За землю отчую. - Галинский Юрий Сергеевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
Вот в каком городе хотел возвести себе дворец бек Алиман. Его приводила в трепет радостная мысль о дворце из разноцветного гранита и мрамора, с мозаичным полом, со стенами, выложенными изразцами в виде тюльпанов, лилий и звездочек. Его украсят шелк и парча, венецианское стекло, прохладные фонтаны с диковинными каменными зверями, из пасти которых ключом бьет вода, тенистые сады. В гареме будет четыре законных жены — не две, как теперь, я десятки наложниц— белокожих урусуток и полек, смуглых персиянок и индусок, черных нубиек и эфиопок...
Вот почему бек Алиман, почти не умолкая, то угрожал шуракальцу, то уговаривал его повернуть орду на Москву. Тот не спорил, но продолжал идти к Туле и Тарусе. Ему нужны были широкоплечие урусутские пленники и светлоглазые пленницы. И не когда-нибудь, как обещает Алиман, а сейчас! Что достанется его горцам, если они направятся путем, но которому уже прошли другие воины аллаха? Там даже зайца не встретишь, не то что человека... Беку Хадяш надо много ясыря. Генуэзцы и турки очень ценят урусутов. Пленников он продаст в Кафе, а пленниц оставит для себя и своих людей. Пусть рожают шуракальцев. Сколько потерял он воинов, когда брал Кыр-Кор и другие крепости Крыма! Вай, как много!.. Гнев Кутлуг-бека его не страшит. А великий Тохтамышхан не станет сердиться на своего любимца, если тот подойдет к Москве позже. В тарханной грамоте за алою печатью-тамгою, надежно спрятанной под домом его матери, сказано — Бек Хаджи знал ее текст на память: «Тохтамыш, слово мое. Начальнику Крымской области Кутлуг-беку, бекам, дарогам, кадиям, муфтиям, шейхам, суфиям, писцам диванов, начальникам таможен и пошлинникам, опричникам и содержащим караулы, людям ремесленным и всем. Представитель сего ярлыка Бек Хаджи со всем зависящим от** него племенем сделался достойным нашего благоволения. С его шуракальского племени все различные подати взимались ежегодно в государственное казначейство. В отвращение на будущее время раскладки податей на них и во устрашение могущих причинить вред и обиды обнародуется, что Бек Хаджи мой любимец и кто преступит таковые ярлыки, тому весьма нехорошо будет. В удостоверении чего пожалован ему ярлык за алою тамгою. Орда кочевала в Ор-Тюбе. Писан 24 дня месяца Зюлькагида 784 года еджры. В лето обезьяны». Вот так!..
Бек Хаджи представил себе заветную грамоту — длинный и узкий ярлык, сплошь испещренный рядами четких, красивых строк, написанных по-ордынски почерком «джерри», ощутил, будто снова держал в руках, гладкую прохладу шелковой бумаги.
...А в Москву он успеет. И всех нукеров туда приведет. Всякие хитрости урусутов, что дозорят на деревьях близ своих рубежей, ему хорошо известны...
Каурая кобыла хана, шедшая неторопливой рысью, вдруг резко отпрянула в сторону в сажени от ее копыт, лениво извиваясь, пересекал дорогу большой желтобрюхий полоз .Бек Хаджи привычным движением ног сильно сжал круп лошади, поправил на голове белую чалму. Неожиданный бросок кобылы нарушил спокойный ход мыслей, хану стало жарко. Расстегнул у ворота лиловою шелкового халата золотую застежку, сердито подумал: «Как надоел мне этот коротышка Алиман. Все время жужжит над ухом...»
Замолчи, бек Алиман! — не поворачивая головы, зло крикнул он.— Скажи, можешь ты отнять добычу у гордого орла, что летит вон там? — показал Бек Хаджи на едва различимого глазом степного хищника, который, тяжело махая могучими крыльями, пролетал вдалеке с лисицей- караганкой в лапах. Алиман недовольно прищурил близорукие глаза, но, ничего не увидев, сплюнул и замолчал.
Шуракальская орда шла безлюдными просторами Дикого поля. Повсюду огромная, в рост всадника с конем, трава — ковыль, типчак, тонконог. Лишь неподалеку от русел пересохших от летнего зноя речек встречался кустарник степной вишни, бобовника и чилиги. По утрам уже бывало прохладно, в ложбинах долго не рассеивался туман, но днем над желто-бурой степью висело жаркое призрачное марево. В траве гудели жуки, звенели осы, стремительно шныряли изумрудно-зеленые и серые ящерицы. Спугивая стаи шумных дроф и стада быстрых сайгаков, разгоняя полков и лисиц-караганок, крымцы неудержимо приближались к землям Тулы и Тарусы.
