Сборник Поход «Челюскина» - Коллектив авторов (книги бесплатно без регистрации .txt) 📗
Я остался строить палатки, а другие товарищи пошли по указанию Ремова и начальника экспедиции Шмидта строить барак.
Выбрали крепкий лед, достали из полыньи материал и начали строить. Прихожу на другой день, вижу — поставили стойки, сделали нижнюю связь, обшивку, только не поставили нижнего и верхнего ряда бревен. Смотрю, так не годится — очень уж длинный барак строят. Сказал об этом Ремову.
В лагере у нас был определенный распорядок. Все уходили на работу. Работали все время. Не было ни одного дня, чтобы мы сидели без дела. [45]
Заместитель начальника экспедиции И. Копусов. Будни
Первой просыпается радиопалатка — в шесть часов утра. Радист Кренкель начинает работать с Уэлленом, происходит обмен очередными метеорологическими сводками и прогнозами, идет разговор о самолетах, поступают новости, полученные с материка. В свою очередь мы передаем последние сообщения о положении лагеря: об очередных сжатиях, о поломке аэродрома, о создании нового. Одновременно с Кренкелем просыпается обитающий в той же палатке Шмидт.
Радиопалатка просыпается в шесть часов. Но есть в лагере человек, который бодрствует всю ночь напролет: вахтенный матрос. Он наблюдает за движением льдов. Если лагерю грозит непосредственная опасность, он должен дать тревожный сигнал. На его обязанности лежит также утренняя побудка. Ровно в семь часов утра идет он от палатки к палатке, стучит в двери и возглашает: — Вставать! Вставать! В каждой палатке есть дневальный. Он вылезает из спального [46] мешка, растопляет печку или камелек, чтобы остальным было теплее вставать: ведь утренняя температура в палатке доходит до минус 10–15°. Затем он готовит чай или какао. Понемногу один за другим из мешков начинают вылезать люди.
Утром лагерь еще со всех сторон объят тьмой. Так было в первые недели нашего пребывания на льдине. Тьма эта не черная, а чуть белесая. Невеселая картина встречает челюскинца, вышедшего в февральское полярное утро из своей палатки, чтобы помыться после ночи, проведенной в спальном мешке. Великая тишина, пустота, безлюдье… Каково: утреннее умывание под звездами, на 30-градусном морозе, на дрейфующей льдине!… Но челюскинцы — оптимисты. Они знают твердо: еще будут долгие полярные дни, будет устойчивое солнце, будут самолеты, твердая земля.
Люди в палатки подбирались нами по «профессиональному» признаку. Была палатка научных работников, палатки кочегаров, машинистов, матросов. Побудка проходила весело. Затейники, весельчаки не давали долго отлеживаться товарищам, не желавшим расставаться с теплыми меховыми мешками. В мешках спали сначала в одежде, но позднее все пришли к единодушному выводу, что спать в нижнем белье куда теплее и приятнее. Спальный мешок сшит из собачьих шкур мехом вовнутрь. Он чуть длиннее человеческого роста. Человек забирается в мешок с головой, мех быстро прогревается от человеческого тела и дыхания. В нем можно спать на 40-градусном морозе. Поверх мешка надевается еще чехол из полотна или брезента, чтобы мешок не промокал. Дело в том, что когда спишь в мешке прямо на льду, то под мешком может образоваться проталина. Брезентовый же чехол вполне предохраняет лед от соприкосновения с теплом, исходящим от мехового мешка.
В первые дни, когда палатки еще не были как следует оборудованы, мы обогревали их собственным дыханием, а также керосинками, которые давали очень мало тепла. Особенно в первую после катастрофы ночь ни о чем как-то не хотелось думать: лишь бы отдохнуть, уснуть, забравшись в теплый мешок! Но проснувшись утром, мы увидели, что вся палатка покрыта сверху толстой коркой льда, а температура в палатке минус 20°. Тут-то мы и взялись за дело. Нам удалось выловить много топлива: бочки с бензином, керосином, нефтью. Часть палаток мы снабдили готовыми печами, для другой части изготовили печи из железных бочек.
