Повести - Сергеев Юрий Васильевич (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Семён остался вдвоем с Арго у потухающего костра. Усталость сморила сном забравшихся в палатку людей, оттуда доносилось невнятное бормотание и храп. Собака тяжело вздыхала, дремала, чутко выставив острые уши из клубка шерсти.
Сидящий у огня всегда о чем-то думает, вечная тайна тлеющих углей завораживает. Один за другим появляются рядом старые друзья, вспоминаются прошлые встречи и разлуки.
Вот смотрит исподлобья Фомич, Сергей Самусенко что-то говорит, шевелит пышными усами. А вот и Санька Шестерин прячет взгляд и ласкает на коленях новую пятизарядку. Через его голову укоризненно смотрят из темноты глаза Тани…
У костра одолевают воспоминания. Жар высушит и слёзы горя, и слёзы радости, ветерок осыплет мертвым пеплом прожитые годы.
Семён подошёл к реке, ощупью поймал ладонями холодную воду и с наслаждением умылся. Присел на корточках, слушая бульканье, ворчливый переговор бегущих струй, они тоже пытают, перекатывают мысли, как песчинки, по своему дну.
Морозец обжигает мокрое лицо, вызванивает хрусталём заберегов. Скоро завалит снегом, закуёт в лёд эти безжизненные пространства. Только долгие зимы и холода мешали людям поселиться здесь.
Но уже загорелся первый костёр, вскоре забелеет первый сруб, за ним первый посёлок. За многие века человек ещё не изменил здесь ничего. Не дошли руки.
Поутру нашли хорошее место для вертолётной площадки. Весь день ушёл на вырубку мелколесья и расчистку от горелых сушин большой поляны. К вечеру водрузили на выжившей от давнего пожара лиственнице красный флаг.
Ветерок развернул полотнище и празднично заполоскал его над дикой и нетронутой тайгой. На косогоре присмотрели место для посёлка и, усталые, вернулись на бивак.
Следующим утром взялись за бруснику. Зазвенели совки-комбайны, выбирая из листьев крупные гроздья. Споро набрали две бочки обкатанной от сора ягоды.
Очистить бруснику легко, сыплешь тонкой струйкой из ведра на косо натянутое шерстяное одеяло, ворсинки ловят и задерживают маленькие палочки, листья и прочий мусор, а чистая ягода скатывается вниз.
В обед съели ведро ухи, пригрелись на солнышке. Отдыхали.
— Где бы вот такую работу найти, — мечтал Максимыч, — чтобы так вольно жить, отбросить ненужные заботы, ловить рыбу, по ягодникам ползать и топить себе печь в одичалой избушке. Приеду доживать сюда. В таком просторе и помирать не страшно будет…
— После сезона устраивайся на метеостанцию, — посоветовал Ковалёв, — они по таким местам разбросаны. У меня есть хороший знакомый, с самой войны живет в тайге. Огромный, бородатый старик, ходит в брезентовой робе зимой и летом. Две собаки у него, в леднике всегда свежая рыба и дичь.
— Да ему нельзя доверять, — заржал Носов, — овчарочку схавал и не пожалел.
— Такие, как ты, хавали не только овчарок. Помолчал бы!
— Надоел ты мне, божий одуванчик! Чего праведника из себя корчить? А сам сказывал ребятам, как бендеровцев финочкой убирал? А!
— Жалею, что мало их убрал. Нашу связную снасильничали и распяли на кладбищенском кресте, я только троих успел прихватить, остальные смылись. Ты не выводи меня из себя, — потянулся Максимыч к шоферу. Был он маленький, щуплый, но такая ярость появилась в нём, что Носов мухой пропал за вездеходом. Выглянул оттуда на обозлённого Максимыча и подался в лес.
Ягоду набрали за три дня. Она уже отмякла от морозца, стала вкусной и сочной. Вечером разбрелись во все стороны по реке, выхватывая из воды жирующую рыбу, наперегонки спешили к новым перекатам, продирались через отвесные прижимы.
Казалось, что там, дальше, вот за следующим поворотом, таится самая богатая яма. На рыбалке со спиннингом трудно быть терпеливым. Несколько раз сделал заброс, и кажется, что здесь никогда не клюнет, подхватываешься и бежишь дальше.
Собрались ехать назад, да ночью подкрались тучи, и навалило полметра снега. Не осилил вездеход горящий на солнце перевал, сполз к покинутому становищу. Гусеницы не нашли под снегом твёрдой опоры на крутом подъёме.
