Избранное - Изюмский Борис Васильевич (книги полные версии бесплатно без регистрации txt) 📗

«Хвалят на девке шелк, коли в девке толк», – насмешливо подумал Калита и, кланяясь, приблизился к Тайдуле, а Бориска положил возле нее подарки.

Нисколько не смущаясь, Тайдула тут же начала перебирать поднесенные Калитой меха. По широкому лицу Тайдулы разлилось удовольствие.

– Счастлив преклониться перед мудрой женой Узбек-хана, сына Тургун-хана, сына Менгу-Темир-хана, сына Бату-хана, сына Джучи-хана, сына Чингисхана…

Тайдула, кивая головой, снисходительно смотрела на Калиту.

– Всегда служу тебе верой и правдой… – продолжал он.

Ханша важно сказала:

– В будущем свете, на пути в рай, наши руки удержат за одежду неверных нам…

Помолчала и добавила, одобрительно поглядев на вмятый колпак Калиты:

– Тебе верю и ценю. Во всем помогу…

Знал Калита: ханша сама кое-кому ярлыки выдает, вон и золотой перстень-печать на пальце у нее, на перстне дракон высечен.

Тайдула стала жаловаться на нездоровье – глаза болят.

Калита сочувственно вздохнул:

– Я тебе излечителя пришлю, как рукой снимет…

Ханша милостиво улыбалась.

На следующий вечер Калита с несколькими слугами подошел к высокому дому египетского посла Ала-ад-дина Ай-догды и остановился у массивной двери.

Постучав кольцом-ручкой о бронзовую пластинку, он подождал, прислушиваясь. Дверь приоткрыл худой как жердь слуга; узнав, что перед ним московский князь, провел его в высокую комнату. Слуг своих Калита оставил внизу.

Навстречу Ивану Даниловичу шел хозяин – воистину «оладьина подгорелая»: расплылся в теле и смугл. А одет богато – один пояс золотой с каменьями чего стоит. Слышал Калита: посол сей влиятелен и вельми [130] мудр, логику и медицину изучал. Послушаем, посмотрим…

Они долго сидели за столиком друг против друга, неторопливо беседовали по-латински, ели фрукты в сахаре, запивали холодным сладким напитком, от которого тяжелели ноги, а голова сохраняла ясность.

– Хитер Узбек, трудно с ним ладить, – жаловался Ала-аддин Ай-догды, испытующе глядя на Калиту, словно спрашивая: «Согласен ли? Как мыслишь?»

Иван Данилович помолчал. Надо ли откровенничать? Неосторожное слово – и удавят татары. Наконец сказал:

– Есть у нас на Руси побасенка о лисе и раке… Однажды лиса говорит раку: «Давай-ка наперегонки?» – «Что ж, давай!» – согласился рак. Лиса побежала, а рак ей в хвост вцепился, притих. Добежала лиса да места, запыхалась, а рак отцепился от хвоста и кричит: «А я давно уже тебя здесь дожидаюсь!..»

Умолк. Краешком глаза посмотрел на «оладьину».

Тот сидел, сосредоточенно думал, ждал разъяснения. Не дождавшись, сам сказал – недаром логику изучал:

– Значит, и хитростью побеждают…

И протянул руку к темно-синему, с золотой росписью кувшинчику, налил гостю еще прохладного напитка.

– Приезжай к нам в Москву, – пригласил Калита. – И купцов присылайте, не пожалеют.

Посол благодарно приложил ладонь к сердцу.

Остановился Калита не на русском постоялом дворе, а в доме на краю города, там, где кончался квартал татар, чтобы лучше приглядеться к повадкам их, разузнать еще кое-какие подробности о хане: не изменился ли характер, когда милостив бывает?

С порога дома видно было Ивану Даниловичу и Бориске, как в соседнем дворе низкорослый скуластый монгол долго и старательно оттачивал напильником наконечник длинной красной стрелы.

Неподалеку трое малышей стреляли из лука и пронзительно кричали, свистели в глиняные свистульки каждый раз, когда стрела попадала в цель.

Проскакала по улице татарка верхом на коне, скрылась за поворотом, оставив след клубящейся пыли. Чей-то голос, монотонный и скрипучий, пел песню. Калита разобрал слова:

У забора шумная ватага татар расселась вокруг котла с мясом. Один из татар землистыми руками вылавливал куски пожирней, делил их на части и раздавал остальным. Хилому старику почти ничего не досталось. «Старость не уважают: износился – и в яму», – подумал Бориска.

