Прекрасная чародейка - Нефф Владимир (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗

— Спасти-то спас, — молвил Петр, — но какой ценой и с чьей помощью — с помощью каких сил?

— Как это — какой ценой? Какую цену имела жизнь этого негодяя? Не лучше ли было ему давно сдохнуть? И разве не прекрасно, что его умертвила именно твоя сильная, любимая рука? И о каких силах ты говоришь? В свое время я сказала тебе, что была очень плохой ученицей в школе колдовства и чародейства, и не удивительно, что инквизиторы разбираются в черной магии в сто раз лучше меня, — то-то они приняли отличные меры к тому, чтобы я от них не ускользнула, и заключили меня внутри Сферы Мелового Круга, который можно было разорвать, лишь нарушив целостность этого Круга, служившего основанием Сферы. Однако все это только бабьи сплетни и выдумки, в которые ты, противник тайных искусств, конечно, не веришь, — и ты прав. Ты приставил шпагу к горлу герцога и заставил его приказать, чтобы меня отвязали. Снежный заряд ворвался в трубу и произвел переполох, оба солдата выстрелили друг в друга, а ты проткнул герцога. Вот факты реальные и бесспорные, и не было нужды ни в каком колдовстве, чтобы помочь мне бежать. Все, что кажется сверхъестественным, всегда можно в конце концов объяснить очень просто. И это я тебе уже говорила — помнишь, когда?

— Да — в Меммингене.

— Я рада, что ты не забыл. А наших наслаждений ты тоже не забыл? Поцелуй меня, Петр, очень тебя прошу!

Из уст ее, когда она приблизила их к его лицу, на него пахнуло трупным запахом человеческого несчастья.

— Не могу, прости… — прошептал он.

Снова повалил снег.

Часть четвертая

ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ «ВАЛЬДШТЕЙН»

(два эпилога)

ЭПИЛОГ ПЕРВЫЙ

Так вот, из всего, что задумал Михль, двойник Вальдштейна, не осуществилось ничего. Он не овладел чешским языком и не научился подделывать размашистую подпись Вальдштейна. Историки качают головами над его жалкими попытками изобразить пышный, графически замысловатый автограф герцога, сохранившийся для нас: как мог Вальдштейн так одряхлеть физически за один-единственный, да и то неполный год? (Подпись его, датированная еще январем тысяча шестьсот тридцать третьего года, являет образ юношески бодрый, полный сил и энергии, и это вполне понятно читателю, ибо для обратного тогда еще не было никаких причин, — сцена в пыточной разыгралась примерно месяцем позднее; меж тем последующие сигнатуры мнимого Вальдштейна — явная, неуклюжая, неискусная подделка; и чем дальше, тем более жалкими были эти каракули: бедный Михль не только не продвигался вперед в своих усилиях, но становился все более неловким, мучимый заботами, углубляющейся шаткостью своего положения и безжалостным syfilis galopans — единственное, в чем он не только сравнялся со своим хозяином, но даже превзошел его.)

Он совершал непостижимые политические и тактические ошибки, — писал о нем один историк. В голове его разрастались пагубные метастазы, — считает другой историк, сын великого немецкого писателя, подошедший удивительно близко к нашей правде, говоря о больной, почти уже распавшейся личности. Одним словом, Михль был глупец, далеко не доросший до той сложной ситуации, в которой и гению-то пришлось бы весьма и весьма поворачиваться, чтобы выйти без потерь. А Михль повел себя как слон в посудной лавке. Война была ему ненавистна, поэтому он избегал сражений, а считая себя хитрецом и хорошо помня вальдштейновские интриги, с удовольствием вступал в переговоры то со шведами, то с саксонцами, то с чешскими эмигрантами, а то даже и с французами. Пока он ждал чуда, которое явится и все устроит в его пользу, сделает его властителем Европы или хотя бы Чехии, а то и странствующим рыцарем (он и с таким планом носился: пускай только Господь избавит его от недругов, и он пойдет пилигримом в Святую Землю), время шло и ничего подобного не происходило. Когда же в один прекрасный майский день чудо все-таки произошло и случилось то, о чем подлинный Вальдштейн хлопотал с первой минуты, как только шведы высадились на германской земле, и что могло одним махом закончить войну и раздавить габсбургское могущество, чудо великое и совершенно неожиданное, состоявшее в том, что шведы предложили Вальдштейну — точнее, тому, кто выдавал себя за Вальдштейна — наступательный союз против его суверена императора Фердинанда, тут Михль, в ужасе от одной мысли, что, приняв решение, должен будет обнажить меч и притвориться тем человеком действия, каким смолоду был Вальдштейн, отверг этот союз! «Еще не настало время, — заявил он. — Когда оно настанет, я сделаю все, что следует».

Этим он, разумеется, окончательно расплевался со шведами.

Его огромная армия, расположившаяся в Силезии вблизи от изголодавшихся и сильно сократившихся численно из-за эпидемий шведских и саксонских войск, разлагалась от жары — лето было знойным — и от безделья тем быстрее, что Лжевальдштейн уничтожил силу, еще как-то внушавшую страх его людям: он приказал рассеять доблестных, честных веритариев, которые следовали по пятам за его отрядами, препятствуя им совершать зверства. Сделал это Михль под тем предлогом, что веритарии — лазутчики противника в его тылу. Если императорская Вена следила за его действиями с нараставшим недовольством, то личных друзей и родственников Вальдштейна, посвященных в тайну двойника, начала охватывать паника. Со времен Меммингена и регенсбургского сейма двойник уже несколько раз замещал герцога, и потому поначалу друзья и родственники не беспокоились и только ждали, когда двойник снова наденет свою маску, а подлинный Вальдштейн вернется на свое место. Но время шло, подлинного Вальдштейна все нет как нет, а двойник действовал как полный идиот. Тут-то спокойствие приближенных герцога сменилось тревогой, тревога — зловещими подозрениями, а те — ужасной неопределенностью. Что делать? Подлинный или подставной, человек этот все еще обладал достаточной властью, чтобы одним ударом всем им свернуть шею, как кроликам. В конце концов, когда шведы по вине мешкотности Лжевальдштейна заняли Регенсбург, веселый племянник Макс испросил неотложную секретную аудиенцию у императора Фердинанда. Ждать ему пришлось четыре дня, ибо монарх как раз был занят на охоте, но ничего — когда дождался, аудиенция того стоила. Беседа велась шепотом и длилась три часа, причем император то разводил руками, то всплескивал ими, издавая приглушенные восклицания вроде: «Aber gehens! Net moglich!» [89], «Да если об этом узнают — то-то позор на весь мир!». Или: «Что делать? Не можем же мы привлечь его к суду, чтобы в газетах писали, что Вальдштейн вовсе не Вальдштейн! Jesus Gotte! Когда же это сталось-то, что Вальдштейн перестал быть настоящим? Да и был ли когда настоящий-то Вальдштейн?»