Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмен - Ларссон Бьёрн
— Как посмотреть, — отозвался Данн.
— На что посмотреть? — спросил я.
— На то, кто ты такой и кем хочешь быть. Если ты хочешь до конца своих дней оставаться Джоном Сильвером, случилось не самое лучшее.
Данн не спускал с меня глаз.
— Из всего экипажа «Леди Марии» выжил один человек, — продолжал он. — Его зовут капитан Уилкинсон. Он утверждает, что судно затонуло из-за поднятого на борту мятежа. И что возглавлял мятеж некий Джон Сильвер.
Паршивый врун! Вот, значит, как он задумал спасти свою хреновую репутацию! Ради неё капитан решил отправить меня на виселицу — если это ему удастся и если я остался в живых. Или опорочить моё имя — если я погиб. И это он, который палец о палец не ударил, чтобы спасти мою драгоценную жизнь!
Вероятно, вид у меня в эту минуту был устрашающий, потому что Элайза с Данном отпрянули. Но вот Элайза сделала шаг вперёд и коснулась моей щеки. И тут во мне что-то прорвалось: я, который потом наводил на всех страх и ужас, разревелся, как последний сопляк. А что мне оставалось делать? Либо расплакаться, либо рвануться искать капитана Уилкинсона, чтобы собственными руками придушить его (переплюнув капитана Барлоу), за что меня уж точно отправят на виселицу.
Вместе со слезами пришла мысль о малыше Керуэне, который, стоя на юте, единственный смотрел за корму, пытаясь разглядеть, что сталось с Джоном Сильвером, который утверждал, что ему начхать на «Леди Марию» со всей командой и причиндалами, от киля до более не существовавших мачт, в том числе и на самого Керуэна.
— Чудовищная несправедливость! — воскликнул Данн. — Деспоты вроде Уилкинсона остаются жить, а матросы погибают! Отвратительнее этого Уилкинсона не сыскать ни в одном океане, чёрт бы его подрал!
Эта вспышка гнева привела меня в чувство.
— Ты знаешь Уилкинсона? — осведомился я.
— Кто ж его не знает? — вопросом на вопрос ответил он. — Все мореходцы наслышаны, что капитан Уилкинсон хуже самого дьявола, если б дьяволу взбрело в голову выйти в море. Впрочем, зачем это ему? — горько усмехнулся Данн. — Уилкинсон и иже с ним и так уже достаточно высоко подняли его знамя.
Данн обнял меня за плечи.
— Нам нужно кое-что обсудить. Прежде всего надо сварганить новую жизнь для Джона Сильвера, который, насколько я понимаю, позавчера испустил дух… во всяком случае, на ближайшее время.
Мы прошли в комнату и сели у камина. Данн попросил меня рассказать о себе, с начала и до конца, ведь теперь, когда я испустил дух, моя прежняя жизнь как бы закончилась. Я поведал ему всё, кроме чудесного проникновения сквозь гору, поскольку оно было слишком неправдоподобно.
— Ты плакал по Керуэну? — спросила Элайза, когда я завершил свой рассказ.
— Ещё чего? — отозвался я. — Кто-нибудь из моряков погибает в каждом плавании. Это, конечно, печально, но всех не нажалеешься.
— Можешь не оправдываться, — сказал Данн. — Как бы то ни было, несчастных случаев на сегодня довольно. Теперь надо решить вопрос с Джоном Сильвером.
— Он останется тут, — без колебаний заявила Элайза.
Я пристально посмотрел на неё.
— Чего вытаращился? — осведомилась она.
— Да что-то никак не раскушу тебя.
— И не надо, — отвечала Элайза. — А если б и раскусил, какой был бы прок?
9
Выслушав мой отчёт о пока что недолгой жизни, Данн отошёл к одному из многочисленных матросских сундучков, расставленных по всему дому и служивших, в зависимости от потребности, то столом, то стульями. Вернулся он с бутылкой коньяка.
— Прямиком из Франции, — пояснил он, ставя перед нами бутылку и три рюмки.
— Разве мы с ней не воюем? — удивился я.
— Кто это мы? — сказал Данн. — Я, во всяком случае, не объявлял ей войны. Мне хочется время от времени позволить себе бокал вина или рюмку коньяка. А таких, как я, и в Ирландии, и в Англии набирается довольно много.
— И за их счёт можно неплохо жить? — предположил я.