Вернулись глубокой ночью, опять натянули палатку на старом месте, уснули в тепле, мокрые и измождённые.
Носов вызвался топить печь. Улёгся возле мигающей огнём дверцы, изредка открывал её, подкладывал дрова и вытирал слёзы от дыма. Последнее время его мучила бессонница, проклинал себя за то, что подался на эти заработки.
Жил он не в огромном доме, которым хвалился, а в маленькой саманной пристройке во дворе брата. Он был доволен жизнью. Детей у них с Гарпиной не было, его шоферской зарплаты вполне хватало. Размеренно и бесцветно текли годы.
И вдруг, надумал он разбогатеть. Купил старенький «Зингер», швейную машинку для кож. За бесценок набрал в колхозах телячьих шкур, научился выделывать их и принялся шить чехлы для "Жигулей".
Бросил работу, деньги потекли рекой, проснулась в нём жадность. По копейке выдавал жене на еду, ночами пересчитывал доходы и смеялся над своей молодостью и тем, как пытался разбогатеть на отнятых в подворотнях часах и сумочках.
Оказывается, есть куда более безопасные способы зашибить деньгу. Присмотрел дом с усадьбой, мечтал поразить брательника. Но, как-то пришла милиция. Носова оштрафовали за кустарное изготовление чехлов без разрешения. Перепугавшись, он уехал на Север. Переждать, от греха подальше.
К утру Фанфурин замёрз возле стенки палатки, перелез через спящих к печке и протянул руки к теплу.
— Чего не спишь? Ложись, я потоплю до подъёма.
— Не хочу. Обрыдло всё, скорей бы домой. Занесло же нас сюда, теперь придется топать до участка ножками. Выберемся?
— Конечно! Помозгуем сообща и поедем. К Максимычу больше не приставай, пришибёт ненароком.
Утром Семён развернул карту и предложил ехать вкруговую. По реке Джелтуле до устья Большого Орондокита, потом вверх по долине, свернуть в устье Малого и выбраться к посёлку.
Прикинули запасы солярки и рискнули. Жалко было оставлять технику на зиму в тайге. По косам, безводным старицам, болотам и террасам запетляла узкая колея. Останавливались у богатых рыбой ям, вытаскивали на снег губастых лимб, бросали навалом в кузов.
К вечеру с трудом объехали скалистый прижим и, спускаясь к реке, даже сквозь вой дизеля услышали какой-то мощный гул. Когда выскочили на косу к большущему и глубокому плёсу, застыли, поражённые открывшейся картиной.
Выше плёса река была зажата скалами. Вода ревела в щели и падала с уступа могучей струёй, клокотала, закручивала воронки и белые шапки пены.
— Не дай Бог в такую ловушку залететь на лодочке, — проговорил Длинный, — здесь наверняка рыбы скопилось уйма! Давайте табориться.
Быстро установили палатку на берегу и настроили спиннинги. Вместо блёсен прицепили искусственных мышей, обычные винные пробки, обшитые шкуркой бурундуков с тройниками. Недалеко от берега разложили костёр. Стемнело.
Приманки улетали далеко за чёрный плёс, скользили по воде, распуская усы, как плывущая мышь. Закипел плёс от мощных ударов хвостов, лимбы старались оглушить неосторожных «мышей», а потом уж смело хватали их под водой.
Разгорячённые азартом рыбаки едва успевали снимать с крючков извивающихся рыбин. Вышла луна. Но клёв не угасал, а стал ещё неистовей, одну приманку истязали сразу несколько лимб.
Ковалёв перешел ближе к водопаду, забросил под гремящую струю. Начал подматывать и вдруг, от рывка, чуть не свалился в воду.
Почуяв в пасти тройник, вывернулся здоровенный таймень и колесом покатился за камни. Семён переключил катушку на трещотку, не в силах задержать сматывающуюся леску.
Рыбаки побросали спиннинги, бегали вокруг Ковалёва, перекрикивая шум воды. Борьба шла долго и изнуряюще. Таймень, как торпеда, носился по всему плёсу, выпрыгивал, рвался и только часа через три начал уставать.
Семён подвёл его на мелкое место, осветил фонариком, а Длинный мгновенно рубанул топором через воду по широкому лбу рыбины. Таймень дернулся и затих. Антон выхватил его под жабры и потащил к костру.
— Килограммов тридцать, — возбуждённо дрожал его голос, — вот это рыбка!
