Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна (библиотека книг txt) 📗
Сын Ворона поглядел на него хмуро. И ответил без лишней учтивости, коротко:
— Нет.
Мохо-шад ему не понравился.
— Конунг выйдет к вам, когда сочтет нужным, — неожиданно вмешался Хельги. Мохо пригляделся к нему и чуть наклонился в седле, поставил локоть на узорчатые костяные пластинки. И улыбнулся, показав из-под темных усов белые зубы:
— Еще несколько дней, и я решу, что он опасается показываться нам на глаза…
Халльгрим невольно усмехнулся и проворчал:
— Конунг ничего не боится, молодой посол. Уж ты мне поверь.
Хазарские воины хороводом кружились по заснеженному полю, похваляясь умением владеть лошадьми. Одни на полном скаку проползали под брюхом коня.
Другие разматывали черные волосяные арканы, сдергивали друг с дружки остроконечные шапки. Третьи натягивали тугие гнутые луки, без промаха поражая вкопанный столб. Рябило в глазах от мерцания сабель, звенел в ушах многим памятный боевой клич…
Алп-Тархан следил за своими удовлетворенный. Будь он простым всадником, он тоже нашел бы, что здесь показать.
Мохо-шад покинул неразговорчивых викингов и вернулся к словенам. Его внимание привлек сперва Соколик, потом и седок. Царевич подъехал к Чуриле и сказал ему;
— Я слышал, у вас говорят, что молодой воин может быть стар, если судить по его ранам. Убил ли ты того, кто украсил шрамом твое достойное лицо?
Чурила только молча кивнул. О том, что это был хазарин, вспоминать не стоило.
— Быть может, ты согласишься помериться со мной силами? — продолжал Мохо-шад. Безделье его тяготило. Он тоже выехал в полном воинском облачении, хотя и без шлема, и семь заплетенных кос спускались с его головы на дорогую кольчугу. Он даже не надел поверх кольчуги никаких одежд, так хороша была она сама по себе.
Тот нескоро предложил бы Чуриле поединок, кто хоть раз видел его в сече.
Князь отозвался лениво:
— Стоит ли, владетельный шад… Гридня зарубишь, как с князем договоришься…
Царевич отъехал разочарованный. Шрамолицый показался ему неповоротливым и тяжелым на подъем. С таким справиться легко. А хотелось ему не столько посрамить словенского удальца, сколько обозлить старого Алп-Тархана. Тот-то не имел прославленных предков, — ручателей за его честь. И был потому не в меру спесив…
Чурила вовсе не собирался показывать хазарам, как управлялись с конями его молодцы. Широкое поле вздрогнуло все, от края до края, когда громыхнули, сдвигаясь, окованные щиты халейгов… Подняв копья, железным шагом пошли вперед торсфиордцы. Восхищенно замер Алп-Тархан. Умолк на полуслове царевич. Лишь смарагды переливались на его пальцах, гладивших холку коня…
Грянул под морозным солнцем свирепый боевой рог. Раздвинулась стена круглых щитов. И вышел, держа в руках три топора, Бьерн Олавссон.
Размахнулся — и в столб, густо утыканный хазарскими стрелами, полетела секира! Сотни глаз метнулись ей вслед. Тяжелое лезвие ударило в самую вершину столба, и сверху вниз ринулась узкая трещина. Вторым топором, почти не глядя, Бьерн продолжил ее до земли. Третий удар — и повалились навзничь две половинки бревна!
Боярин Вышата как раз рассказывал на ухо князю, что с послами приехало трое булгар. И тот молодой, которого признали отроки, был Органа, брат хана Кубрата, заложник.
Еще ночь, и хазар призвали к себе князья.
Лют и Видга оба увидели тот прием, забыть который Кременцу не было суждено… Только Лют стоял со своим копьем и щитом возле самого княжеского престола, а Видга — через всю длинную гридницу от него, у дверей.
По старшинству сидели у обеих стен лучшие кременчане. Думающие бояре, хоробрствующие мужи, славные молодые гридни. Индевели от дыхания резные столбики окон…
Сидел Вышата Добрынич, и под распахнутой шубой виднелся вышитый кафтан.
Дорогая крученая гривна на шее переглядывалась с золоченой рукоятью меча.
Сурово хмурился старый боярин, ожидая послов.