Монголы рвали мясо зубами, чавкали, потные лица их лоснились. Жирные капли падали с мяса на цветные шелковые халаты.

– Пошто ножом мясо не достают? – дивился Бориска.

– Боятся этим отнять у огня силу, – пояснил князь.

– Темнота!

– Обычай. За грех считают кнутом к стреле прикоснуться или коня бить поводьями. Убивают за это.

Окончив еду, татары вытерли руки о голенища и, громко отрыгивая, стали поочередно прикладываться к бурдюку с кумысом. Татарин в яркой тюбетейке положил что-то на блюдо и отнес к идолу из войлока, у двери.

Сердце, – знающе сказал Калита. – Верно, зверя какого недавно убили.

Легкий порыв ветра донес резкий запах нечистого тела.

– Как от козлов смердит, – презрительно сморщился Бориска. – Повелители! – И в сердцах плюнул на землю.

Еще день разносили слуги Калиты подарки его знакомым вельможам, многочисленным покровителям. К ночи Калита возвратился в гостиный двор. Улегшись на жесткую постель, думал: «Малого пожалеешь, большее потеряешь. Пока Русь не едина, усобицами, как ржой, разъедается, надо быть с ханом ласковым да покорным, татарву умасливать… Как в шахматной игре наперед угадывать: пойду так, как ответит? А что сие даст? Исподволь – ольху согнешь, а вкруте – и вяз переломишь. Зато окрепнем, сил наберемся… Может, внуки мои сбросят злое иго татарское».

Повернулся к стенке, сделал вид, что заснул. Но не спалось от дум беспокойных.

«Тверь, Тверь! Сколь забот и боли принесла! Давно ли изменник Акинф из Москвы к тебе переметывался, своими полками меня в Переяславле обкладывал? Ладно, что на помощь поспел Родион Нестерович. Голову переветника Акинфа на копье поднес… И что тебе надобно, Тверь? Раздоры, измены, бессилье Руси?»

И Бориска ворочался. Припомнил вечер под дубом, слова желанные; видел Фетиньюшку с непокорными завитушками на шее, что никак не хотели улечься в косу, видел глаза ее улыбчивые. Бывало, подмигнет – и на сердце сразу весна и праздник.

Думал ласково: «Кабы надо было для твоего счастья смерть принять, не размышлял бы, не раздумывал, на любую беду пошел, только б тебе, красочка, ладно было…»

…Гортанно перекликались часовые, слышен был чужой говор, где-то протяжно выла собака.

ВЕСТИ ИЗ МОСКВЫ

Неожиданно для князя в Орду прискакал гонец с отпиской из Москвы. Дьяк Кострома писал со слов Василия Кочевы:

«…Только ты уехал, чернь из урочища Подсосенки вздумала гиль подымать… отказалась дань платить. Главный зажига [131] Андрюшка Медвежатник и общитель его Степка Бедный дерзнули языковредием черный люд возмущать, власть нашу рушить злым непокорством. Бросил я заводил в поруб, да еще выловил сброд – и туда ж. С гневом приказал за три дня хлеба и воды не дать…»

«Бдитель! – удовлетворенно подумал Иван Данилович. – Возвышу».

«А через три дни допрашивал пословно Андрюшку и Степку, примучивал дотоль, что губы их кровью смочились… В дыме повесил, а под ними огонь развел: „Реки, чего хочешь?..“

«Поделом собакам», – мысленно одобрил князь.

«Они ж уста замкнули. А послухов [132] нет. Тогда Андрюшку связал, наземь поклал, сверху доску на грудь и на тую доску прыгал, пока грудь не затрещала: «Реки!» А Степку распинали на стене, очи воровские выжигали: «Реки, сквернитель, реки, как худым поносил, добро наше делить собрался». А он безмолвствует, страшения не убоявшись.

А дале сам признался: «Хотим, дабы хозяином был, кто за сохой ходит…»

«Ишь чего захотели, тати поганые!» – гневно сверкнул глазами князь.

«А мне главное сведать надобно было, кто у них еще пособник из черного люда. Да не признались. Я к Протасию и Даниле Романовичу ходил, совет держал с боярами Шибеевым, Жито. Они присоветовали: «Гибельщиков [133] пошли». Гибельщики сыск учинили – мечи самодельные все же нашли у Сновида и Мирослава. На допрос митрополит Феогност приходил. Взывал: «Признавайтесь, богоотступники, кто с вами заедино?» Молчат, злохитрые. Тогда святитель страшной клятвой их проклял, а нам благословенье дал изничтожить злодеев».