Восстание на «Св. Анне» - Лебеденко Александр Гервасьевич (читаем книги онлайн .txt) 📗
Но прения не развернулись. Старший пробормотал что-то невнятное о долге, чести и о заботливости нашего капитана. Второй механик неожиданно посоветовал офицерам носить в карманах револьверы. Первый механик задал капитану несколько вопросов о марсельской конторе и о фрахтах. Я молчал. Последним попросил слова Кованько.
— Господин капитан, а куда пропал матрос Генрих Кас?
— Трудно сказать. Не то упал за борт, не то уплыл на рыбачьем челноке, — установить картину происшествия не удалось. Вполне возможно, что лодку унесло бурей, а Кас свалился в воду. В море это бывает. Но первое время мне казалось, что это неспроста. Потом подошли более важные события, и я вынужден был забыть об этом деле.
Я вздохнул с облегчением. Значит, он ни о чем не догадывался. Значит, моя ночная встреча с Андреем осталась тайной для всех.
В заключение капитан еще раз просил нас быть осторожными, доносить ему обо всем, что услышим и увидим, о матросских настроениях и разговорах; посоветовал «проявить инициативу» и на каждом шагу объяснять команде, как неразумно сейчас стремиться в советскую Россию и как хорошо будет матросам на службе у марсельской конторы.
Мы разошлись, и я отправился спать.
Глава четвертая
В ту зиму стояли долгие, лютые морозы. Все горло Белого моря покрылось необозримой массой сбитых в одно целое торосов. Давили ветры, работали морские течения, наваливались страшной тяжестью новые, прибывающие с севера партии льдов. Фарватер, прорезанный ледоколом, сейчас же застывал, покрывался тонкой коркой зеленоватого льда. По ночам в тишине раздавался хруст этой свеженаросшей корки под напором острого носа судна.
«Минин» пробивался медленно и упорно сквозь многоверстный барьер ледяных осколков, часто останавливался, брал задний ход для разбега, рушил лед не только крепким стальным бивнем, но и кормой, рискуя поломать винты. Станут винты — станет и ледокол.
«Св. Анна» идет по пятам за ледоколом-водителем. Капитан держится на почтительном расстоянии. Может быть, он боится последствий за ложные показания об одиннадцатичасовом запасе угля.
Дует жестокий норд-ост от Новой Земли, от берегов Сибири. Все прячутся по каютам и кубрикам.
Я отстоял вахту и отправился спать в каюту. Спалось тревожно.
Проснулся я, когда утреннее солнце светило в окно иллюминатора, и сразу же почувствовал, что в обстановке что-то изменилось.
Со сна я долго не мог сообразить, в чем дело. Часы показывали девять, а тиканье часов перемежалось с глухими и далекими ударами по металлу.
Я подумал: почему так тихо? Почему так ясно слышен бой часов и так отчетливо стучит молот где-то в глубине парохода? И тут только я сообразил: тихо оттого, что молчит стучавшая день и ночь машина. А раз она молчит, то, значит, мы стоим на месте. Еще добрые десять минут я лежал неподвижно, прислушиваясь, — все так же мерно бил молоток, тикали часы, и эти немногие скупые звуки облекала какая-то непривычная, большая тишина.
Я оделся и вышел на палубу.
«Св. Анна» стояла неподвижно, уткнувшись носом в ледяное поле, кормой к другой кромке льда уже замерзающего фарватера. На палубе было пусто. На мостике стоял старший и пустыми глазами смотрел куда-то вдаль. Далеко впереди едва видной точкой, черным жучком, ползущим по белой простыне снегов, виднелся «Минин».
— В чем дело, Андрей Никитич?
— Дело табак, Николай Львович!
— Но что случилось?
— Машина стала. Какая-то мелочь, пять — шесть часов работы, но, покуда мы починимся, боюсь, фарватер замерзнет. Двадцать четыре градуса по Реомюру! Видите — стынет на глазах.
— Почему же «Минин» не подождал нас? Почему ему не сообщили?
— Кто вам сказал, что не сообщили? Надрывались, можно сказать. И флагами, и огнями, и из ружей палили. Сигнал выслушали, ответили, что обстоятельства не позволяют ждать: до кромки льда осталось каких-нибудь 20–30 километров, а на борту полторы тысячи народу. Обещали прислать помощь. Ну, да на это надеяться, что на бога.
