Семь футов под килем - Миксон Илья Львович (полная версия книги TXT) 📗
Как ни старался Лёшка засечь ритм маяка, ничего не получалось.
Пал Палыч возвратился из штурманской со смешком.
— Не трудись, Алексей. Вообще-то тебе простительно. А я, старый штурманяга, ракушками уже оброс! Как я мог так вляпаться? Венера это, планета Венера, а не маяк! Откуда тут береговая башня может быть? До Австралийской земли ещё плыть и плыть.
И Лёшка узнал, что фазы у Венеры, как у Луны. В «нововенерье», когда виден полный диск, Венера светит ярче самой яркой планеты Сатурн. В тринадцать раз ярче!
— А проблёскивание? — спросил Лёшка.
— Дымка от далёкого пожара. Буш, наверное, горит. Карликовый австралийский лес. Лето ведь, жарища.
— Как лето? — удивился Лёшка. — Март же.
— Мы уже в Южном полушарии, Алексей. Здесь всё наоборот. Март не ранний весенний месяц. Начало осени.
Последующей ночью уже нельзя было спутать Венеру с маяком. Зарево отсвечивало вполнеба.
Ещё через сутки подошли к Брисбену. Ошвартовались вдали от города, почти в самом начале длинного и мутного канала-гавани. Причал был тихим и пустынным. Оранжевые противотуманные фонари на пакгаузах мягко освещали асфальтированный пирс и вереницу автопогрузчиков, замерших, словно жуки на булавках.
Палубной команде побудку объявили раньше обычного, чтобы успеть к началу работы утренней смены докеров подготовить к загрузке трюмы.
Когда люки задраены, кажется, что на палубе лежат большие плоские ящики. Трудно вообразить: внутри судна вмещается груз пяти железнодорожных составов. Но вот разъехались стальные крышки, сложились, встав торчком, разверзся люковый просвет; заглянешь в стальной провал — поверишь. Отвесный трап — как пожарная лестница шестиэтажного дома.
На переходе из Японии в Находку боцман не разрешил Лёшке участвовать в зачистке трюмов, не пустил вниз. Сегодня сам приказал:
— Федоровский, Смирнов — во второй номер!
Трюмы на судне имеют номера.
Надо было осмотреть льяльные щиты. Теоретически, по учебникам и схемам, Лёшка знал, что льяла — вроде жёлоба вдоль бортов для стока воды, которая может попасть в трюм. Но где они здесь, эти льяла? «В натуре», как сказал бы штурман Пал Палыч.
Палуба трюма была ровной и гладкой от борта до борта.
— И не увидишь. Они же крышками закрыты, — пояснил Федоровский. — Начнём. Ты — по левому, я — по правому борту.
«Каждую доску поднять — осмотреть! Дорогой груз повезём, шерсть мериносовую!» — строго наказал боцман.
Работал Лёшка и думал: учиться ему ещё и учиться, чтобы по-настоящему узнать своё судно.
— Лёша! Лёш!
Над люком свесилась рыжая голова Паши Кузовкина.
— Завтракать? — догадался Лёшка.
— Само собой! — Паша оглянулся, опять свесился и выпалил скороговоркой: — Делоесть.
— Какое?
Но тут в просвете люка появился боцман, и Паша исчез.
— Ну что?
— У меня порядок, — доложил Федоровский.
— Нормально пока, — сообщил Лёшка.
— С этого трюма погрузку начнём. Закончите, потом на завтрак. Расход заказан.
— Ясно.
Когда Лёшка с Федоровским поднялись наверх, на палубе уже стояли докеры. В большинстве люди пожилые. Формен, бригадир докеров, разговаривал по-английски с Пал Палычем.
— Алексей, — подозвал он Лёшку, — тальманить не нужно, будешь для связи и на подхвате.
Тальманить — считать груз. Лёшке уже приходилось выполнять такую работу. Тальманщик не просто учётчик, он следит и за состоянием груза, маркировкой на таре, за правильностью укладки по плану, разработанному вторым штурманом.
— Здравствуйте, — сказал по-русски формен и представился: — Герман.
— Очень приятно, — вежливо улыбнулся Лёшка. — Вы говорите по-русски?
— Ноу! Здравствуйте, до звидания, харашё — всё.
— Ясно, — вздохнул Лёшка.
— Ничего-ничего, — подбодрил Пал Палыч, — договоритесь. Практика тебе полезна.
— Москва, спутник, Ленинград! — дополнил свои познания формен Герман.
— Сенкью, спасибо, — сказал Лёшка.
— Да! Спасибо!
— Прекрасно! — похвалил Пал Палыч. — Действуй, Алексей. Следи, чтоб не курили. Но смокинг!
