Византия сражается - Муркок Майкл Джон (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗
Я ненавижу тощих девочек, пытающихся подражать мальчикам. Нет ничего удивительного, что сегодня кругом гомосексуалисты. В двадцатые годы встречались худышки, но госпожа Корнелиус всегда оставалась женственной. Я не могу сказать, что с той же определенностью, как она, способен обозначить свои сексуальные предпочтения, но в этом, полагаю, мне следует винить князя Николая Федоровича Петрова и, возможно, даже моего кузена Шуру, невольно показавшего мне, что женщинам нельзя доверять: они слишком стараются угодить множеству мужчин сразу. Это мужской мир. Те жеманные идиоты, которые приходят в мой магазин, понятия не имеют, что я повидал в жизни. Я понимаю каждое слово, каждый намек, каждый жест. Мир начался не в 1965‑м. Возможно, именно тогда он кончился. Любовь, спокойствие, понимание… Эти ценности теперь важны только для пожилых людей. А стариков больше не уважают. В России, если бы я жил там, меня назвали бы старым занудой, boltun. Мы смеялись над такими в Киеве. Я их хорошо помню: евреи с Подола, у которых не было ничего, кроме сплетен и воспоминаний, ошибочно принимавшихся за жизненный опыт. Подобная сентиментальность всегда раздражала меня и бесит до сих пор. Нет ничего удивительного в том, что дети этих людей бунтуют и становятся жестокими, прагматичными революционерами; цинизм – оборотная сторона всякой сентиментальности.
Матросы на удивление обрадовались поездке. Я думаю, что им просто понравился автомобиль. Они повидали мир, знали, что рискуют жизнями, были в своем роде людьми доброй воли. Они не слишком изменились, наши русские моряки. Приходя в доки за водкой, я встречаюсь и беседую с ними. Они все так же уверены в себе и суровы. Тогда им нравилась госпожа Корнелиус. Они делали ей трогательные комплименты, которые, возможно, говорили и своим возлюбленным. Она отвечала, посылая воздушные поцелуи и делясь едой и сигаретами.
Вдоль дороги на Фастов мы видели множество мертвых лошадей. Их тела окоченели. Некоторые были еще теплыми; чувствовался отвратительный запах. В сиянии зимнего солнца я видел и трупы людей; тела молодых крестьян, брошенные так, как Петлюра хотел бросить мое тело, чтобы прикрыть свое бегство. Петлюра оказался еще одним чувствительным человеком, предавшим все, за что, по его словам, он боролся. Как обычно, он назвал предателями тех, кого сам ввел в заблуждение; он принес их в жертву своим врагам, когда они начали сомневаться в его лжи. Эти мертвецы, вероятно, заслужили такую участь. Некоторые все еще держали в руках свою добычу – пару женских туфель, отрез ткани, декоративный кинжал. Но большинство мертвецов уже было ограблено последователями Маркса и Ленина. Мы миновали черную линию мертвых православных священников. Тела аккуратно лежали вдоль сугроба. Позади снежного завала, почти параллельно череде тел, возвышались деревья. Казалось, что тени падают в противоположную сторону, – солнце находилось не со стороны деревьев, а с нашей стороны.
На снегу также виднелась кровь, и она была черной. Священники умерли уже давно. Распятия, конечно, с них сорвали, как и все прочие украшения, но одежда осталась нетронутой. Какая-то набожная женщина обнаружила мертвецов утром и попыталась придать им более-менее пристойный вид. Я вспомнил церковь и пение. Голоса нежных девочек. Я думаю, это католики-петлюровцы расстреляли священников.
Госпожа Корнелиус отвернулась.
– Меж нами, Иван, – доверительно прошептала она, – я не ож’дала ниче’о подобного. Вот що значит быть англичанкой! Там такому б не бывать. Те нужн’ ехать в Лондон, дружок.
– Я думал об этом.
– Там ты увидел бы м’ня совсем другой. – Она протянула моряку, стоявшему на подножке, уже раскуренную сигарету и подмигнула, улыбаясь ему. – Эт слабое место матросов: всегда п’нятно, чо им надо. Из-за них м’ня сюда и занесло.
– Так вы не собираетесь в Одессу?
– Не-а! Я как бы надеялась запрыгнуть на финский поезд и ехать туда, вроде как остановить лош’дь. Но все п’шло не так. И Лео может быть такой ревнивой свиннёй. Да не он один!