Мысли тревожные хлынули в сознание.
Брошены во льдах! Теперь только конец февраля — еще два месяца полярной лютой зимы. Самим не пробиться. Помощи ждать неоткуда. Льды могут раздавить судно. И это у самой кромки льда, у чистой воды, у выхода в согретое Гольфстримом Баренцево море! Но что же делать? Почему старший так спокоен? Может быть, что-нибудь не так?
— Скажите, вы не пошутили? Почему так пусто на палубе?
Он посмотрел на меня с удивлением. Обычный лоск и искусственная холодность изменили Чеховскому. Сквозь маску проглядывал живой человек.
— Какие шутки? Механики и кочегары все мобилизованы и чинят машину. А матросы, мерзавцы, довольны отдыхом и спят. Еще сейчас можно было бы двигаться и, рискуя помять нос, догнать «Минина», но через 3–4 часа — гроб! Мы не сдвинемся с места.
— Но, может быть, можно ускорить починку машины?
— Идите помогайте, авось дело скорее пойдет!
Ошеломленный неожиданными вестями, я не обратил внимания на насмешку старшего и, словно подчиняясь приказу, направился в машинное отделение.
Толстые каблуки моих сапог застучали по железному трапу, ведущему в судовой «ад», и по кружевным металлическим решеткам. Теплый парной воздух охватил меня. В тусклом свете грязноватых, покрытых масляными пятнами электрических лампочек копошились полураздетые, закопченные фигуры. Все машинное отделение гудело, стонало от мерных ударов молота по металлу. Чинили паропроводный клапан. Здесь суетилась целая группа людей во главе со старшим механиком в замасленной грязной куртке, с которой, казалось, ногтем можно было соскоблить слой застывших смазочных масел. Остальные кочегары и младшие механики смазывали и начищали различные части машины. Неподвижные коленчатые валы стояли ровным рядом, как прутья клетки, за которыми притаился зверь невиданной силы. Гигантское цилиндрическое тело гребного вала лежало глубоко внизу, схваченное за горло железной хваткой гаек и связанное системой колен с блистающими медными частями сложной машины. Кингстоны стояли покрытые крупными каплями росы, которую выделяла насыщенная паром атмосфера «ада». В этой тесноте и грязи я ходил, осторожно оглядываясь по сторонам и стараясь понять, что случилось с машиной, этим сердцем нашего корабля.
Никто из работавших не обращал на меня внимания. Полуодетые, черные от масла и копоти люди с тряпками в руках, сидя на корточках, стоя и лежа на грязном решетчатом полу, протирали машинные части и лили масло из больших масленок. Масленки были похожи на жестяные чайники с длинными, тонкими, как шило, носами. Люди что-то мурлыкали про себя и утирали потные лица тряпками и грязными ладонями рук. Посредине машинного отделения стояло большое крашеное ведро с буквами «Св. Анна», из которого все работающие пили то и дело. Ведро опустошалось мгновенно, и юнга поминутно бегал наверх за новой порцией кипяченой воды.
Оказалось, что паропроводная труба дала трещину. Ее чинили, и для этого пришлось остановить машину. Через два часа работа должна закончиться, и мы опять двинемся в путь.
Все это объяснил мне один из младших механиков, Яковчук, кубанец, попавший на «Св. Анну» накануне отплытия из Мурманска в Плимут. Яковчук производил впечатление толкового и грамотного парня.
— Нам бы нужно чиниться как следует, не на ходу, Николай Львович. Удивительно, как до сих пор шли без аварий, да еще во льдах. Нам бы в док неделек на шесть! Покраситься, почиститься да машину перебрать всю по косточкам. У нас и вал хлябает, и лопасть винта поет, и паропроводный плох, и кингстон того и гляди сдаст.
За долгие годы я привык к тому, что механики всегда поскуливают и требуют ремонта уже на второй день по выходе из дока. Но Яковчук говорил уверенно, к тому же и сам я знал, со слов старшего механика и из его докладов капитану, о плохом состоянии машины.
Из машинного я поплелся в свою каюту, помылся и лег на койку с какой-то случайной книгой в руках.
