Русское сердце - Северов Петр Федорович (книги бесплатно читать без .TXT) 📗
Купец отшатнулся.
— Я, Такатаи-Кахи, отдаю вам тридцать… Хотите, — сорок… Хотите, — пятьдесят человек!.. Зачем же вам я, старый и нетрудоспособный?.. Я отдам всех шестьдесят. Но у меня неотложные дела.
Рикорд сказал строго:
— Идите и пишите письма.
Следуя за матросом, купец понуро сделал несколько шагов и, точно споткнувшись, остановился. Почему-то теперь он смотрел на Рикорда с сияющей улыбкой. Капитан ждал очередных уловок, предложений богатого выкупа, щедрых обещаний. Но Кахи уже отлично оценил обстоятельства. Он проговорил, кланяясь и тихонько смеясь:
— Такая счастливая неожиданность!.. Я, Такатаи-Кахи, очень рад!.. Я даже счастлив… Мне доведётся путешествовать в обществе столь образованных и просвещённых людей!.. Какая завидная судьба…
Кто-то из матросов громко захохотал:
— Ну и лисица!
В тот день «Диана» и «Зотик», не предпринимая военных действий против японской крепости, покинули Кунасири. Корабли шли на север, к далёким берегам Камчатки. Освобождение пленников откладывалось ещё на год, но Рикорд теперь был уверен в успехе дела. Он мог пожалеть только об одном: о том, что не знал, какие события произошли за это время в Мацмае, в глухой тюрьме, где томились русские моряки, и в самом отряде Василия Головнина…
Мур плакал от ярости и проклинал самого себя. Как это могло случиться, что бегство пленников первыми заметили караульные? Если бы он подал сигнал тревоги в те минуты, когда они выбрались за ограду, наверняка он получил бы благодарность самого буньиоса… И нужно же было случиться такому несчастью: всегда бдительный, чуткий к каждому ночному шороху, он позорно проспал решающие минуты. А теперь, чего доброго, японцы могут заподозрить и его в соучастии. Проклятие! Впервые за время плена сыграл он такого дурака… Погоня устремилась за беглецами лишь утром, а за это время они, пожалуй, успели уйти далеко…
Новое страшное опасение проснулось в Муре с той самой минуты, когда стало известно о побеге шестерых. А вдруг погоня окажется неудачной, и беглецы не будут перебиты и не погибнут в пути? Что если им удастся добраться до Сахалина, до Охотска, до Петербурга? Тогда вся Россия назовёт их героями, а его, Мура, предателем!..
Мур пытался представить себе картину бегства. Они, конечно, готовились длительное время. И все это время скрывали от него, маскировали каждый свой шаг, опасались произнести при нем неосторожное слово. Прятаться от товарища, с которым столько пришлось пережить. Какое оскорбление! Он имел право выдать их даже из чувства глубокой обиды. Но это останется на их совести: они покинули товарища одного…
Ночью после обхода караульных они тихонько выбрались на дворик, сделали подкоп и бежали…
Куда? В каком направлении?
Картину бегства Мур представлял приблизительно верно только до тюремной стены. Он не знал, что здесь, в проходе под стеной, беглецов постигла первая неудача… Когда, прижавшись к земле, Головнин проползал сквозь узкую нору, нога его скользнула по влажной почве и что-то острое вонзилось в колено. Он стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть. Через минуту боль как будто прошла, и Головнин решил, что все обошлось счастливо.
Узкой тропинкой беглецы вышли на дорогу и, прячась в кустарниках, миновали последние строения города, за которыми начинался подъем в горы.
План дальнейших действий был разработан в тюрьме. Гористыми, нехоженными дебрями они уйдут подальше от Мацмая, ночью спустятся на берег, захватят рыбачью байдару, силой возьмут в одной из деревень немного продовольствия и отправятся в море. Но уже на этом первом подъёме Головнин почувствовал такую боль в колене, что без помощи товарищей не мог идти.
Все же он шёл, опираясь на руки товарищей и на палку, упрямо карабкался на выступы скал, пробирался через цепкие заросли, полз по каменным осыпям, волоча распухшую ногу. Этот путь в горы и дальше, по заснеженным вершинам хребтов, переправы через ущелья и пропасти, ночёвки на скалах под холодным апрельским ветром и дождём, — все представлялось ему тяжким горячечным бредом.
