В тени богов. Императоры в мировой истории - Ливен Доминик (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT, FB2) 📗
Благодаря в первую очередь работам англо-американского историка Джонатана Спенса даже специалисты, не владеющие китайским языком, могут из первых рук узнать, что Канси думал о самом себе, о мире вокруг и об управлении государством. Император обладал острым умом, огромной любознательностью, а также исключительной энергией и выносливостью. В этом он был сравним с Акбаром – “вторым основателем” империи Великих Моголов. В отличие от Акбара, Канси был грамотен и не страдал от дислексии. Учитывая, какое важное место в китайской бюрократической империи занимало письменное слово, неграмотный монарх вряд ли смог бы осуществлять надзор за аппаратом управления и пользоваться уважением своих чиновников. Кроме того, хотя Канси был склонен к саморефлексии, он, очевидно, не терзался, как Акбар, в поисках религиозной истины и смысла. Он никогда не ставил под вопрос неоконфуцианские ценности, в то время как Акбар имел личное и неординарное отношение к исламским догматам. Канси впитал в себя традиционные китайские представления о мудром и великодушном правителе и хорошо понимал, в чем состоит его предназначение как императора. Он остро чувствовал ответственность за благополучие своих подданных, а также за репутацию и выживание династии, и это на протяжении всей жизни подпитывало его трудолюбие, которое несколько убавилось лишь с возрастом. В прощальной речи он вполне справедливо сказал, что “работал с неослабевающим усердием и огромной осторожностью, не зная ни отдыха, ни лености… день за днем”17.
Канси всегда старался получить как можно больше информации по рассматриваемому вопросу, чтобы не приходилось всецело полагаться на советы приближенных. Срочнейшего решения требовала проблема календаря, имевшего первостепенное священное и космологическое значение. Необходимо было выбрать что положить в основу календаря: расчеты китайских придворных астрономов или вычисления иезуитов, живших в Пекине. Канси сделал ставку на иезуитов, поскольку они представили более убедительные эмпирические доказательства своей правоты. Факты, свидетельства и реальность всегда стояли для Канси на первом месте. Примечательно, что затем он выделил в своем и без того весьма напряженном графике немало часов, которые посвятил изучению основ европейской математики и астрономии, назначив одного из иезуитов своим наставником. Канси считал, что важно лично погружаться в суть проблем, и сам расспрашивал чиновников, ответственных за каждую из них. Это было главной причиной его многочисленных поездок по китайским провинциям. В дополнение к этому император прекрасно разбирался в людях и был хорошим начальником. Большинство из назначенных им высокопоставленных чиновников отлично справлялись со своими обязанностями. Сталкиваясь с препятствиями, не говоря уже о сопротивлении, Канси проявлял твердость и даже жесткость, но всегда поощрял и вознаграждал честных и эффективных чиновников, при этом защищая их от несправедливости и злобной критики. Периодически он был не только справедлив, но и добр по отношению к хорошо зарекомендовавшим себя чиновникам, а иногда их взаимодействие можно было назвать и дружеским. Относительная терпимость Канси к подчиненным отчасти была отражением его характера, но также имела и политические мотивы. Чтобы консолидировать режим Цин и завоевать лояльность ключевых фигур и элит, нередко приходилось закрывать глаза на некоторую степень непотизма и коррупции18.
Канси наслаждался своей ролью царя-воителя, но в сравнении с такими “вторыми основателями”, как Тай-цзун из династии Тан и Юнлэ из династии Мин, он очень мало времени проводил в военных походах. Главной войной в период его правления стала восьмилетняя борьба с тремя князьями-данниками ради завоевания Южного Китая и воссоединения империи. Война вспыхнула в 1673 году, когда 19-летний император не послушал совета большинства своих министров и попытался ограничить власть трех южных автономных правителей. Это едва не привело к катастрофе, и некоторое время режим Цин висел на волоске. Если бы династия пала, Канси вошел бы в историю как один из дерзких молодых монархов, которые уничтожили свое наследство, поскольку в своем стремлении к военной славе не проявили должного уважения к опытным министрам. Но его ставка сыграла, и династия Цин получила контроль над всем Южным Китаем.
