Смертельные враги - Зевако Мишель (книги бесплатно без TXT) 📗

– Это вы привели сюда француза и его друзей? Эль Чико, как мы уже заметили, был не слишком болтлив; к тому же, само собою разумеется, он имел весьма смутные представления об этикете, если только ему вообще был знаком смысл этого слова.

Поэтому вместо ответа он ограничился утвердительным кивком.

Фауста в совершенстве обладала искусством творить свой облик в зависимости от характера и положения тех, кого она хотела пощадить или привязать к себе. Только что в беседе с Центурионом она показала себя по-мужски властной и высокомерной, говоря и действуя как могущественная и грозная повелительница. В присутствии карлика повелительница исчезла, ее сменила сердечная и милая женщина. Манеры принцессы сделались более безыскусными, более непринужденными, очень мягкими, и то подобие ответа, что ей дал маленький человечек, она встретила со снисходительной улыбкой. Так же улыбаясь, она небрежно произнесла:

– Этот Тореро, дон Сезар, делал вам добро. Вы должны были питать к нему если уж не любовь, то по крайней мере признательность. И однако вы согласились завлечь его сюда. Почему?

Эль Чико хитро улыбнулся:

– Я отлично знал, что охотятся только за французом, вот оно как. Есть же у меня глаза и уши. Я смотрю, я слушаю... Я коротышка – это верно, но не дурак.

– Стало быть, вы поняли, что два ваши соотечественника не подвергаются никакой опасности?.. А если бы все-таки жизни дона Сезара что-то угрожало, поступили бы вы так, как поступили? Отвечайте искренне.

Маленький человечек секунду колебался, прежде чем ответить. Черты его лица болезненно исказились. Он закрыл глаза и сжал кулачки. По-видимому, в нем происходила сильнейшая борьба, и Фауста с любопытством следила за всеми ее фазами.

Наконец он тяжело вздохнул и глухо произнес:

– Нет.

– В таком случае, – заметила Фауста, – вы бы потеряли те две тысячи ливров, что вам были обещаны от моего имени.

Эль Чико, вероятно, окончательно решил для себя тот вопрос, который он только что мысленно обсуждал с самим собой, ибо на сей раз он ответил без раздумий и колебаний:

– Что ж поделать!

Фауста вновь улыбнулась.

– Хорошо, – сказала она, – я вижу, вы умеете быть признательным. А француз?

При этом вопросе в глазах маленького человечка сверкнул и тотчас же погас огонек; он торопливо отозвался:

– Его я не знаю. Он не друг мне – не то что дон Сезар.

В интонации, с какой были произнесены эти слова, Фаусте послышалось нечто странное.

– Но ведь это друг того самого Эль Тореро, которого вы любите до такой степени, что готовы ради него пожертвовать двумя тысячами ливров! – воскликнула она. – А вам известно, что людей можно очень жестоко ранить, если наносить удар не по ним самим, а по тем, кого они сильно любят?

Задавая этот вопрос намеренно безразличным, равнодушным тоном, Фауста устремила, однако, свой ласковый взгляд на карлика, внимательно изучая его лицо.

Тот вздрогнул, явно удивленный этими словами. Безусловно, помогая убить Пардальяна, он вовсе не думал о том, что тем самым он причиняет большое горе людям, которые любят шевалье. Но вникать в подобные тонкости было Эль Чико не по силам. Поэтому он пожал плечами и пробурчал что-то неясное – Фаусте не удалось разобрать, что именно.

Видя, что ничего от него не добьется, она повела рукой, словно призывая его потерпеть минутку, и чуть слышным голосом отдала Центуриону приказ; тот немедленно исчез.

– Сейчас принесут обещанные деньги, – сказала она, подходя к маленькому человечку. – Для вас это значительная сумма.

Глаза карлика загорелись, лицо его просияло, но он ничего не ответил.

В этот момент Центурион вернулся и положил перед Фаустой мешочек; Чико увидел этот мешочек и больше уже не спускал с него глаз.

– Здесь, – тихо продолжала Фауста, – не две тысячи ливров, а пять... Берите, они ваши.

Слова принцессы совершенно ошеломили карлика. Сумма была такая огромная, такая неслыханная, что Эль Чико широко раскрыл глаза и застыл на месте, лепеча прерывающимся от волнения и радости голосом:

– Пять тысяч ливров!..

– Да! – кивнула Фауста, улыбаясь.

– Для меня?

– Для вас. Берите же!

Сказав это, она подтолкнула мешочек поближе к маленькому человечку, и тот, внезапно обрети подвижность, стремительно схватил его и прижал обеими руками к груди. Он словно боялся, что кто-нибудь отберет у него деньги, и машинально повторял, не в силах поверить своему счастью:

– Пять тысяч ливров!

– Да, ровно столько, – подтвердила Фауста; она, казалось, забавлялась первобытной радостью карлика. – Можете проверить.

Эль Чико живо поднес руку к шнурку, которым был завязан мешочек; карлику явно не терпелось немедленно убедиться, что над ним не насмехаются. Однако шнурок так и остался неразвязанным. Восторженные глаза Эль Чико остановились на Фаусте. Она показалась ему такой ласковой, такой доброй и милой, что он успокоился. Он решительно покачал головой в знак того, что всецело доверяет такой красивой и щедрой даме, и внезапно громко рассмеялся. Однако в его смехе было что-то пугающее. Смех этот очень походил на судорожные рыдания; по загорелым щекам Чико медленно текли слезы, а его взор был устремлен куда-то вдаль, словно человечек наблюдал за каким-то чудным видением; он тихонько повторял, заикаясь, жалобным голосом:

– Богатый! Я богатый!.. Не хуже короля!..

Если Фауста и была поражена таким странным проявлением радости, то она никак этого не показала. Она оставалась по-прежнему серьезной, чуточку растроганной – растроганность была, возможно, напускной, но казалось такой естественной, была так замечательно разыграна, что даже люди куда менее простодушные, чем карлик, ничего бы не заподозрили. С самым доброжелательным видом чарующим голосом она произнесла:

– Вот вы и впрямь богаты. Теперь вы сможете... жениться на той, кого любите.

При этих словах Эль Чико сильно вздрогнул. Он покраснел, затем побледнел и устремил на Фаусту растерянный взгляд, в котором читался смутный ужас. А Фауста, которая сказала это, как говорится, ради красного словца, наобум, не имея в виду ничего определенного, не позаботившись заранее, как она имела обыкновение делать, раздобыть точные сведения об этом человеке, которого она посчитала слишком незначительным, – так вот, Фауста на всякий случай отметила для себя странную взволнованность юноши.