Олимпия Клевская - Дюма Александр (читать книги онлайн бесплатно регистрация txt) 📗
Впрочем, когда Людовик XV, объект стольких расчетов, смотрел на Олимпию, ее внешность вовсе не вызывала у него потребности сравнивать актрису с королевой, причем
сравнивать не в пользу женщины, которую сопоставляли со столь обожаемой им королевой.
Король, долго разглядывавший Олимпию, обернулся, как уже говорилось, и осведомился об имени этой прелестной актрисы.
Тот, кто ответил королю, назвав имя актрисы, был капитан-лейтенант рейтаров гвардии его величества.
Людовик XV весьма любил этого вельможу и позволил ему взять над собой такую власть, что в этом фаворите уже начинали приветствовать звезду, подобную тем звездам, что блистали за сто лет до того под именами Шале и Сен-Мар.
Со своей стороны, капитан был человек веселый, очень бойкий в поведении и более желал быть другом короля, нежели его фаворитом.
Капитан, принадлежавший к ближайшему окружению короля, был удивлен, что в эти минуты Людовика так сильно увлекает спектакль.
Олимпия играла столь прелестно, что сумела сделать короля самым внимательным зрителем. Это не оставшееся незамеченным внимание перекинулось с королевской ложи на другие ложи, и представление проходило в обстановке сдержанности, настолько оно поглощало зрителей.
Поэтому, едва прозвучал последний стих Юнии, тот стих, который несчастный Баньер, о ком никто, кроме Юнии, не думал, очень хотел услышать из ее уст, капитан, наклонившись к королю, сказал:
— Государь, мне в самом деле было бы очень неприятно иметь иное мнение, чем у вашего величества, но я все-таки посмею утверждать, что на свете нет особы очаровательнее Олимпии.
— Вы ошибаетесь, герцог, — в глубокой задумчивости отвечал король, — королева красивее.
Капитан поклонился с улыбкой, казалось говорившей: «Государь, мы знаем, что королева прекраснее всех женщин, но вслед за королевой идет Олимпия».
И он отправился готовить выход короля из театра.
Но, оказавшись совсем близко от Майи, который вместе с другими дворянами образовывал живую шпалеру на пути его величества, он шепнул ему на ухо:
— Послушай, Майи, тебе повезло: королю понравилась твоя любовница.
И он ушел с королем, который обворожительно приветствовал г-на де Майи. Подобные слова могли быть только легкой насмешкой, но граф воспринял их совсем иначе.
Будучи несчастным влюбленным, г-н де Майи, как и другие присутствующие, а главное, более, чем другие, обратил внимание на озабоченность короля, и сияющая красота Олимпии повергла его в глубокие раздумья в еще большей степени, нежели она поразила короля.
Бывают такие удары судьбы, которые невозможно отразить, и это понимает сам ревнивец, даже если он одарен любовью благороднейшей женщины.
Король Франции, к примеру, стоит настолько выше всех других мужчин, что пренебречь его любовью нельзя. Ни одна француженка не осмелилась бы на это в 1728 году.
И г-н де Майи опасался, что Олимпия может оказаться в этом отношении слишком хорошей француженкой.
Поэтому слова капитана, вместо того чтобы обрадовать графа, как думал фаворит, судивший о Майи по себе, открыли перед ревнивцем мрачные горизонты. Он думал, что король уже изъявил свою волю.
Господин де Майи мгновенно принял решение. Поскольку он, погрузившись в глубины собственного сердца, убедился, что страстно любит Олимпию, и понимал, что никто из друзей не посочувствует ему, если он ее потеряет, а все, напротив, будут стараться помочь королю отнять ее у него, граф решил лишить свободы несчастную женщину.
После спектакля он вернулся в театр, глубоко опечаленный теми словами, что ему шепнул капитан, и тем ласковым поклоном, каким его одарил король.
Олимпия тем временем была занята тем, что снимала свой театральный костюм. Она по-прежнему была грустна. Майи был мрачен.
L. ГОСПОДИН ДЕ МАЙИ ВСТУПАЕТ НА ЛОЖНЫЙ ПУТЬ
Вместо того чтобы, заметив меланхолию Олимпии, найти истинную причину этой печали среди воспоминаний о былом или новых тревог, волнующих обыкновенно женские сердца, г-н де Майи, по обычаю всех ревнивцев, предался заботам о себе самом.
