Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля - Маркес Габриэль Гарсиа (книги хорошего качества .TXT) 📗
Я был покойником
Рассвета в шестое утро я не помню. Смутно припоминаю лишь то, что я, ни жив ни мертв, лежал в прострации на дне плота. В те минуты я думал о родных и, как мне потом рассказали, представлял все совершенно правильно, именно так и обстояли дела в дни моего отсутствия. Меня не удивило известие о том, что мне отдали последние почести. В то шестое утро моего одиночества в море я думал, что меня сейчас, наверное, хоронят. Родным, конечно, сообщено о моем исчезновении. А раз самолеты больше не прилетали, значит, поиски прекращены и я объявлен погибшим.
Что ж, в известной мере это было правдой. Все пять дней я беспрерывно боролся за жизнь. Причем всегда находил какую-то возможность выстоять, цеплялся за соломинку и вновь обретал надежду. Но на шестой день мои надежды иссякли. Я был покойником на плоту.
На закате, подумав, что скоро пять часов и, стало быть, вот-вот снова пожалуют акулы, я сделал над собой сверхъестественное усилие, заставляя себя сесть и привязаться к борту. Два года назад мне довелось видеть на пляже в Картахене останки человека, растерзанного акулой. Я не хотел умереть подобной смертью. Не хотел, чтобы меня растерзала на куски стая ненасытных рыб.
Дело шло к пяти. Как всегда пунктуальные, акулы были тут как тут, рыскали вокруг плота. Я с трудом сел и стал развязывать концы веревочной сети. Ветер был свеж. Море спокойно. Я слегка приободрился и внезапно вновь увидел семь вчерашних чаек. А увидев их, снова захотел жить.
В тот момент я съел бы все, что угодно. Меня мучил голод. Но еще мучительней была боль в пересохшем горле и сведенных челюстях, которые уже отвыкли двигаться. Мне нужно было что-нибудь пожевать. Я попытался оторвать полоску от резины ботинок, но отрезать ее было нечем. Вот тогда-то я и вспомнил о магазинных рекламных открытках.
Они лежали в кармане брюк и от сырости почти совсем расползлись. Я разорвал их на кусочки, положил в рот и начал жевать. И — о чудо! Боль в горле немножко утихла, а рот наполнился слюной. Я медленно продолжал двигать челюстями, словно во рту у меня была жевательная резинка. Вначале челюсти ныли. Но постепенно, жуя открытку, которую я Бог знает зачем хранил в кармане с того дня, как мы пошли за покупками с Мэри Эдресс, я приободрился и повеселел. Я собирался жевать открытки постоянно, чтобы разработать челюсти. Но выплевывать их в море показалось мне кощунством. Когда крошечный комочек жеваного картона провалился в мой желудок, в душе затеплилась надежда на спасение. Может, акулы меня все-таки не растерзают?
Какие на вкус ботинки?
После истории с открытками, принесшими мне такое облегчение, воображение мое разыгралось, и я принялся гадать, что бы еще такое съесть. Будь у меня бритва, я бы искромсал башмаки и съел бы каучуковые подошвы. Ничего более аппетитного в моем распоряжении не имелось. Я попытался отодрать белую, чистую подошву, используя вместо бритвы ключи. Но тщетно. Оторвать резину, прочно приплавленную к ткани, оказалось невозможно.
В отчаянии я впился зубами в ремень и кусал его до тех пор, пока зубы не заболели. Но не смог вырвать ни кусочка. Должно быть, я походил на дикого зверя, когда пытался выгрызть кусок ботинка, ремня или рубашки. А на закате дня снял промокшую одежду и остался в одних трусах. Не знаю, открытки так подействовали или еще что-нибудь, но меня почти сразу же сморил сон. В эту седьмую ночь, то ли уже привыкнув к неудобному плоту, то ли совершенно выбившись из сил после шести бессонных ночей, я спал как сурок. Порою меня будили волны, я пугался и подпрыгивал, чувствуя, что вот-вот шлепнусь в воду. Но тут же вновь засыпал.
Наконец настал седьмой день моего пребывания в море. Почему-то я был уверен, что он не окажется последним. Море было спокойным и туманным, и, когда часов около восьми взошло солнце, я хорошо выспался и был свеж как огурчик. Над плотом по низкому свинцовому небу пролетели семь чаек.
