Роб Рой - Скотт Вальтер (лучшие бесплатные книги .txt) 📗

— Я позволила бы тебе жить, — сказала она, — если бы жизнь была для тебя таким же тяжелым, изнурительным бременем, как для меня, как для каждой благородной и высокой души. Но ты, жалкий червь, ты ползал бы в этом мире, нечувствительный к его мерзостям, к его неизбывным бедствиям, к постоянному росту преступлений и горя; ты способен жить и наслаждаться в то время, как благородные гибнут из-за предательства, а злодеи без роду и племени наступают пятой на шею храбрым и родовитым; ты способен объедаться, как собака мясника на бойне, жирея на требухе, когда вокруг уничтожают потомков древнейших и лучших родов! Нет, я не дам тебе жить и наслаждаться такими радостями! Ты умрешь, подлая собака, прежде, чем вон то облако пройдет по солнцу.

Она отдала своим приближенным приказ на гэльском языке, и двое из них тотчас же схватили распростертого на земле пленника и потащили его к выступу скалы, нависшей над водой. Пленник испускал самые пронзительные жуткие крики, какие только может исторгнуть у человека страх, — да, я могу назвать их жуткими, потому что долгие годы они преследовали меня во сне! Когда убийцы, или палачи — назовите их как хотите, — поволокли его к месту казни, он в страшную эту минуту узнал меня и прокричал свои последние членораздельные слова:

— О мистер Осбалдистон, спасите меня! Спасите!

Я был так потрясен этим зрелищем, что не мог отказаться от попытки заступиться за приговоренного, хотя и сам с минуты на минуту ждал для себя той же участи. Но, как и следовало ожидать, мое вмешательство было сурово отклонено. Одни из горцев крепко держали Морриса, другие, завернув в плед большой, тяжелый камень, прикручивали его к шее несчастного, третьи поспешно стаскивали с него одежду. Полуголого и связанного, они швырнули его в озеро, достигавшее здесь двенадцати футов глубины, и громкие возгласы мстительного торжества не могли заглушить его последний предсмертный крик, страшный вопль смертельной тоски. Тело с плеском разбило темно-синюю воду, и горцы, держа наготове секиры и мечи, некоторое время следили, как бы их жертва, освободившись от груза, привязанного к ней, не выбралась на берег. Но узел был затянут надежно: несчастный пошел ко дну, вода, взвихренная было его падением, тихо сомкнулась над ним, — и единица жизни человеческой, жизни, о которой он так жадно молил, была навсегда скинута со счетов.

ГЛАВА XXXII

Не знаю почему, но единичный акт насилия и жестокости сильнее действует на наши нервы, чем картины массового уничтожения. В этот день я видел, как в бою погибло несколько моих храбрых соотечественников, и мне казалось, что им выпал этот жребий, так же как мог бы он выпасть и другому человеку; и сердце мое хотя и сжималось от жалости, но не леденело от ужаса, с каким наблюдал я, как несчастного Морриса хладнокровно предают смерти. Я взглянул на мистера Джарви и прочел на его лице те же чувства, какие написаны были и на моем. Он не в силах был до конца подавить свой ужас и тихим, отрывистым шепотом ронял слова:

— Заявляю протест против этого дела, как против кровавого, жестокого убийства. Безбожное дело! Бог воздаст за него должным образом в должный час.

— Так вы не боитесь последовать той же дорогой? — сказала воительница, остановив на нем смертоносный взгляд, каким ястреб глядит на облюбованную им добычу.

— Родственница! — сказал бэйли. — Ни один человек не захочет по доброй воле обрезать нить своей жизни раньше, чем отмеренная ему пряжа отработается на станке. Мне, если я останусь жив, надо сделать на земле еще немало дел — общественных и личных, в интересах городского магистрата и в собственных интересах; и потом, конечно, есть люди, которых я должен обеспечить, — например, бедную Мэтти; она сирота и состоит в дальнем родстве с лэрдом Лиммерфилдом. Так что когда все это сложишь конец к концу… право, все, что есть у человека, он отдаст за жизнь.

— А если я отпущу вас на свободу, — сказала властная леди, — как тогда назовете вы расправу с этой английской собакой?

— Ух! ух! .. гм! гм! — произнес судья, тщательно прочищая горло. — Я постарался бы говорить о ней как можно меньше — меньше скажешь слов, скорее справишь дело.

— А если бы вам пришлось предстать пред лицом того, что у вас именуется правосудием, — продолжала она свой допрос, — что сказали бы вы тогда?

