Сборник Поход «Челюскина» - Коллектив авторов (книги бесплатно без регистрации .txt) 📗
«При первой возможности выслать самолетом на землю в числе первых».
После прочтения приговора как-то неожиданно запели «Интернационал». Гимн пролетариата в бараке, на дрейфующем льду — Этого не рассказать! Я вслушивался в знакомые звуки, и дрожь пробегала по телу. Это была дрожь от сознания любви к своей стране, от желания жить и достойно творить дело своей родины здесь, на льдине…
«Осужденные» стали работать хорошо, никто их прошлым не попрекал, все подтянулись.
Единое целое
Партийная работа на льдине меньше всего выражалась в собраниях и заседаниях. В условиях постоянного теснейшего общения всех со всеми заседания и не были чересчур большой необходимостью. Вообще календарю, хронике, плану — этим вещам мало везло у нас.
Но попытки акклиматизировать их бывали.
На одном из открытых заседаний бюро (1 марта) А. Н. Бобров выступил с эффектным планом массовой работы. План предусматривал следующее:
1. Цикл лекций по экономической географии (Баевский).
2. История всеобщая: древняя, средняя (Бобров), новая (Шмидт).
3. Партучеба (Баевский, Бобров, Мартисов).
4. Диамат (Шмидт). [138]
5. Новые языки.
6. Проработка решений XVII съезда.
Кроме того предусматривались эпизодические лекции по самым различным вопросам, в том числе:
о Чукотке, о Персии, об Афганистане, Памире, Китае, Монголии;
о Пушкине, о фашизме, о русско-японской войне на море и прочем.
Заслушав этот план, один из членов бюро остроумно предложил:
— Предлагаю радировать правительству, чтобы оно не спешило с помощью нам: раньше 1 мая мы не успеем закончить учебную программу…
Алексей Николаевич очень рассердился на эту шутку.
Шутка шуткой, но при всем нашем огромном уважении к Алексею Николаевичу, старому большевику (он был уже в партии, а некоторые «члены бюро» еще не родились), большинство товарищей к предложенному плану отнеслось весьма критически. Товарищи попробовали было указать Алексею Николаевичу, что не стоит здесь, на льдине, заниматься вопросами коренной переподготовки людей. Практически все равно это большой пользы не принесет. Здесь, на льдине, важнее занять людей, чем учить их…
Алексей Николаевич выслушал наши возражения и заявил: никто, мол, ничего по существу не возразил, и поэтому он предлагает свою программу на утверждение бюро.
Программу приняли так, как предлагали единодушно критиковавшие товарищи.
Интересно подчеркнуть: все наши заседания, совещания, собрания постоянно были «тематическими», т. е. возникали на определенную тему. В повестках в большинстве стоял только один вопрос. «Разное», «текущие дела» — этого у нас не бывало.
Но основная партийная работа протекала конечно не на заседаниях.
Партийная работа органически входила в общую жизнь лагеря Шмидта, входила как важнейшая составная часть этой жизни, как часть, которая образовывала, формировала, направляла целое. Партийная работа проводилась всегда и всюду: в палатках, на работе, на охоте, в очереди у камбуза. Но конечно к ней не был приклеен ярлык: это, мол, партийная работа, и провожу ее во исполнение такого-то постановления.
В чем же конкретно выражалась эта работа, «техника» этой работы? [139]
Опять нужно сослаться на Отто Юльевича. На первом заседании бюро ячейки на льду Отто Юльевич сказал:
«Отныне каждый жест коммуниста, каждое его движение, каждое его слово — в любом разговоре с беспартийным товарищем: в минуты отдыха, в часы работы, за чаепитием в палатке, в случайной беседе на ходу — должны быть непрерывной политической работой».
Начальнику экспедиции глубоко верили, его любили, по образу его поведения строили собственное поведение. Начальник экспедиции был взволнован, когда говорил эти слова, и мы тоже были взволнованы.
И в течение двух месяцев ледяного плена любой из коммунистов помнил, что каждый его жест, каждое его движение, каждое его слово должны быть непрерывной политической работой.
Вот здесь и лежит секрет «техники». Этим и объясняется, что партийная работа на льдине стала частью всей нашей жизни, стала необходимым условием существования целого.
