Приключения Мишеля Гартмана. Часть 1 - Эмар Густав (электронные книги без регистрации .txt) 📗
Человек десять волонтеров под предводительством сержанта вышли из рядов тесной толпы, направились к одной из дверей, о которых мы говорили выше, отворили их и привели пятнадцать человек, из которых на четырнадцати был уланский мундир. Пятый был барышник.
Пленников поставили в один ряд перед столом.
Волонтеры стали сзади с саблями и с ружьями в руках.
—Господа, — сказал Людвиг по-немецки, — ваши начальники без пощады расстреливают тех из наших, которые попадают в руки к ним. Они расстреляли час тому назад троих наших товарищей и еще трактирщика и пожилую женщину. Мы решили платить тем же и что за каждого расстрелянного вами француза десять немцев подвергнутся той же участи. Приготовьтесь умереть; но так как мы хотим, чтоб неприятель знал, что мы решили поступать неумолимо, один из вас останется свободен и принесет ближайшим прусским властям известие о принятом нами намерении. Ваши имена, написанные на бумаге, будут брошены в шляпу; тот, чье имя выйдет, будет вестником. Вы слышали? Секретарь, запишите имена этих людей.
Петрус, исполнявший это щекотливое поручение и уже приготовивший бумагу, тотчас встал и сделал Люсьену знак последовать его примеру.
Пленные были поражены; опустив руки, повесив голову, они оставались неподвижными, как будто уже были поражены смертью.
Однако, так как инстинкт самосохранения последнее чувство, переживающее в сердце человека, когда всякая надежда от него отнята, пленные не заставили себя просить, чтобы сказать свои имена секретарю. Тотчас записывал их на лоскутке бумажки и передавал ее Люсьену, который складывал бумажку и клал ее в шляпу.
Как человек, который тонет и в конвульсиях агонии цепляется со всею энергией отчаяния за куст травы, случайно попавший ему под руку, каждый улан ласкал себя надеждою, что выйдет его имя.
Подойдя к барышнику, Петрус остановился, глядел на него с минуту, потом обратился к президенту военного совета и сказал:
— Командир, я вам замечу, что этот человек не улан. Его арестовал Оборотень, подозревая его в шпионстве.
— Это правда, — ответил Людвиг, — он находится в положении особенном; его нельзя смешивать с другими пленными. Пусть его пока отведут назад. На нем не было никакого оружия и обвинение против него следует хорошенько доказать.
Ульрих Мейер не знал, что вольные стрелки захватили баронессу фон Штейнфельд.
С радостью, которую не трудился даже скрывать, дал он вести себя в комнату, из которой его вывели. Уланы также почувствовали облегчение, когда он ушел; это была для них лишняя возможность спастись.
Когда все имена были положены в шляпу, Люсьен тряхнул их, потом подал шляпу Адольфу Освальду, младшему из членов совета.
Тот вынул одну бумажку, которую не развертывая подал командиру.
— Химельман! — прочел командир.
— Это я! — подходя с живостью сказал один улан, лицо которого просияло.
— Секретарь, — сказал командир, — потрудитесь немедленно составить решение совета. Это решение будет немедленно подписано всеми нами и отнесено этим человеком тотчас после казни его товарищей. Капитан Пиперман, прикажите, чтобы все волонтеры взялись за оружие. Караульные, стерегите пленных; им дается четверть часа, чтобы примириться с небом. Ступайте!
Пленных увели в другую хижину.
Только один, тот, кому поблагоприятствовала судьба, остался в зале совета под караулом двух волонтеров.
Когда Петрус написал письмо к прусским властям, он прочел его членам совета, которые одобрили его и подписались.
Письмо было сложено, запечатано и передано улану.
Мишель Гартман и Паризьен остались равнодушны по наружности к тому, что происходило в совете.
Действительно, они должны были оставаться чуждыми к принятым решениям и, следовательно, не могли выражать ни одобрения, ни неодобрения.
— Господа, — сказал командир, — нам остается судить еще двух пленных, но я думаю, что человеколюбие приказывает нам не продолжать долее агонии несчастных, осужденных нами. Если вы разделяете это мнение, мы приостановим заседание, которое будет продолжаться тотчас после казни пленных.