– Почему бы не поехать со мной в Одессу? Французы там держат все под контролем.
– Слыхала, там слишком много черт’вых большевиков.
– Вы боитесь? Они как-то могут вам навредить?
– Не! Они не уважают женщин. Понима’шь, в чем моя сила?
– Думаю, да.
– Они обращают внимание на женщин, только они в партии. Я для них всего лишь фантазия. У меня все будет х’рошо. Если Лео узнает, что я с т’бой в этом черт’вом поезде, он развернет его?
– Полагаю, именно так он и сделает. – Я скорее сожалел о принципах, которые мешали (и всегда будут мешать) мне сотрудничать с коммунистами. Они, конечно, знали, как получить и удержать власть, – гораздо лучше, чем все их конкуренты. Они не допускали никаких неопределенностей. Многие противники большевиков в конце концов вернулись обратно к Ленину. Большевистский порядок все-таки гораздо лучше, чем полное отсутствие порядка.
Когда мы въехали в довольно непривлекательный городишко Фастов, я увидел, что над куполом церкви развевается красный флаг. Синагога горела. Повсюду были красные казаки, кругом грязь и беспорядок. В небе над нами завис биплан, затем он снизился, пронесся над городком и улетел на запад. Как будто стремясь погрузиться в поезд, пушки и лошади запрудили улицу, ведущую к станции. Длинный одесский состав отвели с главной ветки на запасной путь. Люди толпились вокруг него. Здесь стояли красноармейцы, чекисты, женщины с младенцами, которых выставляли вперед, как талисманы, евреи, отчаянно спорившие с чиновниками, люди в форме с оторванными знаками отличия: их срывали так резко, что на месте прежних погон виднелись дыры. Юноши по-большевистски отдавали честь, старики бродили по глубокому снегу, отыскивая выброшенные вещи, красивые девушки опускали глаза и пытались флиртовать с людьми в кожаных куртках. Казаки с красными звездами на шапках бездельничали возле коней и грязно ругались на прохожих (нет ничего хуже казака, который сбился с пути истинного); в это время матросы построили рабочих и крестьян около поезда и погрузили их в купе первого класса, которые быстро переполнились и провоняли мочой. Богатые пассажиры вынуждены были перебраться в купе четвертого класса или даже в вагоны для животных в конце состава.
Автомобиль промчался почти до самых путей и наконец остановился. Офицер в обычной военной одежде, в плаще и старой царской сине-белой форме с неизбежными красными звездами подошел к машине. Он никак не приветствовал нас. Обычная военная дисциплина осталась в прошлом. Потом она вернулась – и стала гораздо суровее. Люди в годы Второй мировой удивились, когда Сталин вернул воинские звания и армейские почести. Он все понимал. Когда война становится реальностью, должны существовать солдаты; а пока существуют солдаты, должны быть и способы управлять ими.
Госпожа Корнелиус узнала офицера и приветствовала его. Он усмехнулся в ответ:
– Что я могу для вас сделать?
– Эт мой друг, – сказала она. – Он должен сесть на одесска поезд. Партийный дело. Он курьер комиссара Троцки.
– В начале состава есть вагон для представителей пролетариата. Они собираются провести переговоры с французскими солдатами. Как вы думаете, они сумеют, товарищ? – Казалось, он с тревогой ожидал моего ответа.
– Есть вероятность, – ответил я. Про себя же я взмолился: пусть язва большевизма никогда не коснется Франции. Но она напоминала газ, который пускают в траншеи. Она коснулась всех. С большевиками могло бы быть покончено, если б не тот выстрел в Сараево.
Красноармейцы окружили группу людей в гражданской одежде. Я видел некоторых из них совсем недавно. Тогда они носили петлюровскую форму. Их отвели в сторону, за насыпь. Раздалось несколько пулеметных очередей, потом кто-то расхохотался. Охранники вернулись уже без заключенных. Я поблагодарил Бога и госпожу Корнелиус за свое спасение. Я проспал, пропустил поезд и, вероятно, поэтому смог спастись от расстрельной команды.
Госпожа Корнелиус, сделав жест, который напомнил мне о матери, сразу начала заигрывать с моряками; она спросила, какие девушки им больше всего нравятся. «Сейчас мне подошла бы любая, – сказал один из них. – Я согласен даже на лошадь, если казак оставит ее одну на минутку».
