Набат. Книга первая: Паутина - Шевердин Михаил Иванович (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Какие там гости, — отмахнулся Пантелеймон Кондратьевич, — не смею затруднять, у меня дело.
— Мир с вами, красный командир. Чем же мы, ничтожный, можем вам служить?
— Очень многим, очень многим, — ничуть не соразмеряя своего голосища с кубатурой помещения, поспешил заверить Пантелеймон Кондратьевич. — Только пусть ваши монастырские крысы проваливают отсюда, — и он показал на заметавшихся чалмоносцев.
— Выйдите! — скорбным голосом промолвил Мунавар Кари.
Когда все ушли, он вздохнул:
— Я вас слушаю.
— Вот что, сколько сейчас в вашем управлении денег?
Застигнутый врасплох, Мунавар Кари не сразу нашелся что ответить.
— Боже мой, — забормотал он, — времена плохие. Неверие проникло в умы и души молодежи. Раньше при эмире вакуфные доходы составляли четыре-пять миллионов тенег, серебряных тенег в год. Десять тысяч муллабачей училось, много мударрисов, имамов в медресе. О аллах! За каждую худжру взимали по три тысячи тенег в год. Помилуйте, из-за худжры торговались, писали договоры. За одну там кошму давали по десять тысяч тенег.
— Какую кошму? — удивился Пантелеймон Кондратьевич.
Мунавар Кари словоохотливо пустился в объяснения.
— Это иносказательное выражение. Худжры продать нельзя. Богопротивное дело. Ну, писали договор, что хозяин худжры такой-то продает муллабаче там коврик или кошму за восемь или десять тысяч тенег. Конечно, коврик или кошма и сотой доли не стоили. Сам верховный судья кази-калан скреплял печатью такие договоры. Старый муллабача уходил, новый муллабача поселялся в худжре. Все худжры брал в аренду какой-нибудь бай. Он и рассчитывался с вакуфным управлением. С одного медресе Джафар-ходжи эмир получал четверть миллиона тенег. В благородной Бухаре насчитывалось полтораста, нет — больше, медресе. И все давали доход.
— Постойте, ничего не понимаю. Ведь вакуфные доходы с духовных имений предназначались на содержание учеников в школах и медресе.
Несколько мгновений Мунавар Кари жевал губами.
— Так оно так, но учтите власть эмира, — наконец нехотя проговорил он, — сумма от имений поступала «начальству», а студенты жили как могли, и даже сами платили. А теперь, товарищ командир, времена другие. Народное правление, демократия. Каждая полушка, каждая копейка приходуется в книги, — важно заключил Мунавар Кари. — У нас введена двойная итальянская бухгалтерия. Все полученные деньги идут на государственные дела.
— Великолепно, — загремел Пантелеймон Кондратьевич, — прекрасно. Вот я и пришел попросить у вас немного деньжат взаймы, на одно государственное дело.
— Простите, я вас не понял.
— Наша дивизия имеет курсы, где мы готовим командиров из узбеков и таджиков для Народной республики. Условия у курсантов неважнецкие, комнаты не топлены, одежонки не хватает, то да се. С питанием плоховато.
— О аллах, мы готовы, мы с открытым сердцем. Такое благородное дело!.. Но… знаете, доходы снизились, и потом… знаете, надо решение правительства… касса пуста.
— Ну, мы просим.
— Нет, не могу… Увы, с радостью, но не могу.
Несколько секунд изучающе Пантелеймон Кондратьевич разглядывал тщедушную, совсем сгорбившуюся фигурку Мунавара Кари.
«Ведь типичная ты гнида, контра, — размышлял Пантелеймон Кондратьевич, — ведь все ты врешь. Ведь проверить тебя — половина денег или к твоим лапам загребущим прилипает, или басмачам и всяким бандитам на корма уходит».
Пришлось пуститься на дипломатию.
— Сядьте, — сказал он сравнительно вежливо. — Побеседуем. Я взял с собой бухгалтера-ревизора. Отличнейший ревизор, старорежимный. Работал в Русско-Китайском банке.
— На ревизию требуется…
— Мандат? Ничего, мандат у нас есть.
— Но…
— Мы приступим к ревизии.
— Сколько? — вдруг выдавил из себя Мунавар Кари.
— Что — сколько?
— Сколько вы хотите получить?
— Сто тысяч.
Мунавар Кари охнул и схватился за сердце.
— И наличными, — прибавил Пантелеймон Кондратьевич. — Расписку по форме вы получите.
Всхлипнув, Мунавар Кари начал торговаться.
— Нет, — твердо сказал Пантелеймон Кондратьевич. — Или сто, или мы начинаем ревизию. Вы не забывайте, у нас военное время. Церемонии побоку.
