Сборник Поход «Челюскина» - Коллектив авторов (книги бесплатно без регистрации .txt) 📗
Победа! У нашей площадки вид солидного аэродрома! Началась сборка самолета Бабушкина. Наконец машина как будто в порядке, стойки укреплены. Правда, поморозились — работать пришлось при сильном ветре. «Стрекозу» все же собрали. И хотя стойки у нее были обмотаны проволокой, шасси натянуты тросиками, фюзеляж замазан варом, — она нам была дорога, как детище, спасенное нашими руками при гибели «Челюскина». Мы перетащили «стрекозу» по ропакам сюда, чтобы лететь на землю.
5 марта утром услышал неясный шум. Кричу ребятам:
— Самолет!
Бежим на аэродром. Идет «АНТ». Быстро раскладываем посадочный знак «Т». Самолет сел.
Я и Погосов рассаживаем женщин. Ляпидевский дает полный газ, несколько секунд — и машина в воздухе.
Продолжаем трудиться над самолетом Бабушкина: надо привести в порядок мотор. Несколько раз опробовали его, толку мало. Но Валавин упорствует:
— Все-таки «Ш-2» полетит!
Аэродром ломает со всех сторон. Бригады ровняют площадку, отвоевывают у ропаков метр за метром. Налетела пурга. Два дня не было связи с лагерем: занесло дорогу. Наш самолет чуть было [235] не перевернуло. Мы обросли длинными бородами. Над моей ребята смеются — она меднокрасного цвета.
— Зато с ней теплее, цвет греет, — шучу я.
Продолжается подвижка льда. Готовим запасные аэродромы — на наш надежда плоха: он доживает последние дни.
Наступило 31 марта. Погода неплохая. Бабушкин хочет лететь. Но на вышке спустили флаг — значит с погодой в Ванкареме неважно. Все же Бабушкин решает подняться. Мы с Погосовым помогаем развернуть машину.
Вот уже и 2 апреля. Погода хорошая, теплая. Готовим с ночи мотор, а утром под ликующие крики собравшихся Бабушкин с Валавиным улетели на землю.
Аэродром треснул поперек. Лихорадочно в три смены засыпали трещину мелким льдом. Пока еще можно принимать самолеты. [236]
Механик А. Колесниченко. День неудач
Двадцать первого февраля, ясным, почти безветренным утром, как всегда перед посылкой на работу, захожу в штаб — радиопалатку. Там Шмидт, Бобров и радист Кренкель с привязанными наушниками.
— Доброго утра!
— Тише! — сердито обрывает меня Кренкель, — 10 минут назад, — объявляет он басом радиопередачу из Уэллена, — к вам в лагерь вылетел самолет.
Очередная партия в третий раз отправляется на аэродром. Это женщины и дети. Привязываем на нарты их вещи. Я разбиваю смены «упряжек», назначаю носильщиков к малышам. Через 15 минут привычные сборы окончены — и караван движется в путь.
Еще по дороге усталые, вспотевшие люди, запряженные в нарты, получают известие:
— Через аэродром прошла трещина, ее торосит.
Удастся ли теперь принять самолет?
Вот перед нами и Бабушкин, начальник нашей авиации. Он [237] требует у меня десять человек на флаги и двух для связи, чтобы в зависимости от того, как пойдет торошение, изменить границы аэродрома. Назначаю наряд.
Половина аэродрома уничтожена, площадка сузилась и продолжает уменьшаться.
— Михаил Сергеевич, примем? — спрашиваю я у Бабушкина.
— Пока еще можно, но придется немедленно начать новую расчистку.
— А как другой аэродром, не знаете?
— Нет, там еще не были. Вот идет Виктор. Надо его послать на лыжах.
Виктор Гуревич — один из членов колонии острова Врангеля, не попавший к месту назначения, помощник коменданта аэродрома и прекрасный лыжник — запыхавшийся подбегает к Шмидту и Воронину и что-то таинственно им сообщает.
— Что случилось? — спрашиваю Виктора.
— Все в порядке, только вся дорога покрылась трещинами; через лагерь, около камбуза, тоже прошла трещина.
— А продукты?
— Начали оттаскивать.
Через минуту Гуревич отправляется на запасный аэродром. Вернувшись, он сообщает, что аэродром сломан.
