швартовных операциях.

Нижняя свободная часть бросательного принайтовывалась(привязывалась) простым морским узлом к бухте(петле) тяжёлого и толстого швартовного троса. Передняя часть утяжеленная на конце влетала на причал или борт другого судна и там попадала в руки швартовной команде, которая с его помощью вытягивала швартовный конец и крепила его на кнехт – причальную или швартовную тумбу, как правило в виде двух металлических столбиков-тумб со шляпами, удерживающих закреплённый восьмёркой швартов.

– «А чего снизу не подали то?» – поинтересовался Устиныч. Подали бы, мы бы приняли. – «Так с тобой же Паганель, заёрничал Рома. Вот он грузилом в лоб бросательный бы и принял, при его талантах да ловкости, к бабке не ходи… Да ладно Паганюха, не журись, шутка. Там внизу по любому дура железная – прожектор в центнер не меньше весом, мы его ветошью и брезентом обмотали, чтобы не помять, хоть стекло под колпаком решётки железной, а поднимать надо осторожно, медленно – вещь хрупкая, как пианино. Вот втроём и потащим потихоньку».