Надо сказать, что палаточное «строительство» пережило у нас целый ряд этапов. Первые палатки были построены на скорую [47] руку. Человек не только не мог стоять в них, но даже и сидеть было не очень-то удобно. Путем постепенных улучшений, достроек, устройства деревянных каркасов мы вскоре достигли того, что по палаткам можно было разгуливать во весь рост. В иных палатках имелись даже две «комнаты». Одна служила «спальней»; туда не разрешалось входить в сапогах. Лед был покрыт досками, поверх досок — фанера, а на фанере — матрац, настоящий или импровизированный.
Нередко бывали у нас случаи и горе-строительства. Так часть палаток врубили мы глубоко — на добрый метр — в лед. Благодаря этому палатки получали меньшую выдуваемость. Но лишь только мороз начал сдавать, вода стала просачиваться в прорубь и затоплять ее. Пришлось эти «опытные» палатки перестраивать и переносить в другое место.
Рационализация «жилищного строительства» шла изо дня в день. Каждая палатка стремилась перекрыть другую по части комфорта. В конце концов мы так обжились, так привыкли к опасности, ставшей обыденной, что не находили нужным переносить палатку даже тогда, когда все ледяное поле было покрыто трещинами, которые нередко пересекали и ледяной пол палатки. Будь это в первое время, — не миновать бы нам паники.
Семь с половиной часов утра. Завтрак готов. Легко сказать — завтрак готов! Изготовить на дрейфующей льдине завтрак не так-то просто. Дневальный с вечера приносит в ведре куски льда. Лед берется старый: молодой, годичный лед для чая негоден, он солоноват на вкус. Не годится для этой цели и снег: он очень порист, и из большого его количества получается мало воды. Ведро со льдом ставится в печку, лед за ночь оттаивает, хотя к утру вода покрывается тонкой ледяной коркой. Корка эта снимается, и ведро ставится на примус. Затем кипяток переливается в чайник, если таковой в палатке имеется. В одной палатке, к примеру, роль чайника выполнял бывший ночной горшок. Изготовив чай, дневальный раздает обитателям палатки галеты или, в зависимости от наличия рыбных или овощных консервов, готовит закуску.
Вопросы питания составляли предмет серьезных забот в лагере. От рационального распределения имеющихся пищевых запасов зависело очень многое — самая наша судьба. Трудно было заранее предвидеть, сколько времени придется нам пробыть на льдине.
С утра я составлял план снабжения на день, устанавливал норму. При установлении норм приходилось считаться с рядом «тонких» [49] обстоятельств. Иной раз вместо чая выдашь какао, чтобы поднять у людей настроение, упавшее из-за сильных сжатий или дурной погоды, помешавшей вылету самолетов. Иной раз, напротив, урежешь норму: аэродром цел, погода хорошая, самолеты приближаются к месту расположения лагеря.
Составив рацион, я давал распоряжение завхозу об изготовлении на сегодня такого-то количества каши, об отпуске стольких-то банок консервов для супа, об отправке соответствующей нормы на аэродром, где постоянно жили три человека. Алеша Апокин осуществлял общественный контроль над приготовлением пищи, следил за тем, чтобы все выдаваемое завхозом действительно шло в котел. Он же вечером обходил палатки, собирал жалобы, если таковые имелись, указания, рационализаторские советы и обо всем докладывал мне. Жалобы иной раз были, но резкого недовольства со стороны лагерников не было ни разу. Все отлично понимали, что экономия проводится в их же собственных интересах. Даже тогда, когда началась вывозка людей на материк, мы сколько-нибудь заметного изменения в рационе не делали. Только в последние два, дня, когда в лагере оставалось всего 28 человек, дали простор: ешь, сколько душа хочет!
Особыми льготами в отношении питания пользовались у нас три человека — Погосов, Гуревич и Валавин, жившие на аэродроме, вдали от лагеря. Они сами готовили себе пищу, порцию получали значительно усиленную, держали у себя некоторые запасы, ибо каждую минуту могли быть отрезаны от лагеря и предоставлены самим себе. В отношении же остальных экономия проводилась строго и неуклонно. Никто никаких послаблений не получал. До известной степени люди сыты бывали, да со временем и желудок привык к определенному рациону. Ясно, что тяжелый труд на морозном воздухе рождал сильный аппетит, но приходилось ограничивать себя.
