Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 1 (худ. Клименко) - Дюма Александр (полные книги TXT) 📗
В самый разгар общего веселья, в ту минуту, когда дамы наперебой упрекали обоих противников за то, что они не включили женщин в систему эпикурейского благополучия, в дальнем конце сада показался Гурвиль. Он направился прямо к Фуке, который, тотчас отделившись от общества, пошел к нему навстречу. Министр сохранил на лице беззаботную улыбку. Но, скрывшись от посторонних взоров, он сбросил маску.
— Ну что, где Пелисон? Что он сделал? — взволнованно спросил он.
— Пелисон вернулся из Парижа.
— Привез узников?
— Нет, ему не удалось даже повидать тюремного смотрителя.
— Как! Разве он не сказал, что послан мною?
— Сказал, но смотритель велел ему передать, что если он является от господина Фуке, то должен представить от него письмо.
— О, если дело только за письмом…
— Нет, — послышался голос Пелисона, вышедшего из-за кустов, — нет, монсеньор… Поезжайте туда сами и поговорите со смотрителем лично.
— Да, вы правы, я удалюсь под предлогом занятий. Пелисон, не велите распрягать лошадей. Гурвиль, задержите гостей.
— Позвольте дать вам еще один совет, монсеньор, — сказал Гурвиль.
— Говорите.
— Повидайтесь со смотрителем только в самом крайнем случае: это смело, но неосторожно. Простите, господин Пелисон, если я высказываю мнение, противоположное вашему. Пошлите сначала кого-нибудь другого. Смотритель — человек любезный; но не вступайте с ним лично в переговоры.
— Я подумаю, — сказал Фуке. — Впрочем, у нас впереди еще целая ночь.
— О, не надейтесь слишком на время, монсеньор, — возразил Пелисон, — оно летит с ужасающей быстротой. Никогда не пожалеешь, что явился слишком рано.
— Прощайте, Гурвиль, — сказал министр. — Поручаю вам своих гостей. Пелисон, вы отправитесь со мною.
И они уехали.
Эпикурейцы не заметили исчезновения своего главы. В саду всю ночь раздавалась музыка.
XI. Опоздал на четверть часа
Уезжая вторично в этот день из дому, Фуке чувствовал себя легче и спокойнее, чем можно было ожидать.
Он повернулся к Пелисону, который, забившись в угол кареты, обдумывал средства борьбы с Кольбером.
— Дорогой Пелисон, — сказал Фуке, — как жаль, что вы не женщина!
— Напротив, я считаю это большим счастьем, — возразил тот, — ведь я чрезвычайно безобразен.
— Пелисон! Пелисон! — сказал министр, смеясь. — Вы так часто говорите о своем безобразии, будто страдаете от него.
— И очень, монсеньор. Нет человека несчастнее меня. Я был красив, но оспа обезобразила мое лицо, я лишился верного средства очаровывать людей, а ведь я ваш главный доверенный и должен заботиться о вашей пользе; если б я был сейчас красивой женщиной, то оказал бы вам огромную услугу.
— Какую?
— Я отправился бы к коменданту тюрьмы, который слывет галантным кавалером и волокитой, постарался бы его очаровать и вернулся бы к вам с обоими узниками.
— Ах! — воскликнул Фуке, охваченный сладостным воспоминанием. — Я знаю одну женщину, которая могла бы сыграть именно такую роль перед смотрителем тюремного замка!
— А я, монсеньор, знаю пятьдесят таких женщин, которые разгласят по всему свету о вашем великодушии и преданности друзьям; губя себя, они рано иди поздно погубят и вас.
— Я говорю не об этих женщинах, Пелисон, я говорю о прекрасном, благородном существе, соединяющем чисто женский ум с храбростью и хладнокровием мужчины; я говорю о женщине такой прекрасной, что самые стены тюрьмы склонятся перед нею, и такой сдержанной, что никто не догадается, кем она послана.
— Настоящее сокровище, — сказал Пелисон. — Вы как нельзя более угодите коменданту тюрьмы. Может случиться, что ему отрубят голову, зато на его долю выпадет небывалое счастье.
— Ему не отрубят головы, — сказал Фуке, — я дам ему лошадей, чтобы он мог бежать, и пятьсот тысяч ливров, с которыми он сможет прилично жить в Англии. Притом от этой женщины, моего друга, он не получит ничего, кроме лошадей и денег. Едем к ней, Пелисон.
Министр протянул руку к шелковому шнуру, висевшему внутри кареты. Пелисон остановил его.