Два дня назад я им бурно обрадовался. Но теперь, видя их третий день подряд, порядком струхнул. Наверное, они заблудились. Каждый моряк знает, что иногда стая чаек теряется в море и какое-то время летит наобум, пока повстречает корабль, который укажет ей дорогу в порт. По всей вероятности, я три дня подряд видел одних и тех же заблудившихся чаек. А значит, мой плот относило все дальше от суши.
Я воюю с акулами из-за рыбы
Мысль о том, что я не приближаюсь к берегу, а, наоборот, удаляюсь в открытое море, сломила мою волю к борьбе. Но когда человек на краю гибели, у него срабатывает инстинкт самосохранения. Рядом обстоятельств седьмой день моих скитаний отличался от предыдущих: море было спокойным и теплым, солнце не палило, а грело и ласкало, постоянно дувший ветерок мягко толкал плот и слегка заглушал боль от ожогов.
Рыбы тоже вели себя иначе. Они спозаранку плыли за плотом, причем держались почти на поверхности воды. Я их прекрасно видел. Они были голубые, коричневые, красные, всевозможных расцветок, форм и размеров. Плот, казалось, попал в аквариум.
Не знаю, может, после семидневной голодовки, дрейфуя в море, человек привыкает к такой жизни. Думаю, да. Отчаяние, в котором я пребывал в предыдущие дни, сменилось тупой, бессмысленной покорностью. Я был убежден, что все переменилось, что море и небо перестали быть моими врагами и что плывущие за плотом рыбы — мои друзья. Мои старые знакомые, которых я знаю целых семь дней.
В то утро я не надеялся никуда приплыть. Я был уверен, что плот занесло в такие места, где не ходят корабли и где теряются даже чайки.
И все же я думал, что, проболтавшись так семь дней, я привыкну к морю, привыкну влачить это жалкое существование и мне не нужно будет изощряться, пытаясь выжить. В конце концов, продержался же я целую неделю наперекор всему! Отчего бы не прожить на плоту всю жизнь? Рыбы плавали на поверхности, море было чистым и тихим. Вода вокруг плота кишела симпатичными, аппетитными морскими обитателями. Создавалось впечатление, что их можно поймать голыми руками. Ни одной акулы видно не было. Я доверчиво опустил руку в воду и попытался ухватить круглую, блестящую голубую рыбку длиной сантиметров двадцать, не больше. Все рыбы поспешно нырнули вглубь. Вода на мгновение забурлила, и морские обитатели исчезли. Потом мало-помалу вынырнули вновь.
Я решил, что ловить рыбу голыми руками надо с умом. Ведь в воде руки теряют свою силу и ловкость. Я нацеливался на какую-нибудь рыбешку. Пытался ее поймать и ловил! Но она с ошеломляющей быстротой и проворством выскальзывала у меня меж пальцев. Тогда я набрался терпения и долго сидел, пытаясь не спеша выловить рыбку. Мне не приходило в голову, что внизу, на дне, может притаиться акула, которая поджидает, когда я опущу руку по локоть, чтобы откусить ее одним махом. Я ловил рыбу до начала одиннадцатого. Но — увы! Рыбки покусывали мне пальцы, сперва легонько, словно беря наживку, потом сильнее. Полуметровая рыбина, гладкая и серебристая, мелкими острыми зубами содрала мне кожу на большом пальце. И тут я заметил, что и укусы других рыбешек вовсе не безобидны. Мои пальцы были сплошь покрыты маленькими кровоточащими ссадинами.
Не знаю, то ли кровь моя их привлекла, то ли еще что-то, но в ту же минуту у плота появились акулы. В жизни не видел столько этих тварей! Тем более таких кровожадных. Они прыгали, словно дельфины, преследуя и пожирая рыб возле плота. Я в ужасе забился на дно и оттуда взирал на побоище.
Все произошло так внезапно, что я не заметил, в какой именно момент акула выскочила из воды и сильно ударила хвостом. Закачавшийся плот потонул в искрящейся пене. В яркой волне, ударившей о борт плота, блеснула стальная молния. Я инстинктивно схватился за весло, приготовившись нанести сокрушительный удар. Но, заметив возле борта выпирающий из воды огромный плавник, понял, что произошло. Спасаясь от акулы, на плот запрыгнула полуметровая рыба, блестящая и зеленая. Я собрал все силы и обрушил на ее голову первый удар весла.