С характерной для себя подкупающей откровенностью Канси впоследствии признал, что неверно оценил риски и был лично ответственен за неудачи в начале войны. Когда наконец была одержана победа, он публично заявил, что отказывается принимать поздравления и новые почетные титулы, поскольку из-за [его] просчетов война растянулась на восемь лет, и “оставленные ей раны еще не затянулись”. Попытки чиновников скрыть правду и “найти других козлов отпущения” были неправильны: “Ответственность… за все лежит на мне”. Публичное признание своих ошибок – редкость даже для политиков, не говоря уже об императорах. В нем нашел отражение не только обаятельный характер Канси, но и конфуцианский принцип самокритики и внутреннего духовного роста. Хотя Канси хотел лично командовать армией, он прислушался к своим министрам и руководил операцией из Пекина. В число его главных задач входило обеспечение военачальников достаточным количеством людей и ресурсов и создание видимости совершенного спокойствия и уверенности в моменты отчаяния и неудач. Одним из решающих факторов победы стала готовность императора признать, что маньчжурские князья и полководцы, которые изначально командовали его армиями, не справлялись со своими задачами в военных и политических реалиях гражданской войны, идущей в Южном Китае. Со временем он понял, что на смену им нужно прислать не менее лояльных, но гораздо более компетентных китайских военачальников19.
В 1696–1697 годах Канси наконец посчастливилось лично повести свое войско в бой – на этот раз на войну с ойратским (западномонгольским) ханом Галданом, который давно беспокоил империю Цин. Император писал, что ключом к победе над мобильными кочевыми армиями северных степных регионов было “внимание ко всем деталям транспорта и снабжения. Нельзя полагаться на удачу, как делала династия Мин”. Он лично определял общие цели и стратегию кампании, но советовался с опытными военачальниками, чтобы добиться успеха. Далекие войны с кочевниками были изматывающими, и Канси гордился, что разделяет их тяготы со своими солдатами. Он утверждал, что разгром Галдана произошел благодаря тщательному планированию и “несгибаемой воле”, преодолевшей все сомнения и препятствия. Канси безмерно радовался своей победе. Он писал приближенному к нему евнуху из Запретного города:
Моя великая задача выполнена. За два года я трижды пересекал пустыни, где бушевали ветра и лили дожди, и лишь раз в два дня мне удавалось поесть… Небо, земля и предки сберегли меня и принесли мне это свершение. Что же до жизни моей, то можно сказать, что я счастлив. Можно сказать, что я удовлетворен… Я получил то, чего хотел.
Разгром Галдана действительно был важной стратегической и политической победой для Цин, но радость Канси, вероятно, во многом объяснялась тем, что он смог исполнить свою мечту и стать настоящим царем-воителем. Много лет спустя, размышляя о необходимости реформы системы военных экзаменов, Канси сказал чиновникам: “Я решал огромное количество военных вопросов. Я лично возглавлял военные походы и хорошо понимаю, как мыслят военачальники”. Он очень гордился тем, что имел возможность это сказать20.
Отец Канси был ценителем китайской высокой культуры. Он недолго пребывал у власти, но постарался внедрить некоторые китайские традиции и институты в цинскую систему правления. Когда император Шунь-чжи скоропостижно скончался в возрасте 23 лет, маньчжурские сановники, которые управляли страной в период регентства при малолетнем Канси, сделали шаг назад и решили восстановить маньчжурское господство в режиме завоевателей. Составить представление о новой эпохе позволяет, например, тот факт, что юному императору пришлось тайком изучать азы неоконфуцианских доктрин и китайскую литературную культуру под руководством двух старых евнухов, служивших во дворце со времен династии Мин. Приняв власть в свои руки и освободившись от опеки регентов, Канси первым делом погрузился в интенсивное изучение китайского литературного языка и культуры, а также неоконфуцианских сочинений. Со временем он сделался большим ценителем и покровителем китайской живописи, каллиграфии, поэзии и садово-паркового искусства. Он и сам стал уважаемым поэтом и каллиграфом. И все же любовь Канси к китайской культуре вовсе не предполагала разрыва с его маньчжурским самосознанием. Напротив, он был великолепным наездником и лучником, любил простую жизнь на охоте и всячески старался сохранить маньчжурские традиции своего народа. Канси комфортно и успешно существовал в двух культурах и ценил обе.