— Монсеньор, — сказал он, — вы потратите на розыски этой женщины столько же времени, сколько Колумб — на поиски Нового Света. А между тем в нашем распоряжении всего два часа. Если смотритель ляжет спать, трудно будет проникнуть к нему без шума. А когда рассветет, нам уже ничего нельзя будет сделать. Идите, монсеньор, к нему сами и не ищите этой ночью ни ангела, ни женщины.
— Дорогой Пелисон, мы у ее дверей.
— У дверей ангела?
— Да.
— Но ведь это особняк госпожи де Бельер?
— Тише!
— О боже! — воскликнул Пелисон.
— Вы как будто имеете что-то против нее? — спросил Фуке.
— Увы, ровно ничего! Это-то и приводит меня в отчаяние… Ах, отчего я не могу наговорить о ней столько дурного, чтобы помешать вам войти в ее дом!
Фуке приказал кучеру остановить карету.
— Помешать? — повторил он. — Ничто в мире не может мне помешать пожелать доброго вечера госпоже дю Плесси-Бельер. И может быть, нам еще понадобится ее помощь. Вы войдете со мною?
— Нет, монсеньор, я останусь здесь.
— Но я не хочу вас заставлять дожидаться меня, — возразил Фуке с присущей ему любезностью.
— Лишняя причина, чтобы я остался: зная, что я жду вас, вы скорее вернетесь… Но будьте осторожны: во дворе экипаж — значит, у нее кто-то в гостях.
Фуке уже опустил ногу на подножку экипажа, когда Пелисон вдруг воскликнул:
— Умоляю вас, не ходите к этой даме, пока не побываете в тюрьме.
— Я только на пять минут, — отвечал Фуке, взбегая по ступенькам подъезда.
Пелисон, насупившись, забился в угол кареты.
Поднявшись по лестнице, Фуке приказал доложить о себе лакею; его имя вызвало почтительную суету, доказывавшую, что оно пользовалось почетом в доме маркизы.
— Ах, господин министр! — воскликнула, сильно побледнев, маркиза, выходя к нему. — Какая неожиданная честь!.. Осторожнее: у меня Маргарита Ванель, — шепнула она ему.
— Маркиза, — ответил смущенный Фуке, — я по делу… Всего два слова.
И он вошел в гостиную.
Сидевшая там госпожа Ванель поднялась с места.
На ее помертвевшем лице ясно читалась обуревавшая ее зависть. Напрасно Фуке обратился к ней с самым любезным приветствием; в ответ она только бросила убийственный взгляд на него и на маркизу, острый взгляд ревнивой женщины, как стилет пронзающий самую прочную броню. Она поклонилась своей приятельнице, еще ниже министру и удалилась, сославшись на необходимость побыть еще где-то в этот вечер; ни смущенная маркиза, ни охваченный беспокойством Фуке не успели удержать ее.
Оставшись с маркизой, Фуке молча опустился перед ней на колени.
— Я ждала вас, — с нежной улыбкой проговорила маркиза.
— Нет, — возразил Фуке, — если бы вы меня ждали, вы постарались бы удалить эту женщину.
— Она явилась всего четверть часа тому назад.
— Любите ли вы меня хоть немножко, маркиза?
— Не в этом теперь дело, господин Фуке. Нужно думать об опасности, нависшей над вами. Что вы намерены предпринять?
— Я хочу вырвать сегодня моих друзей из тюрьмы.
— Каким образом?
— Подкупив коменданта тюрьмы.
— Он мой друг; не могу ли я помочь осужденным, не повредив вам?
— О, маркиза, это была бы огромная услуга! Но как вы окажете ее, не скомпрометировав себя! Нет, я не допущу, чтобы моя жизнь, власть или свобода были куплены ценой хотя бы одной вашей слезы, хотя бы одного облачка на вашем лице.
— Монсеньор, не говорите таких слов — они опьяняют меня. Я готова помочь вам, не думая о последствиях. Я действительно люблю вас, люблю, как нежный друг, и, как друг, признательна за вашу деликатность, но, увы… я никогда не буду вашей любовницей.
— Но почему, почему, маркиза? — воскликнул Фуке с отчаянием в голосе.
— Потому, что вы слишком любимы, — тихо сказала молодая женщина, — и слишком многими… потому, что блеск славы и богатства оскорбляет мой взор, а печаль и страдание привлекают его; потому, что, когда вы находились на вершине могущества, я отталкивала вас, и готова как потерянная броситься в ваши объятия, заметив грозящую вам беду… Теперь вы поняли меня, монсеньор… Будьте вновь счастливы, чтобы я могла остаться чистой сердцем и мыслью: ваше несчастье погубит меня.
