Приключения Мишеля Гартмана. Часть 1 - Эмар Густав (электронные книги без регистрации .txt) 📗

— Ого! Это резкие слова, — возразил Мишель, смеясь. — Вы мне, стало быть, предлагаете дуэль? А я думал, что немецким офицерам запрещены поединки.

— Между собою только. Теперь дело иное. Вы нечестно захватили меня в плен. Вы собака француз, а…

— А вы скотина, которому нужен урок, — перебил Мишель, нахмурив брови, — и урок этот вы получите немедленно. Ступайте за мною.

Мишель положил письмо в карман, пристегнул саблю и спустился на двор. За ним последовал прусский офицер.

Пленные уланы приведены на двор, но со связанными за спину руками; французы зорко караулили их.

— Друзья мои, — сказал Мишель своим солдатам, — помните, что через час по выезде нашем из замка пленные и командир их свободны идти куда хотят. Я дал честное слово. Сейчас вот этот человек, недостойный звания, которым почтен, нанес мне глубокое оскорбление. Он вызвал меня на дуэль. Мы будем драться в вашем присутствии. Что бы ни случилось, не забывайте, что мое слово дано и все пленные без исключения должны получить свободу. Клянетесь ли вы исполнить мое приказание?

Солдаты колебались.

— Я прошу, а в случае нужды даже требую повиновения.

— Тяжело, признаться, — сказал Шакал, — но будьте покойны, командир, честь ваша в надежных руках. Мы исполним вашу волю.

— Благодарю.

Затем он обратился к уланскому офицеру со словами:

— К вашим услугам, милостивый государь.

Противники обнажили сабли и стали в позицию. Странное зрелище представляли два офицера, которые вышли на поединок в присутствии своих солдат.

Во всех окнах замка были зрители. Можно бы вообразить, что это турнир средних веков, где два благородных рыцаря решают ссору в присутствии дам, улыбающихся их подвигам.

Оружие, которое было у противников в руках, походило на рапиры немецких студентов в Иене и Гейдельберге, и обстоятельство это казалось очень приятно немецкому офицеру.

Каждый начал бой любимым приемом. Впрочем, первое нападение длилось недолго. Улан сделал отчаянный выпад. Мишель спокойно выждал его и простым отбоем вышиб саблю из его рук.

— Желаете покончить на этом? Вы же видите, что нельзя вам состязаться со мною, — сказал он противнику, учтиво возвращая ему саблю.

— Нет, — вскричал тот в бешенстве. — Не будет того, чтоб меня, первого фехтовальщика в Гейдельберге, победил собака француз!

— Мой любезнейший, — холодно ответил Мишель, — я имел уже честь сказать вам, что вы скотина, теперь я прибавлю, что вы грубиян. Видно, вам нужен урок, и вы сейчас его получите. Берегите ваше гадкое лицо; я отмечу его неизгладимым клеймом. Удовольствуюсь я шрамом, потому что брезгую убийством такого негодяя.

Бой возобновился с бешенным ожесточением со стороны улана и холодной, непоколебимой твердостью со стороны Мишеля.

При четвертом нападении сабля в другой раз была выбита из руки улана и красная черта легла на его лице во всю ширину от верхней части правого уха до низа подбородка с левой стороны.

— Теперь, полагаю, с вас довольно, — с насмешливою улыбкою сказал Мишель, несколько раз втыкая кончик сабли в ножны, взял пистолет из седельных чушек на одной из лошадей, взвел курок и прицелился прямо в грудь растерявшегося противника, говоря повелительно:

— Теперь выслушайте меня, сударь. Вы поступили со мною как мерзавец. Мне стоило бы сделать знак этим честным людям, чтобы вы мгновенно были расстреляны, как грабитель и подлец. Не делаю я этого только ради вашего мундира, который вы позорите; но вы должны мне дать честное слово, что не выйдете из замка прежде чем через час после нашего отъезда, и что доставите это письмо в собственные руки генерала, как бишь его, который командует в настоящее время немецкими войсками в Седане.

— А если я слова не дам? — сердито возразил улан.

— Я застрелю вас на месте, клянусь честью, — сказал Мишель, нахмурив брови.

