Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан
По обе стороны дороги расстилались поля. С одной стороны желтела пшеница, с другой – зеленела трава, которую омывали воды Самбры. К югу от нас поднималась невысокая гряда, через которую вилась дорога во Францию. По этой дороге и мчался небольшой кавалерийский отряд. Граф Штейн подчинился приказу, обогнул отступающие войска, вырвался далеко вперед и теперь скакал нам навстречу. С той стороны мы никак не ожидали появления неприятеля. Когда я увидел графа, он находился на расстоянии полумили от нас.
– Сир! – воскликнул я. – Пруссаки!
Все вскочили и стали вглядываться вдаль. Император прервал молчание.
– Кто сказал, что это пруссаки?
– Я, сир, полковник Этьен Жерар.
Неприятные новости всегда заставляли императора изливать злость на человека, их принесшего. Вот и сейчас император стал бранить меня. Обычно неуловимый корсиканский акцент становился заметным, когда император терял контроль над собой.
– Вы всегда были шутом! – воскликнул он. – Каким нужно быть олухом, чтобы принять этих людей за пруссаков! Как пруссаки могут появиться на дороге, ведущей из Франции? Вы потеряли в дороге остатки здравого смысла.
Его слова ранили меня, как удар кнутом. Тем не менее по отношению к императору мы все испытывали те же чувства, что и пес к своему хозяину. Боль вскоре забудется, грубость будет прощена. Я не стал спорить и оправдываться. С первого взгляда я увидел белые чулки на ногах у передней лошади. Я хорошо знал, что на ней сидит граф Штейн. На секунду всадники остановились и внимательно осмотрели нас, а затем с триумфальным криком пришпорили лошадей и помчались галопом вниз по склону. Пруссаки поняли, что добыча – в их руках. Когда они приблизились, все сомнения исчезли.
– Ради всего святого, сир, это действительно пруссаки! – воскликнул Сульт.
Лобо и Бертран бегали вдоль дороги, как испуганные зайцы. Егерь-сержант с проклятьями вытянул из ножен саблю. Возница и лакей закричали и стали в отчаянии заламывать руки. Наполеон стоял с помертвевшим лицом в шаге от кареты. Но я, я, друзья мои, вел себя превосходно. Какими еще словами описать мое поведение в этот величайший миг? Я оставался хладнокровным, сохранил ясность рассудка и способность действовать здраво. Он назвал меня олухом и шутом. Как быстро и благородно я отомстил ему! Когда он сам потерял голову, помог ему не кто иной, как Этьен Жерар.
Драться было бы абсурдно, бежать – бессмысленно. Император был грузным и устал до смерти. Даже в лучшие времена он не был хорошим наездником. Как он сможет убежать от таких всадников? Кроме того, среди наших преследователей находился лучший наездник прусской армии. Но ведь я был лучшим наездником Франции. Я и только я мог соперничать с ними. Если они погонятся за мной вместо императора, то все еще можно будет исправить. Вот такие мысли пронеслись у меня в голове. За один миг я пришел от начальной идеи к окончательному выводу. Следующее мгновение застало меня в движении от окончательного вывода к решительным действиям. Я подбежал к императору, который в испуге спрятался от врагов за каретой.
– Ваш плащ, сир! Вашу шляпу! – закричал я и стянул с него одежду.
Никогда еще императору не приходилось терпеть подобное обращение. Я натянул на себя его одежду и втолкнул императора в карету. Затем вскочил на знаменитого белого араба и поскакал по дороге.
Вы наверняка уже догадались, в чем заключался мой план, но, должно быть, теряетесь в догадках: как это я надеялся, что обман сойдет с рук, а враги примут меня за императора? Вы и сейчас видите мою фигуру. Что касается императора, то он никогда не выглядел красавцем: коренастый, невысокого роста. Но рост человека незаметен, когда он в седле. Мне оставалось лишь вскочить на лошадь и изображать из себя не наездника, а мешок с мукой. Я нахлобучил на голову шляпу императора и набросил на плечи его серый плащ с серебряной звездой, которая известна в Европе даже ребенку. Подо мной перебирал ногами знаменитый скакун императора. Этого было достаточно.
Тем временем пруссаки приблизились на расстояние двух сотен ярдов. Я всплеснул руками, изображая ужас и отчаяние, и заставил лошадь перепрыгнуть насыпь, которая окаймляла дорогу. Вопль торжества и яростной ненависти вырвался из глоток пруссаков. Это был вой волков, которые учуяли запах добычи. Я пришпорил коня и помчался по лугу. Обернувшись, я увидел, что восемь всадников скачут вдогонку один за другим. Один из преследователей отстал. Вдали раздавались крики и шум борьбы. Я вспомнил старого сержанта и понял, что количество врагов сократилось на одного человека. Дорога была расчищена, а император волен продолжать свой путь.