ГЛАВА 7
Эй, молодец! Вишь, разоспался! Вставай!..
Федор с трудом открыл глаза, лоб его покрыла испарина — во сне, который так неожиданно прервался, почудилось, будто навалился кто-то, душит...
Ну и горазд ты спать, никак не добудишься,— перестав трясти пленника за плечи, сказал атаман.
У него, Гордей, семь праздников на неделю,—поддакнул Митрощка, который вертелся в землянке с зажженной свечой в руках.
«Принесло их, когда уйти замыслил!»—с досадой мелькнуло в голове Федора; его широкоскулое лицо нахмурилось, глаза стали сердитыми.
Что вздулся, словно тесто на опаре? — буркнул чернобородый, пристально разглядывая Федора.— Что, не узнал меня? А я тебя добре запомнил, молодец! И как завал ты первым кинулся растаскивать, а особливо, как с мечом на меня полез и руку разрубил... Припомнил теперь?.. Вишь, Митрошка, как оно нечаянно-негаданно случилось,— обернулся он к косоглазому лесовику.— Попал ко мне, Митрошка, ворог мой.
Неужто тот самый?
«Узнал душегубец! Да не взять тебе острожника!» — Федор выхватил спрятанный в тряпье нож.
Брось сие! — небрежно махнул рукой атаман.— Худа тебе не сделаю, не за тем пришел. Поговорить надо... Митрошка, выйди на час! — приказал он.
Митрошка покосился на него удивленно, но тут же покинул землянку.
Федор и Гордей остались одни. Молчали, разглядывали друг друга: пленник — настороженно, исподлобья, атаман — испытующе, с любопытством.
Как звать-величать тебя, молодец? — первым нарушил молчание лесовик.
Тебе на что, господу свечку за душу мою поставишь? — угрюмо спросил Федор, перевел взгляд с лица Гордея на открытую дверь, через которую был виден окутанный вечерними сумерками лес — частица заветной воли.
Будет ершиться,— примирительно молвил чернобородый — заметил, с какой тоской смотрел пленник наружу.—То я Митрошке в шутку. Ежели б порешить тебя думал, сюда бы не привел. На болоте еще прикончил бы за милую душу, чай, там тебя узнал. Подумал тогда, что взять с ратного человека. Да и знакомец ты мой еще с...— у него едва не вырвалось «с Кучкова поля!», но удержался, не досказал.
Вот уже в третий раз сводила их судьба. В день казни Ивана Васильевича Вельяминова Гордей, переодетый монахом, бросился сквозь строй дружинников к помосту. Тот рослый, богатырского сложения воин, который задержал его, а потом отпустил, был Федор. Во время схватки разбойников с порубежниками на окраине Коломны Гордей, узнав бывшего дружинника, на миг замешкался и не успел отразить его удар. Но открыть пленнику, что они давние знакомцы, вожак лесовиков не захотел: «Прежде поговорю с ним, проведаю, что за человек, о чем мыслит...»
после затянувшегося молчания, продолжая разговор, протянул с ухмылкой:
Да и удаль твоя мне полюбилась...
Федор не ожидал такого, уставился недоверчиво: «Что ему надобно? Не инак, пришел поиграть со мной, будто кот с мышей?» Но все же спросил:
Пошто ж на болоте не отпустил да тут теперь держишь?
Вишь, шустрый! Поначалу я тебя попытаю. Как звать все ж тебя, молодец?
Порубежник решил молчать, но тут ярче вспыхнуло пламя свечи, которую перед своим уходом примостил на бревне Митрошка, что-то похожее на участие (а может быть, это ему только показалось?) уловил пленник в глазах лесного атамана и невольно ответил:
Федором, сыном Даниловым.
Вона что! Тезки, выходит, родители наши. А ты, должно, дальний, по разговору видать. Вроде не с Волги и не с Рязани. С Верховских земель, что ли?
Со Сквиры я, что возле Киева.
Далеко тебя занесло! — удивленно покачал головой Гордей, поинтересовался: — А в Коломну как попал?
После мамайгцины.
Так ты, молодец, и на Куликовом поле был!? Чай, давно уже из Киева?
Годов десять как переехали.
Родом из купцов аль поповичей?
— Из христиан-подсоседков мы, по-тутошнему, из закупов.