Пруссак поднял голову и взглянул на своего противника, но увидал в его сверкающем взоре такую твердую и непоколебимую решимость, что невольно опустил глаза.

— Согласен, — сказал он, — не на моей стороне сила, я должен покориться. Даю вам слово тщательно исполнить навязанное вами поручение и не выходить отсюда с моими солдатами ранее часа после вашего отъезда. Но, — прибавил он, скрежеща зубами, — мы еще встретимся когда-нибудь, надеюсь, и тогда…

— Я вас уже не пощажу, — перебил Мишель, пожав плечами, — но убью как собаку.

Он повернулся к нему спиною, не уделяя ему более внимания, и пошел проститься с графом и членами его семейства, которые, несмотря на политические свои мнения, невольно восхищались храбростью и великодушием, только что оказанными в их присутствии молодым офицером.

Мы уже говорили, что французских солдат было двенадцать. Уланских же лошадей оказывалось всего одиннадцать, включая лошадь поручика Теплица.

Граф С. де В… был настолько любезен, что дал три собственные лошади в распоряжение беглецов; но великодушие это совершено было втихомолку и как бы против воли, чтобы ни под каким видом не испортить своих отношений с пруссаками.

— На лошадей, товарищи, и с Богом! — крикнул Мишель, вскочил на великолепного арабского жеребца, принадлежащего графу.

Солдаты мигом вскочили в седло. Мишель салютовал шпагой, и отряд выехал из замка. Он помчался во весь опор по направлению к Вогезским горам. [4]

Глава XXIII

Хижина на Сааре

Около двенадцати дней после событий, изложенных в предыдущей главе, то есть в среду 21 сентября, часу в пятом пополудни, два человека, которых по одежде можно бы принять за простых работников-стекольщиков, шли торопливыми шагами вдоль крутого в этом месте берега Саара. Дорога, по-видимому, вела через лес в деревню, или, вернее, местечко Сент-Квирин, справедливо славившееся своими зеркальными фабриками.

Дождь шел всю ночь и часть утра, но к одиннадцати часам лучи солнца прорвались, наконец, сквозь облака, и погода разгулялась.

Однако, в лесу еще не просохло и толстый слой грязи покрывал землю. Путники то и дело скользили, что очень замедляло их ход и до крайности было утомительно.

Порой они останавливались и тяжело опирались на свои узловатые палки, отирали со лба струившийся пот и глубоко переводили дух, как бывает при большой усталости.

Эти два путника, черты которых трудно было различить из-за широких полей их круглых шляп, надвинутых на глаза и скрывавших большую часть лица их, в походке и во всех движениях изобличали силу и легкость молодости.

Сверх всего у них надеты были длинные по колено блузы, и на ногах, обутых в башмаки с толстыми подошвами, были кожаные штиблеты, доходившие до половины бедра.

Каждый из странников нес на спине котомку, какую обыкновенно имеют странствующие по Франции работники, и оплетенная стеклянная горлянка, надетая через плечо, висела на левом боку.

Чем глубже они уходили в лес, тем более они на каждом шагу встречали препятствий.

Они шли рядом, не говоря ни слова, и все с беспокойством озирались вокруг, точно чего опасались.

Впрочем, кто бы ни были эти люди, что происходило в это время в той части Франции, могло служить достаточным поводом к беспокойству.

После несчастной и постыдной капитуляции в Седане немецкая армия заняла все пограничные департаменты. Расплывшись, так сказать, наподобие масляного пятна, она распространилась по всем направлениям мелкими отрядами, которые захватили без боя все местечки, оставшиеся без защиты, и ввели систему опустошений, грабежа и притеснений, давно уже задуманную в прусских советах, чтобы разорить и довести до отчаяния несчастные земли, на которые накинулись словно стая хищных врагов.

Проходя деревни, лежавшие на их пути, странники были свидетелями всякого рода неистовств, совершенных немецкими начальниками.

Одним чудом удалось им достигнуть целыми и невредимыми леса, где мы встречаем их.

— Из сил выбился, не могу идти далее! — вскричал один из путешественников, останавливаясь и тяжело опираясь на свою палку. — Я падаю от усталости. Хоть бы смерть грозила мне на этом месте, я должен отдыхать, пока не соберусь опять с силами.