— Я правительственный чиновник и…
— Э, да вы и впрямь чиновник. А ну-ка, попрошу…
Совсем ослабев, Мунавар Карп только кивнул головой.
По зову Пантелеймона Кондратьевича в михманхану вошел полковой казначей. Ему тотчас отсчитали сто тысяч. Пантелеймон Кондратьевич тут же на сандале сочинил расписку.
Пока шла выдача денег, Мунавар Кари сидел совершенно подавленный, не поднимая головы. Изредка он поглядывал на окно. На подоконнике стоял телефонный аппарат. Только теперь Пантелеймон Кондратьевич заметил его.
— Что ж, вы хотите позвонить куда-то, я не возражаю. Только думаю, что те, кому вы позвоните, посоветуют вам деньги выплатить без шуму, а? Как вы думаете? У них рыльце тоже в пушку!
Он попрощался, иронически поднес руку к козырьку.
— Честь имеем кланяться. Бывайте здоровы, не поминайте лихом.
Судорожно схватил Мунавар Кари с подноса расписку, составленную Пантелеймоном Кондратьевичем. Он долго читал. Буквы прыгали перед глазами.
«Получил сто тысяч рублей от начальника вакуфного управления Мунавара Кари. Казначей Н-ского полка». Следовали подпись, печать.
Вскоре произошел неприятный случай.
К ехавшему верхом через базар Файзи подскочил неизвестно откуда вынырнувший человек в лисьей шапке. То ли он спрыгнул с подмостков чайханы, то ли выбежал из соседней лавки.
— Дод, вай дод! — кричал человек, крепко уцепившись за поводья Файзиева коня. — Помогите, правоверные!
Только теперь Файзи узнал своего бывшего хозяина — владельца Павлиньего караван-сарая Хаджи Акбара.
— Чего тебе? — спросил Файзи. — Что ты кричишь?
— Справедливости! Мусульмане! — надрывался Хаджи Акбар. — Вот он, проклятый безбожник, презревший древние законы и обычаи. Вот он, проклятый должник. Смотрите на него, причинившего мне, честному купцу, разор и убытки. Он мой батрак, задолжал мне за три года. Пятьсот тенег должен он! Добротный халат должен он. Одеяло должен он. Тащите его в долговую яму…
— Замолчи! — стараясь заглушить его вопль, говорил Файзи. — Ты ума, что ли, решился?
— Смотрите, — сварливо вопил бай, — он меня оскорбляет. Он же, проклятый, погряз в долги по уши и еще называет меня сумасшедшим. Помогите, помогите!
Файзи видел тянущиеся к нему кулаки. На поводьях коня уже повисли какие-то молодчики. Базарная толпа теснилась, напирала, раскачиваясь, точно единое огромное животное, в узком проходе между лавчонками и чайханами. Чьи-то руки вцепились в ноги, в стремена, тащили Файзи на землю.
— Дьявол, большевик, — не унимался Хаджи Акбар, — бейте его, арестуйте его.
Многоголосая толпа вторила ему. Торгаши высыпали из лавок. Море чалм, шапок, багровых физиономий, разинутых ртов, выпученных глаз ходило ходуном. Летели комья глины, конский навоз. Файзи вместе с конем швыряло взад и вперед.
«Что делать? — мысли вихрем мчались в мозгу. — Ясно, все продумано, подготовлено. Хотят расправиться. Враги пронюхали о выступлении отряда и хотят помешать! В клочья растерзают, проклятые. И никто не ответит. Скажут: базарная толпа».
Решение созрело мгновенно.
Толпа ахнула. Файзи уже стоял на седле, как заправский джигит. «Молодость вспомнил», — внутренне усмехнулся Файзи. Удивительно, он мог еще шутить сам с собой. Он бросил повод, ухватился за балки навеса чайханы и в один прием, ловко подтянувшись, оказался на крыше.
Крики смолкли. Пораженная толпа безмолвствовала. Вопли замерли в горле Хаджи Акбара. Выпучив глаза, смотрел он на темный силуэт Файзи на сером небе.
Воспользовавшись наступившей тишиной, Файзи поправил на себе гимнастерку и обратился к толпе:
— Эй, эй! Почему вы слушаете крикуна? Один осел завопил «и-а! и-а!» — и все за ним вопят. Кто он? Крикун-живоглот, людоед. С кого он драл шкуру? С вас. От кого кровавыми слезами плачут ваши голодные детишки? От него. Кто довел до голодной смерти тысячи людей? Он. И теперь все кричат вместе с ним: «Бей!» Что случилось?
