Харбинский экспресс - Орлов Андрей Юрьевич (лучшие книги .TXT) 📗
— …И как имя-отчество комиссара, — докончил за него Дохтуров. — Извините, этого она не знает.
— Тогда на кой черт она нам сдалась?! И без того известно, что в Цицикаре — красные.
— Зато неизвестно другое: одному служилому удалось спастись из устроенной мясорубки. Точнее, двоим, однако насчет второго мне не совсем ясно.
— И где ж эти беглецы?
— Судя по всему, здесь, — сказал Павел Романович и выжидательно посмотрел на китайцев.
Те опять зачирикали на своем птичьем наречии, словно бы в нерешительности. Потом китаянка встала и поманила Павла Романовича за собой.
Он спрятал револьвер.
— Пойдемте, ротмистр.
— Уверены, что не ловушка?
— Нет.
Миновали дощатую перегородку, делившую фанзу на две неравные части. Здесь было нечто вроде кухни, соединенной со «столовой». На стенах — полки с многочисленными плошками, пучки пряно пахнувших трав развешаны под потолком. На тонкой бронзовой цепочке свисает масляная лампа.
— А хозяева-то не из бедных, — сказал Павел Романович, — обыкновенно в этих краях довольствуются лучиной.
— Ну-ка, ну-ка, — проговорил ротмистр, оглядываясь. — Так-так… Клянусь, мне это кое-что напоминает…
Он шагнул вперед, расшвырял грязные циновки. Открылся земляной пол. А у самой стены — лаз, прикрытый цельной деревянной крышкой.
— Ну, так и есть! — воскликнул Агранцев. — Как в той фанзе, где я с Зиги моим подружился. Нехитрая архитектура.
Павел Романович взялся было за крышку, но Агранцев его упредил:
— Подождите! Пускай она — мало ли кто там, внизу.
Китаянка сноровисто откатила крышку и наклонилась над темным отверстием, подсвечивая себе снятой со стены лампой.
Тянулось время, прошла минута, вторая.
Ни звука, ни тени. Ничего.
— N’avez pas peur! Nous sommes du general du Croate! [10] — крикнул Павел Романович.
Внизу послышалось какое-то шевеление, и потом дребезжащий голос глухо спросил:
— Qui vous? [11]
— Дохтуров, Павел Романович. Я врач. Со мною офицер, ротмистр Владимир Петрович Агранцев.
— Как вы сюда попали? — уже по-русски спросили из-под земли.
— По казенной надобности, — ответил Павел Романович.
— А что за нужда-то?
— Эй, вы, там! — закричал ротмистр. — Мы сейчас уйдем отсюда ко всем чертям, и сидите в своей дыре хоть до второго пришествия! Была охота с вами возиться!
— Так не вылезти нам самим, — прозвучало снизу. — Толкните ту узкоглазую, пускай лесенку скинет.
Обращаться к китаянке не пришлось: догадавшись, она просеменила в угол и вернулась с тонким шестом, на который были приколочены поперечины. Спустила шест вниз, и вскоре из отверстия показалась всклокоченная голова.
Голова огляделась по сторонам единственным глазом (второй закрывала пугающих размеров багровина), вздохнула. Сказала:
— Ну, кажись-таки наши! Слава тебе, Пресвятая заступница!
С этими словами подбитый человек принялся выбираться. Получилось у него не очень, пришлось помогать. Наконец выкарабкался — немолодой седоусый мужчина в разодранном жандармском мундире. Один рукав напрочь отсутствует, другой залит чем-то засохшим, буро-коричневым. Выражение лица дикое.
«Довели человека, — подумал Павел Романович, — никак в себя не придет».
— А где же второй? — спросил ротмистр.
— Имеется и второй, ваше благородие, — закивал головой жандарм. — Только он вроде как не в себе. Вы его покуда не трогайте.
— А что с ним?
— Да в смерть его изорвали, изверги. Кабы не я, ему б и конец. Уж очень он им, видать, насолил.
— Кто вы? И кто кому насолил? — спросил Павел Романович. — Говорите толком.
— Человек я служивый, — с готовностью отозвался спасенный. — Жандармский вахмистр Ребров, Виктор Иванович. Служу здесь в конвойной команде. То есть служил… До того, как налетела коммуна, будь она… — Далее вахмистр произнес монолог, насквозь нелитературный, однако прерывать его ни Павел Романович, ни Агранцев не стали.
Когда унтер умолк, Павел Романович спросил:
— Это вы про какую коммуну сказали?