Приняв самый приветливый вид, он бодро подошел к ней с улыбкой на устах:
— Дорогая Олимпия, сегодня вечером вы имели колоссальный успех!
— Вы так считаете? — обронила Олимпия, стирая с лица румяна.
— А все потому, моя красавица, что вы играли обворожительно.
— Что ж, тем лучше, — небрежно заметила она.
— Известно ли вам, — продолжал Майи, — что вы всех заставили говорить о себе?
— В самом деле? — произнесла Олимпия все тем же тоном. — А вам это доставляет удовольствие?
— Да нет, напротив.
— Как это напротив? Почему?
— Потому что для меня в этом нет ничего приятного.
— То есть как? Для вас нет ничего приятного в том, что у меня есть талант и зрители признают это?
— Ну да, разумеется.
— Вот как! Тут требуется объяснение.
— Дать его крайне просто.
— Так дайте же.
— А если человек, черт возьми, ревнив?
— Что ж, значит, он не прав.
— Можно быть неправым, — игриво возразил Майи, — но страдания от этого не уменьшаются.
— Страдания?
— И притом жестокие.
— Да, но вы ведь не ревнивы?
— Я в этом не уверен.
— Вот еще! К кому бы вам ревновать?
— Э, Бог мой! Я знаю, что вы меня любите, — заявил граф с той ужасающей самоуверенностью, которую всегда проявляет в человеке полное отсутствие душевного равновесия.
Олимпия отвернулась к зеркалу с выражением лица, которое у женщины менее воспитанной могло бы сойти за гримасу.
Но графа занимали совсем другие заботы, так что он не разглядел ни Олимпии, ни зеркала, ни выражения ее лица.
— Как бы то ни было, — продолжал он, — я не вполне удовлетворен.
— И что же должно произойти, чтобы совершенно успокоить вас, граф?
— Ах, моя милая Олимпия, для этого нужны поступки, которых вы, к несчастью, не совершите.
— О, я способна на многое, — промолвила она.
— Однако не на то, от чего вы уже отказались.
— У женщины бывают капризы, — возразила Олимпия.
— Это значит, что я вправе не терять надежды?
— Согласитесь, дорогой граф, что мне трудно ответить на ваш вопрос прежде, чем я узнаю, о чем, собственно, речь. И этот поступок, которого вы от меня хотите, — он один или их несколько?
— Когда желание связано с вами, Олимпия, толковать о пустяках не стоит труда.
— Что ж, в таком случае говорите.
— С чего мне, по-вашему, начать?
— С самого важного своего желания. Или же с того, которое всего труднее исполнить. Как говорится, берите быка за рога.
— Итак, Олимпия, дорогая моя, угодно ли вам сделать меня счастливейшим из смертных?
— Для меня нет ничего приятнее.
— Так оставьте театр. Олимпия вскинула голову.
В ее взгляде полыхнул такой потаенный огонь, что граф содрогнулся.
— Как? — вскричала она. — Вы приезжаете ко мне в Лион с разрешением на дебют, везете меня в Париж, чтобы я здесь дебютировала, и я дебютирую, притом с успехом, а вы в тот же вечер просите меня оставить сцену! Да я была бы безумной, если бы это сделала, и вы, если бы меня к этому принудили, были бы безумцем. Ведь, лишившись сцены, я бы и сама заскучала, и вам бы наскучила; поступить так значило бы погубить нас обоих. Не надо настаивать, поверьте мне: вы потеряете на этом слишком много, и я тоже.
Однако г-ну де Майи хотелось настоять.
— Но, милая Олимпия, — сказал он, — вы же сами знаете, мы не впервые заводим этот разговор…
— Именно так, я помню, что вы не в первый раз просите меня об этом, а следовательно, помню и то, что не впервые вам отказываю. Так вот, я прошу, дорогой граф, чтобы этот раз оказался последним.
— А все-таки…
— Ох, прекратим этот разговор! — воскликнула она. — Дальнейшие настояния, сударь, в этом случае были бы доказательством того, что у вас слишком мало уважения ко мне.
— Увы! Милая Олимпия, ведь в театре столько поводов…