— Но, но-о! — подтвердил формен.
Автопогрузчики вывозили из пакгаузов тюки шерсти — большие серые кубы, опоясанные лентами из тонкой жести. Тюки висели на стропах по восемь штук. Судовые стрелы переносили гроздья в трюм, где их принимали докеры и укладывали, как кубики. При этом они ловко действовали острыми ручными крюками. Воткнут в тюк и перекантовывают куда нужно. Со стороны кажется легче лёгкого. Позднее Лёшка убедился, что без сноровки и напряжения шерстяной тюк с места не сдвинуть.
— Лёша, — опять объявился Паша Кузовкин, — тебя что, тальманщиком поставили? Ну и влип ты!
— Почему?
— Торговый агент был. Толстый, в шортах и при галстуке, а на ногах белые гетры.
— Гольфы, наверное.
— Не в них дело. Фирма автобус даёт. Бесплатно, презент. В зоопарк поедем. Лоне-Пине называется.
— Когда?
— Сразу после обеда. Я уже записался.
— Не смогу, — сказал Лёшка. — Они в две смены работать будут.
— А ты к Василию Яковлевичу…
— Нет, — твёрдо отверг предложение Лёшка. — Отпрашиваться не стану.
— Почему?
— Ты меня подменишь?
— Я? Что ты! Я же в английском ни бум-бум. И я же записался уже. Неудобно перед помполитом.
— Вот и мне неудобно.
— Конечно-конечно, — быстро согласился Паша. — Я расскажу тебе потом всё.
— Ладно, — усмехнулся Лёшка. В Лоне-Пине побывать хорошо, но…
Все, кто ездил в зоопарк, возвратились в восторге. Особенно понравились коала и кенгуру. Ребята рассказывали, что в Лоне-Пине были представлены все виды кенгуру. Рыжие исполины, серые коротышки, желтоногие, скалистые кенгуру, кенгуру-крысы, даже древесные кенгуру, самые удивительные. Они лазали по деревьям, как белки. И было странно наблюдать этих крупных темношёрстных, длинноногих и длиннохвостых зверей, когда они с необыкновенной лёгкостью двигались по колеблющейся ветке.
Исполинские и серые кенгуру с подкупающей доверчивостью ели с ладоней кукурузные зёрна — их продавали в пакетах у входа.
Кенгуру охотно принимали рукопожатия, ласково тыкались в животы и колени моряков.
Все фотографировались в обнимку с кенгуру и веселились, как дети.
— А приборочка? — напомнил моторист, и все подтвердили: «Приборочка что надо!»
Вытряхнув на землю крохотное глазастое существо, мама-кенгуру наводила в сумке чистоту с такой тщательностью, что никакой боцман не придрался бы!
— Попки-то, попки! — вспомнил Паша и даже рассмеялся от удовольствия.
Пернатых в Лоне-Пине было такое множество — ни сосчитать, ни запомнить. Райские птички, золотые и серебряные фазаны, попугаи — белые с жёлтым хохолком какаду, зелёные разеллы, красные, синие, чёрные, пурпурные. Самые разговорчивые — какаду. Завидев посетителей, перебираются, помогая себе загнутым клювом, по жердям, задушевными, с ласковым придыханьем голосами просят:
«Хэль-лё! Хэль-лё! Урль, оррль!» — «Алле, привет, дружище! Угости попку орешками!»
Орехи никто не купил, а кукурузу отдали до последнего зёрнышка кенгуру. Какаду обиделись, возмутились, разбушевались. В вольере поднялся шум, гвалт. Задребезжали сетчатые стены. Какаду трясли их, хлопали крыльями, улюлюкали, кричали вслед:
«Х-хл-лё! Хх-хх-хал-лё! Ульр-гульр-вульр!»
— «Нахалы, жадины, варвары!» Так прямо и кричали! — сказал Паша.
— Умеют свои права качать, — с подковыркой сказал Федоровский, и все вокруг засмеялись.
Паша тоже понял намёк, но сделал вид, что его это не касается.
— Завтра в Мэринленд поедем, дельфинов смотреть! — сообщил он последнюю новость. Паша всегда в курсе таких событий.
— Кто поедет, а кто и повахтит, — пробасил боцман. — Не всё коту масленица.
В Мэринленд, Морскую страну, отправились всего восемь человек. Общество австрало-советской дружбы предоставило две легковые машины.
— Я тебе потом всё расскажу, — пообещал Лёшка Паше.
Тот лишь вздохнул…
По обеим сторонам дороги мелькали низкорослые эвкалиптовые рощи, похожие на осинники. Эвкалипты меняли кору; с выкрученных мускулистых стволов свисали коричневые ленты. Обнажённые стволы матово отливали белой с прозеленью кожей.