Но сейчас мне следовало подумать о себе. Стоит пруссакам поймать меня, они не станут церемониться. Если мне суждено потерять свою жизнь, то следует продать ее подороже. Но надежда на то, что я смогу оторваться от преследователей, не оставляла меня. Имей я дело с обычными наездниками на обычных лошадях, ускользнуть от них не составило бы труда. Сейчас же за мной гнались превосходные всадники на превосходных лошадях. Конь подо мной был не хуже, но несчастное создание выбилось из сил после длительной ночной скачки. К тому же император был не из тех людей, которые умеют управляться с лошадьми. Он совсем не думал о них и безжалостно рвал поводья. С другой стороны, Штейн и его люди проскакали не меньше нашего. Таким образом, гонка была честной.
Я действовал под влиянием молниеносного импульса и не подумал о собственной безопасности. Если бы я ставил свою безопасность на первое место, то поскакал бы по дороге назад. Там я обязательно встретил бы своих товарищей. Но, когда эта мысль пришла мне в голову, я находился в миле от дороги посреди чистого поля. Оглянувшись, я увидел, что пруссаки растянулись в длинную линию, отсекая меня таким образом от Шарлеруа. Я не мог повернуть назад, зато мог скакать на север. Я знал, что вся страна заполнена нашими отступающими войсками и что рано или поздно я наткнусь на кого-то из них.
Но кое-что я, кажется, позабыл – Самбра. Будучи в состоянии крайнего возбуждения, я не помнил о реке, пока не увидел ее – глубокую и широкую, тускло мерцающую в утреннем свете. Река преграждала мне путь, а позади свирепо ревели пруссаки. Я галопом поскакал к обрыву, но лошадь отказывалась прыгнуть в воду. Я пришпорил коня, но откос был слишком высок, а течение глубоко. Конь попятился назад, фыркая и дрожа всем телом. Триумфальные крики раздавались все громче и громче. Я повернул и помчался во весь опор вдоль берега. В том месте река образовывала излучину, которую мне предстояло пересечь, ведь путь назад был отрезан. И вдруг меня осенило, появилась надежда: я увидел на этом берегу дом, а на противоположном – еще один. Там, где стоят такие дома, обычно находится брод. К воде вел пологий спуск, по которому я направил коня. На этот раз конь повиновался. Вскоре вода поднялась до седла. Белая пена кружилась справа и слева. Однажды конь споткнулся. Я было подумал, что все потеряно, но он вернул равновесие и уже через мгновение цокал копытами по противоположному склону. Когда мы выбрались из воды, я услышал позади плеск – это первый пруссак въехал в воду. Нас теперь разделяла река.
Я скакал, втянув голову в плечи на манер Наполеона и не осмеливался повернуться назад, чтобы мои преследователи не разглядели усы. Высоко поднятый воротник серого плаща частично скрывал мое лицо. Даже сейчас, если пруссаки обнаружат ошибку, то смогут повернуть коней и легко догнать карету императора. Когда мы вновь выскочили на дорогу, я мог определить расстояние между собой и своими преследователями по стуку копыт. Стук становился громче, кажется, что расстояние между нами медленно сокращалось. Мы скакали по каменистой, неровной тропе, шедшей от брода. Я осторожно обернулся и увидел, что опасность исходила от одинокого всадника, который вырвался вперед и далеко обогнал своих товарищей.
Меня догонял гусар – всадник небольшого роста на крупном черном скакуне. Небольшой вес позволил пруссаку обогнать остальных. Первое место всегда почетно, но при этом наиболее опасно. Ему вскоре пришлось в этом убедиться. Я нащупал седельные сумки, но, к моему ужасу, в них не оказалось пистолетов. В одной находилась подзорная труба, другая была заполнена бумагами. Моя сабля осталась привязанной к седлу Виолетты. Ах, если бы у меня в руках было оружие, а я сидел на спине своей лошади, мне бы не составило труда расправиться с этими мерзавцами. Но все же я не был совершенно безоружен: собственная сабля императора оказалась притороченной к седлу. Она была короткой и искривленной, а эфес богато инкрустирован золотом. Такая сабля годилась более для того, чтобы сверкать на параде, а не служить солдату в смертельном бою. Однако я вытащил саблю из ножен и стал ожидать, когда подвернется удобный случай пустить ее в дело. С каждым мгновением стук копыт за моей спиной становился все ближе. Я слышал, как фыркала лошадь моего преследователя, а он посылал злобные проклятия в мой адрес. Тропа круто заворачивала в сторону. Я повернул своего араба и поднял на дыбы. Пруссак оказался со мной лицом к лицу. Он скакал слишком быстро, чтобы успеть остановиться. Его единственным шансом было наскочить на меня и сбить с ног. Разумеется, он встретил бы тогда собственную смерть, но, ранив меня или лошадь, лишил бы меня последней надежды на побег. Однако этот глупец, увидев мое лицо, вздрогнул от неожиданности и решил проскочить справа. Я склонился над шеей своего коня и всадил свою игрушечную саблю в живот пруссака. Саблю, очевидно, ковали из лучшей стали, она была острой как бритва. Я даже не почувствовал, как лезвие вошло в плоть, лишь брызги крови полетели во все стороны. Конь пруссака продолжал скакать. Всадник продержался в седле еще около сотни ярдов, затем уронил голову в гриву и сполз на землю. Я тем временем скакал следом за лошадью погибшего. Наша схватка длилась не более нескольких секунд.