Запасы провизии вскоре закончились. Они ели траву и пили воду из горных ручьёв. Развести огонь, чтобы согреться и просушить одежду, не решались, — их неизбежно заметили бы крестьяне из многочисленных прибрежных селений. А ночные поиски лодки на берегу приносили только разочарования: байдары или зорко охранялись, или оказывались неисправными либо малыми.
Тёмной ненастной ночью Хлебников сорвался в пропасть. Матрос Васильев, спустившись вниз по каменному откосу, не достиг дна. Чудом казалось то, что штурман Хлебников остался жив. Разбитый, в полубеспамятстве, он выбрался из пропасти и сказал задыхаясь:
— А все-таки… все-таки мы уйдём!
Солдаты уже гнались за беглецами по пятам. Перед отвесной стеной утёса, поднявшейся на стометровую высоту, Головнин сказал товарищам, роняя палку:
— Здесь и конец моей дороге… Дальше идите сами. Не нужно ни уговаривать меня, ни ободрять. Так уже случилось, что в самом начале пути я выбыл из строя. Но вы ещё сможете захватить лодку и уйти в Россию…
Матрос Макаров, хмурый силач, медленно и тяжело опустился на камень.
— Что и говорить, Василий Михайлович… На такую стену и я, пожалуй, не взберусь.
— Ты силён, Макаров. Ты взберёшься. Времени зря не теряйте, вы ещё успеете уйти.
Со стороны берега донеслись голоса. Матрос прислушался и молвил равнодушно:
— Совсем близко и, видно, по следу идут.
Головнин повторял настойчиво:
— Торопитесь… Если вам удастся добраться до Охотска, — передайте там, что я нисколько не сожалел об этом своём шаге… Лучше здесь на скалах умереть, чем вечно в плену у самураев томиться.
— Они постараются взять вас живым, — сказал Макаров. — А это значит опять плен.
Капитан покачал головой:
— Живым я не сдамся. Буду камнями отбиваться, — им обязательно придётся стрелять…
— Как-то это получается не по-нашему, не по-матросски, Василий Михайлович, — вмешался Шкаев. — Не годится ваше решение: вместе мы служили, вместе страдали и надеялись, вместе и помирать будем.
— Спасибо за дружбу, Михаило, — но только и верность и дружба не должны привести нас к общей беде. Мне на этот утёс все равно не подняться.
Хмурый Макаров неожиданно улыбнулся:
— А все-таки мы попробуем, Василий Михайлович! Попробуем взобраться на утёс… Вы за мой кушак держитесь, — он крепкий, выдержит…
— Руки твои не выдержат, Спиридон…
Макаров засучил рваные рукава.
— Подкову когда-то разгинал… Вершковый прут железный будто верёвку наматывал. Выдержу!
Облава уже вплотную подходила к утёсу. Подчиняясь воле товарищей, Головнин поднялся с камня и, осторожно ступая на раненую ногу, подошёл вместе с Макаровым к отвесной базальтовой стене.
Они взбирались по малому извилистому руслу ручья. У верхней кромки утёса Головнину пришлось выпустить из рук кушак Макарова, иначе матрос не смог бы взобраться через выступ на вершину. Капитан вцепился в малое деревцо, выросшее в трещине под самой вершиной утёса, и поставил здоровую ногу на острую зазубрину камня. Последним огромным усилием Макаров перебросил своё тело через выступ… Он хотел подняться, чтобы подать капитану кушак, но оступился и упал на камень на самом краю обрыва. Головнин окликнул его, но матрос не отозвался, — он потерял сознание.
Капитан висел над обрывом, держась за малое деревцо. Камень под его ногой обломился и рухнул вниз. Теперь эта чахлая веточка удерживала его. Выпустить ветку из рук, — и конец этой мученической дороге. Он глянул вниз. По крутому подножью утёса медленно взбирались Васильев и Шкаев. Нет, выпустить ветку значило бы погубить и товарищей. Их нужно предупредить, они успеют посторониться. Он крикнул, но матросы не услышали.
— Я падаю… срываюсь! — повторил капитан, уже скользя рукой по гибкому стволу деревца.
Макаров сквозь беспамятство услышал хриплый шёпот Головнина. Первое, что испытал матрос, было чувство жгучего страха: а что если он не успеет прийти на помощь? Поднимаясь на четвереньки, Макаров высунулся из-за кромки обрыва.