У нас на льдине через день, а иногда и каждый день, зачитывалась информация из внешнего мира. Зачитывалась она в бараке, и слушать собирались конечно все. Половина сообщений всегда относилась к нам, челюскинцам, к тому, как нас спасают. Понятно, с каким интересом мы выслушивали эти сообщения.
Например величайший восторг вызвало сообщение, что нам на выручку посылается «Красин». Бывалые «полярники» в составе челюскинцев знали, что такое «Красин», а коммунисты-челюскинцы понимали, зачем и почему посылается «Красин».
Мы «Красина» полюбили заранее. Ему предстоял героический поход южными морями (еще не знали, что пойдет через Панамский канал). Мы представляли, как будет «болтать» «Красина» в Индийском океане, и заранее жалели Красинских кочегаров.
Другая половина информационного бюллетеня относилась к событиям во внешнем мире. Бюллетень кратко рассказывал о важнейших событиях на нашей родине и во всем мире.
И самое важное тут вот что: информацию неизменно зачитывал сам Отто Юльевич. А в его изложении и с его комментариями все события во внешнем мире вставали в теснейшую связь с нашей жизнью на дрейфующей льдине. Такая подача информации — разве не деталь партийной работы?
Но как Отто Юльевич излагал мероприятия правительства по оказанию нам помощи! [140]
Перед нами вставала сила и мощь этого правительства, вставали нетерпение, ожидание, страсть страны.
Как в эти минуты мы любили свою страну! Какие клятвы мы произносили про себя!
«Вечера с информацией» происходили через день, иногда каждый день. Собиралось все население лагеря. Уходя «домой», в палатку, чувствовали себя обогащенными. «Вечера» были настоящей школой коммунистического воспитания.
Не школой, а уже комвузом были лекции Отто Юльевича по диалектическому материализму.
Какое место занял диамат в жизни лагеря Шмидта — это самостоятельная тема.
Я приведу главу из ледовой «Гайаваты». Она рисует всеобщий «диаматный уклон» в лагере. Глава так и называется:
Диамат
В ропаках, в Чукотском море, На вершине трех торосов, Он стоял, владыка ГУСМПа. Отто Манито могучий, И с вершины трех торосов Созывал народ барака, Созывал народ палаток.
От следов его струилась Майна, в пропасти срываясь, Вся сверкая льдом искристым. И перстом владыка ГУСМПа Начертал во льдах полярных Путь великого прохода: «Вот наш путь отныне будет».
От тороса взявши льдинку, Из нее он сделал трубку, Голубую трубку мира, И на ней зарубку сделал. И на майне у барака, Дымовой сигнал поставив, Закурил он эту трубку,
Всех сзывая на собранье. Дым струился тихо-тихо В блеске солнечного утра: Прежде темною полоской, После — гуще, синим паром; Наконец, коснулся неба, Раскатился над Чукоткой.
От палатки кочегаров, От палатки машинистов. От матросов, от ученых, От барака, от радистов — Все и всюду увидали Дым призывной трубки Отто. И старшие всех палаток Кочегаров, машинистов И матросов, и ученых, И барака, и радистов Закричали: «То наш Отто! Этим синим буйным дымом, Что вздымается до неба, Он сзывает на собранье, На совет нас созывает».
От палаток, от барака Чрез торосы, через майны, В теплых малицах оленьих, В кожтужурках, ватных куртках, В торбасах, ботинках крепких Шли старшие всех палаток, [141]
А за ними кочегары, Машинисты и матросы, Журналисты от «Известий», От «Вечорки», «Комсомолки»; Шел Баевский — Меджикивис, Аэролог Жирнопупов, Шел хитрейший Попокивис, Повелитель всех циклонов От Колымска до Аляски, Что считал себя ученым; Шел задорный «Гайавата», Ваня Копусов вихрастый; Шел старейший из партийцев Алексей Бобер редчайший; А за ним спешили в ногу Повелители науки Во главе со Хмызей Толстым; Позади всех снег топтали Штурманы, народ ретивый. Все спешили, как умели,
Пред лицо владыки ГУСМПа. Отто Манито могучий, Севморпуть создавший людям. Поглядел на всех с участьем, С отчей жалостью, любовью, Поглядел он на махистов, На котят-идеалистов, Механистов, прочих «истов», Диалектики не знавших.