— Да про парижскую, какую ж еще! Про убивцев этих! Вчера налетели, с рассвета. За главного у них такой хлыщ вертлявый, в белом кителе, будто генерал, прости Господи. А как начнет языком молоть — не остановишь. И чешет, и чешет. Да все так складно… Я думаю, из судейских он будет.
— А почему же коммуна?
— Это они себя так кличут: баталион-де имени красной Парижской коммуны. Да только какой там баталион! Шайка, вот и весь сказ. Им главное — пограбить. А красивые слова — они для отвода глаз.
— И славно пограбили? — прищурившись, спросил ротмистр.
— Да уж недурственно! Вчера начали, во вкус вошли. Сегодня едва ль остановятся. Думаю, в самом разгоне теперь. Да вон, послушайте: чуете, что творится?
Павел Романович прислушался.
— Поют, что ли?
— Какое поют! — Вахмистр в отчаянии махнул рукой. — Это же бабий вой над всем Цицикаром! — Он замолчал.
Молчали и Дохтуров с Агранцевым.
— Но все ж таки удивительно, — сказал жандармский вахмистр Ребров, осторожно касаясь разбитого лица. — Ну налетели. Ну пограбили. Однако и уходить надо. А они вторые сутки на одном месте! Рискованно. Сдается, поджидает кого-то здесь красная босота.
— Правильно вам сдается, — сказал ротмистр. — Именно что поджидают. Но вам-то как удалось выскочить? Или вы очень везучий?
— Тут такое дело… — замялся вахмистр. — Даже сказать неудобно… В общем, спасся я благодаря тараканам.
— Вот как?
— Начальство приказало, — продолжал жандарм, — ума не приложу, для какой такой надобности… А только пришло распоряжение: наловить по избам не менее двух сотен и в картонку упрятать, да еще под сургуч! Да в спешном порядке — к ближайшему «Трансконтиненталю». Там и вручить, самому начальнику поездной бригады, лично в руки! Виданное ли дело!
— Невиданное, — согласился Павел Романович, — продолжайте.
— Взял я двоих из конвойной охраны, отправились по дальним фанзам. По счастию, в эдакой дряни недостатка не наблюдается. Но все ж пришлось попотеть. Прыткая нечисть! Да и спешили мы, чтоб успеть к экспрессу доставить. А времени было в обрез. Я и подумал, что лучше будет вручить поганый пакет обходчику, с тем чтоб тот передал станционному дежурному. У него и сургуч имеется… В общем, отдал я сверток и отправился с конвойными в «Лоскуток».
— Куда? — переспросил ротмистр.
— В «Лоскуток» — это трактир привокзальный. Думал поужинать, да и выпить, грешным-то делом. А вона как получилось… — Вахмистр сокрушенно покачал головой. — Ведь и крики слышал, и стрельбу отдаленную, а не придал значения. Так, думаю, балуют солдатики с эшелонов.
Он помолчал, потом продолжил:
— А в «Лоскутке» — мать честная! Весь зал полон красным жульем. Трактирщик, белый как мел, за стойкой трясется. И тут мы заявляемся, в синих-то мундирах жандармских, да при погонах! Мне сразу же в личность прикладом — хрясь! Понятное дело, сомлел. Упал на пол, гляжу на все вроде как через студень прозрачный. А мои-то конвойцы, Царствие им Небесное, вместо того чтоб бежать, за шашки схватились! Ну и подвели под них точку. Не стали даже стрелять — покололи штыками. А меня Господь миловал. Я ведь у самого входа упал. Пока моих конвойных кончали, кое-как за порог скатился. А там собрался с духом — и давай Бог ноги. И поверить не мог, что сбегу. Пальнули несколько раз в спину, но догонять не стали. Верховых нет среди них, да и пьяные были. Свезло.
Ребров перекрестился, вздохнул.
— Понятно, — сказал Павел Романович. — А что же ваш товарищ по несчастию к нам не выходит? Настолько плох?
— Будешь плох. Шомполами на площади отходили! Привязали к чугунной решетке, и ну сечь! Живого места на спине не осталось.
— А вы, значит, освободили, — заключил ротмистр.
— Освободил.
— И не побоялись? — спросил ротмистр.
— Очень даже боялся. Да только гляжу — погони не наблюдается. Ну, думаю, своих не уберег, так хоть этого избавлю. Пускай он и жидовских кровей, да ведь все одно — человек. Ремни срезал, сюда приволок. Я эту фанзу давно знаю. Жена здешнего ходи, Ля Вея, меня и конвойных обстирывала.