Сидели Ратибор с Радогостем, и у одного дремала на коленях булава, у другого — быстрая сабля. Этим двоим что скажет князь, то и любо. Миром расходиться с послами так миром. Ссориться так ссориться…
Сидели братья халейги, Виглавичи, как звали их в городе. Старый Вышата все косился на них и, кажется, впервые был рад, что стоял через реку крепкий новый конец…
Две двери вели в гридницу: из дому и со двора. Во дворе скучали, маялись хазары. Князья еще не выходили, следовало подождать.
Мстислав продержал их на пороге ровно столько, сколько требовалось, чтобы не обидеть всерьез. Но вот застучал по полу костыль старого князя, и разом смолкли, точно по команде, сдержанно гудевшие голоса.
Чурила вывел отца под руку — как всегда. Усадил в древнее деревянное кресло, прикрыл ему больные ноги шубой. Сам сел рядом, пониже, и длинный меч встал у него между колен.
Тогда хазар провели в гридницу.
Мохо-шад чуть поднял тонкую бровь, признав в молодом князе того шрамолицего воина, что отказался сразиться с ним накануне. Воистину, он был разумен, этот словенский хан…
Алп-Тархан вошел следом за царевичем. И если он был удивлен, на его лице это не отразилось. Но вот то, что шел впереди юнец, ничем, кроме родовитости, не отмеченный, — его задевало заметно…
Шад остановился посреди палаты, приложил к груди украшенную перстнями руку, склонил голову в учтивом поклоне.
— Царь Тогармы, да будет душа его завязана в свертке жизни у Бога, приветствует вас моими устами, достопочтенные князья! — сказал он, и толмач перевел. — Да не оскудеют ваши стада, а пастбища пусть не выгорят на солнце.
Меня прислал владыка, живущий на зеленом острове посреди великой степи.
Примите, князья, те дары, что прислал вам хакан, мой повелитель и родич. И с ними то малое, что добавил я сам!
Радугой переливался на Мохо атласный халат. Махнул рукой царевич, и упали на берестяной пол пушистые армянские ковры, зашелестела роскошная византийская парча. Еще, приказала рука. И упали на парчу самоцветы, потекло тяжелое золото. Еще! И легли, наполовину выскочив из ножен, индийские голубые клинки.
Усы Мохо шевельнулись в улыбке.
— Мои глаза недостойны наслаждаться красотой княжеских жен… Но я привез им то, что нравится возлюбленным кангарских вождей.
Он вытащил из-за пазухи ларец. Поднял узкую крышку. Блеснули в свете зимнего дня кровавые звезды рубинов.
Князья молчали. Мстислав только пробежал глазами по дорогому оружию. А о чем думал Чурила, понять было и вовсе невозможно. Сидел суровый. Он настрого запретил Звениславке показываться к хазарам. Эти порчу напустят не задумываясь, А любопытно ей, так он обо всем расскажет…
Рабы подняли ковры и за углы унесли их прочь. Старый Мстислав проговорил медленно, словно в раздумье:
— Щедр и славен твой родич хакан… И мудр, раз уж он шлет такие дары и свою дружбу тем, с кем раньше сражался! Но только ли для этого ты приехал сюда, молодой посол?
Шада в Кременце уже успели прозвать: князь Муха. Он ответил:
— Воистину справедливы твои слова, словенский хан. Повелитель хакан, да сотрутся кости его врагов, обозрел однажды границы покорных ему стран и увидел, что нет мира ни на западе, ни на востоке…
Он говорил давно приготовленные слова, но здесь, в этой северной гриднице, они вдруг показались ему обидными. И он торопливо добавил:
— Не думай, однако, будто есть или будут враги, способные поколебать могущественный Атыл! На шеях его колесничных коней пребывают сила, грохот и страх врагам, и беспредельная степь едва может снести мощь нашего войска, когда оно выступает в поход…
Даже толмач и тот понял, что царевич погнал коня не по тому пути.
Несмотря на холод, на лбу переводчика выступил пот.
Князь Мстислав слушал шада совершенно бесстрастно, прикрыв веками глаза… Но зато теперь Чурила поднял голову и смотрел на шада не отрываясь. И тот почувствовал: надо остановиться. Он заставил себя улыбнуться.
— Я не поучаю, я лишь сообщаю. Я хочу, чтобы ты знал: повелитель могуч, и, когда он гневается, трепещут народы. Но он вовсе не желает войны.