Прошло уже пять часов с момента отлета из Уэллена, а самолета все нет. Художник Федя Решетников, стоящий на сигнализации с лагерем, просит его сменить. Он так долго всматривался в далекий, еле видный сигнальный флажок, что в глазах стало рябить.
Прошло еще два часа.
Самолета нет и, как видно, не будет.
Опять впрягаемся в нарты, возвращаемся домой озябшие, проголодавшиеся, расстроенные неудачей, с тревожной мыслью о судьбе самолета.
Приходим и не узнаем лагеря.
Венеция! Нехватает только гондольеров для прогулок по каналам с хрустальными берегами.
Барак отделен от палаток речушкой шириной в два-три метра. Кажется, что глубина соответствует ширине и что перед нами — маленький ручеек. Забывается пропасть, поглотившая нашего «Челюскина». Отовсюду сыплются шутки:
— Василеостровцы! — смеются ленинградцы, живущие в палатках,
— Замоскворечье! — кричат москвичи. [239]
В палатке» приготовлен ужин. Дневальный старается получше накормить голодных и уставших товарищей.
Открывается дверь. В палатку всовывается веселая, радостная физиономия Симы Иванова, второго радиста.
— Самолет вернулся в Уэллен. Все в порядке. И Сима бежит дальше со своей вестью.
Мы жили на льдине бодро, сплоченно и напряженно, порой весело, старались скрывать свои горести и опасения и пуще всего берегли спайку и крепость своего коллектива. Не было среди нас почти никого, кто не понимал бы, какую великую силу придает нам этот коллектив. Но были и такие, что понимали это не сразу. На наших глазах с людьми происходили удивительнейшие превращения: мы имели возможность почти физически видеть и ощущать, как «соскакивает» индивидуализм с этих людей, с малых лет чуждых коллективной дисциплине и всему, что с ней связано.
И вот иногда — только в первое время — приходилось бороться с отдельными вспышками индивидуализма.
Сегодня, когда даже больные бросились спасать продовольствие, один из наших не вышел из своей палатки.
Вечером над ним состоялся товарищеский суд.
Он приговорил виновного к суровому наказанию:
— Отправить на берег в первую очередь.
Не знаю, правильно ли поймут люди, не бывшие с нами на льдине, смысл и действительную тяжесть проступка и наказания. Для этого надо знать ту мораль и тот дух, которые сложились в нашем коллективе как результат большевистского воспитания людей.
Наказание было очень серьезным: «бунт индивидуализма» никогда больше на льдине не повторялся.
И из этого испытания наш коллектив вышел победителем. [240]
Метеоролог О. Комова. Нас нашли!
Мы покидали лагерь, не прощаясь с остающимися в нем товарищами.
— Все равно вернетесь, — посмеивались над нами. — Не опоздайте к ужину…
Шли лениво, медленно… Были уверены, что на аэродроме придется сидеть и ждать часа полтора-два, пока сигнальные флаги не подадут знака: «Самолет вернулся!» Так было уже несколько раз.
Именно сегодня, когда термометр Цельсия показывал 38-градусный мороз, трудно представить себе самолет над нашим лагерем, Лететь невозможно!
Мысли заняты заботами о лагере.
— Жаль, что не успели вымыть ведро после каши… Теперь засохнет, придется возиться с ним вечером…
И вдруг где-то совсем близко раздается стук мотора… Вверху! Кто-то обнимает меня:
— Самолет, самолет! Нашли нас!
— Мы найдены! [241]
Наша точка — лагерь Шмидта — уже нанесена на карту и проверена большим жужжащим «АНТ-4».
Самолет делает два круга над нашим аэродромом. Мы уже ясно видим его, кричим «ура!», машем руками и шапками в полной уверенности, что и летчик нас видит и слышит.
На всех лицах буйная радость.
Миг, и все бежим. Дорога на аэродром утоптана хорошо: не один и не два раза «путешествовали» челюскинцы по этой дороге за последние дни в надежде, что вот-вот появится самолет. Перелезаем через торосы, перепрыгиваем узкие трещины, точно гимнасты. И вдруг на пути большая полынья. Еще вчера ее не было. Она широко раскинулась и вправо и влево. Вода покрылась легкой, прозрачной ледяной коркой, но пройти по ней нельзя. Как перейти на другую сторону? Немного нервничаем. Самолет ждет, явственно слышен треск его мотора, а мы, беспомощные, стоим и не знаем, доберемся ли до аэродрома.