Бэйли повел глазами в одну сторону, в другую, как будто задумал ускользнуть, потом ответил тоном человека, который, видя, что отступление невозможно, решает принять бой и дать отпор неприятелю.

— Вы, я вижу, хотите припереть меня к стене. Но скажу вам прямо, родственница, я привык говорить всегда в согласии со своею совестью; и хотя ваш муж (очень жаль, что его здесь нет, — было бы лучше и для него и для меня), хотя ваш муж, как и этот бедный горец, бездельник Дугал, мог бы вам подтвердить, что Никол Джарви умеет не хуже всякого другого смотреть сквозь пальцы на ошибки друзей, — все же скажу вам, родственница, никогда мой язык не выговорит того, чего нет в моих мыслях; чем признать, что тот несчастный убит по закону, — я уж скорей соглашусь лежать рядом с ним на дне озера — хотя я думаю, вы первая женщина в Горной Стране, позволившая себе грозить жестокой казнью родственнику своего мужа, и не дальнему, а всего в четвертом колене.

Возможно, твердый тон, принятый мистером Джарви в его последней речи, вернее мог подействовать на каменное сердце его родственницы, нежели тон заискивания, каким он говорил с ней до сих пор: так драгоценный камень можно резать сталью, тогда как более мягкому металлу он не поддается. Елена Мак-Грегор велела поставить нас обоих пред собой.

— Ваше имя, — обратилась она ко мне, — Осбалдистон? Так назвала вас та собака, чьей смерти вы только что были свидетелем.

— Да, мое имя Осбалдистон, — был мой ответ.

— Рэшли Осбалдистон, не так ли? — продолжала она.

— Нет, Фрэнсис.

— Но вы знаете Рэшли Осбалдистона? Он ваш брат, если я не ошибаюсь, или, во всяком случае, ваш родственник и близкий друг.

— Родственник, да, — возразил я, — но не друг. Мы недавно сошлись с ним в поединке, и нас разнял человек, который, как я понимаю, является вашим мужем. Кровь моя еще не обсохла на шпаге Рэшли, и рана на моем боку еще свежа. У меня нет причин называть его другом.

— В таком случае, — отвечала она, — если вы не замешаны в его интриги, вы можете спокойно отправляться в лагерь Гарсхаттахина, не опасаясь, что вас задержат, и передать ему несколько слов от жены Мак-Грегора.

Я ответил, что у милиции, по-моему, нет разумных поводов меня задерживать, что у меня, со своей стороны, нет причин бояться ареста и что если возлагаемая на меня миссия посла обеспечит неприкосновенность моему другу и моему слуге, попавшим в плен вместе со мною, я готов немедленно отправиться в путь. Пользуясь случаем, я добавил, что приехал в эти края по приглашению ее супруга, обещавшего мне свою помощь в одном важном для меня деле, и что мой друг, мистер Джарви, приехал со мной ради той цели.

— И я очень жалею, что в сапоги мистера Джарви не было налито кипятку, когда он их натягивал, собираясь в такую дорогу, — прервал меня бэйли.

— Узнаю вашего отца, — сказала, обратившись к сыновьям, Елена Мак-Грегор, — в том, что нам сообщает молодой англичанин. Мак-Грегор умен, пока на голове у него шапка горца, а в руке палаш; но как сменит тартан на городское сукно, он непременно ввяжется в жалкие интриги горожан и становится опять — после всего, что он выстрадал! — их посредником, их орудием, их рабом.

— Добавьте, сударыня: их благодетелем, — сказал я.

— Пусть так, — сказала она. — Но это самое презренное наименование среди всех других, потому что мой муж неизменно сеял семена благодеяний, а пожинал самую черную неблагодарность. Однако довольно об этом. Итак, я велю проводить вас до сторожевых постов неприятеля. Вы спросите начальника и передадите ему от меня, Елены Мак-Грегор, такое сообщение: если они тронут хоть волос на голове Мак-Грегора и если не отпустят его на свободу в течение двенадцати часов, то в Ленноксе не останется ни одной леди, которой не пришлось бы, прежде чем наступит Рождество, оплакать смерть дорогого человека; не будет фермера, который не горевал бы над спаленным амбаром и пустым коровником; не будет ни одного лэрда или сына лэрда, который вечером склонял бы голову на подушку в спокойной уверенности, что доживет до утра. А для начала, как только истечет срок, я пришлю им этого глазговского бэйли, этого английского капитана и всех остальных моих пленников завернутыми в плед и рассеченными на столько кусков, сколько клеток в тартане.