— Возможно. Англичане называют Кинсейл и Корк притонами контрабандистов, но они понятия не имеют, как с этим бороться. Я ни капельки не удивлюсь, Джон, если в один прекрасный день нам запретят рыбачить или вообще отнимут наши судёнышки. Ведь в глазах англичан Ирландия — такая же колония, как их владения в Африке и Индии. В тысяча шестьсот первом году мой дед участвовал в битве при Кинсейле. Шесть тысяч пятьсот ирландцев под предводительством О’Нейла и тысяча испанцев в самом Кинсейле противостояли четырём тысячам англичан, которые три месяца держали испанцев в осаде. В ночь под Рождество разразилась настоящая гроза, и мы за каких-нибудь три часа потеряли честь, веру в себя, древние традиции и обычаи. Если бы О’Нейл победил тогда Маунтджоя, всё могло сложиться иначе.
— У меня отец был ирландец, — сказал я.
— Знаю, — ответил Данн и улыбнулся моему озадаченному выражению лица. — Не подумай, что я пытался что-то разнюхать про тебя. Просто когда я услышал, как тебя зовут, да ещё про контрабандное наследство в поясе, меня осенило. Тут неподалёку, в Кове, жил один Сильвер, который ходил во Францию… рисковый парень, им многие восхищались. Они с отцом года два промышляли вместе, когда я ещё был маленький. Этого моя память не сохранила, зато я помню, что отец не раз говорил: лучше Сильвера не найти на всём белом свете.
Данн с Элайзой, похоже, радовались за меня: хорошо, дескать, если можно равняться на своего папашу. А я вместо того чтобы равняться, всегда смотрел на него свысока, как в прямом, так и в переносном смысле!
— Он умер, — только и сказал я. — Спился. Или вроде того.
— Жалко, — отозвалась Элайза.
Я промолчал.
— Но теперь нам пора решить судьбу Джона Сильвера, — произнёс Данн, очевидно, из сочувствия меняя тему. — Я бы советовал тебе затаиться, пока Уилкинсон не уберётся из Кинсейла.
Я взглянул на Элайзу. Данн, проследив за моим взглядом, покачал головой.
— Боюсь, опять выйдет по-элайзиному, — сказал он, — пусть даже это не самый разумный выход из положения. Ведь Уилкинсон наверняка разослал по округе людей искать твой труп… дабы быть уверенным, что никто не спасся. Потому что, ей-же-ей, не хотелось бы мне оказаться на месте Уилкинсона, если б хоть один человек из команды выжил.
Данн вдруг прикусил язык. Вероятно, он сообразил… мы все трое сообразили… что один человек точно выжил, и этим человеком был я, а у меня были все основания отомстить капитану — как перед Богом, так и перед прочими судьями на этом свете.
— Я его не трону, — успокоил я Данна с дочерью. — Когда-нибудь он узнает, что Джон Сильвер спасся, и это станет для него достаточным наказанием. После этого он будет дрожать, как бы не выяснилась правда.
На лицах обоих проступило облегчение.
— Ну и прекрасно, — сказал Данн. — С меня хватит того, что моей дочке приглянулся бунтовщик.
— Я могу уйти, — предложил я. — Джон Сильвер не привык быть балластом, так и запишите.
— Не городи чепухи, — сказала Элайза.
— Давайте-ка лучше о другом, — вмешался Данн. — У меня есть судно, которое помогает мне обделывать кое-какие делишки, не совсем законные. Это кинсейлский гукер под названием «Дейна», сорокафутовый, одномачтовый, остойчивый и быстроходный, хорошо приспособленный для прогулок через Ла-Манш — в Морле, Брест и Сен-Мало. Ты бы видел, как моя «Дейна» рассекает носом волны Атлантики, как она, приосев всем корпусом, набирает скорость. Кинсейлский гукер не чета голуэйскому, который только и умеет, что пробкой болтаться в неспокойных водах тамошнего залива. Нет, наш гукер предназначен для открытого моря, и чем больше его нагружаешь, тем лучше он идёт. Вести такое судно — истинное наслаждение. Что скажешь, Сильвер?
Я не понимал, куда он клонит. Никогда в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь отзывался о судне с таким восторгом. На «Леди Марии» — по крайней мере, на её баке — упоминались в основном плавучие гробы, похоронные ладьи, кровопийцы, дрова, летучие кошмары, дырявые корыта, скотобойни, несговорчивые шлюхи, кривые оглобли, черепахи, а то и что-нибудь похлеще.