Офицеры сделали знак согласия и встали.
Как было приказано, волонтеры взяли оружие и стали полукругом перед хижиной, где был собран совет.
Зажгли факелы, тускло освещавшие пейзаж и придававшие ему фантастический вид, имевший что-то грандиозное и поразительное.
Взвод вольных стрелков стоял неподвижно перед хижиной. Командир обнажил шпагу и поднял ее над головой.
В эту минуту привели пленных.
Ничего ни в наружности, ни в походке их не показывало храбрости и энтузиазма людей, умирающих за доброе дело.
У них нравственное отупление было полное; они шли не как солдаты, а как телята, которых ведут на бойню.
По отданному приказу, они стали на одну линию, потупив голову, с бледностью на лице и с тусклыми глазами. Они холодно выслушали чтение своего приговора, потом бросились на шею друг друга и минуту, две или три крепко обнимались.
Мы не преувеличим ничего, утверждая, что вольные стрелки были более взволнованы этой страшной сценой, чем те люди, которых обязанность принудила их осудить.
По знаку капитана Пипермана, взвод, назначенный для расстреляния, приблизился.
Осужденные стали в один ряд и заложили руки за спину.
Командир поднял шпагу. Раздался залп; тринадцать несчастных пленных упали.
— Правосудие совершено! — сказал командир. — Пусть сейчас похоронят этих людей. А вы, — прибавил он, обратившись к улану, который, ни жив, ни мертв, участвовал при казни своих товарищей, — вы свободны; вам развяжут глаза и отведут на аванпосты. Не забудьте поручение, данное вам, а особенно помните, что вы только чудом избавились от смерти. Старайтесь не попадаться к нам в руки. Господин адъютант, отведите этого человека на аванпосты, а мы, господа, вернемся в залу совета; пора продолжать наше заседание. Не все еще кончено. Нам остается судить еще двух шпионов.
Командир и его офицеры пошли в хижину, между тем как улан с завязанными глазами был уведен патрулем волонтеров.
Глава XXVII
Шпионы
Когда члены совета собрались вновь, наступила минута молчания. Все эти честные люди с прирожденным чувством долга испытывали невыразимую скорбь после казни, которую так настоятельно требовали обстоятельства.
Мишель и Паризьен не вставали со своих мест. Почти немедленно обвиняемый был введен унтер-офицером и несколькими волонтерами.
Он вошел, по-видимому, очень спокойно, улыбаясь со свойственным ему видом добродушия, поклонился судьям, потом сел на приготовленный ему табурет и, заложив одну ногу на другую, небрежно играл цепочкою часов, в ожидании, когда председателю угодно будет обратиться к нему с речью.
Тот справился сначала с бумагами, которые лежали перед ним на столе, потом поднял голову, пристально поглядел на барышника, как бы стараясь дать себе отчет о характере человека, с которым ему предстоит иметь дело, и после этого беглого обзора спросил:
— Ваше имя?
— Ульрих Мейер.
— Откуда вы родом?
— Из Росгейма близ Страсбурга.
— Стало быть, вы эльзасец?
— Точно так, господин председатель, спокон века.Мейеры известны в наших краях.
— Который вам год?
— Сорок семь минуло три месяца назад.
— Чем вы занимаетесь?
— Мы все барышники и ремесло это у нас в роду передается от отца к сыну, Я продаю и покупаю лошадей, как делал это до меня отец, а до него дед.
— Где вы обыкновенно живете?
— В Страсбурге; но бываю там мало. По занятию моему, я в постоянных разъездах. Преимущественно я обделываю свои делишки на ярмарках и деревенских праздниках.
— Покажите ваши бумаги.
— У меня отобрали их, когда я был арестован на постоялом дворе Легофа. Вот они там на столе, — указал он пальцем на грязный бумажник, лежавший возле председателя.
— Бумажник заключает только ничтожные бумаги, которые не могут служить удостоверением вашей личности. Есть у вас другие?
