Владетельница ливанского замка - Бенуа Пьер (мир бесплатных книг .txt) 📗

— Адъютант Францескини убит?

— Убит. Вчера я хлопотал о нем по канцеляриям. Узнавал о судьбе своего предложения представить его к медали. Будет ли ходатайство удовлетворено — не знаю. Нас недолюбливают в Главном штабе. Мы мешаем составителям рапортов, которые изображают страну замиренной.

— А убийцы бригадира Лаказа? — сказал я, уклоняясь от намека. — Вы разыскали их наконец?

— Да, — ответил он, — я их поймал.

— Каким образом? Он усмехнулся.

— Право, ты еще, кажется, находишь возможным интересоваться этими пустяками!

— Как же ты их поймал?

— О, очень просто. Между Тель-Каукебом и Хассече у нас был проводником бедуин-таи. И вот вечером, на бивуаке, этот парень нечаянно роняет свой кинжал… Кинжал Лаказа.

— И тогда?

— Тогда я приказал оставить его наедине со мной и двумя мегаристами, двумя здоровенными малыми, друзьями Лаказа. Понимаешь?

— И он признался?

— Да, он все рассказал! Убийцы были из племени таи, расположившегося как раз по соседству. Я действовал лично с десятью молодцами и Ферьером, которого надо еще воспитать. Представляешь себе сцену: рассвет, малочисленное племя — едва тридцать палаток, воющие собаки, разбегающиеся во все стороны женщины, мужчины, которые запутываются в веревках собственных палаток. Не понадобилось и пяти минут. Убийц было четверо.

— Ты взял их живыми?

— Живыми… Я узнал, что в Алепе, перед взводом, они Держались молодцами.

Рассказывая, он не переставал внимательно следить за тем, какое впечатление производит на меня его краткое повествование. Глаза его горели.

— Все это еще волнует тебя, — пробормотал он.

Мы молча опорожнили стаканы. Перед нашими глазами возникли одни и те же картины.

— А что мой мегари? — спросил я. — Что с ним?

— Который? Мешреф? На нем ездит Ферьер. Ему живется недурно.

— А, Ферьер!

Вальтер заговорил глубоким голосом:

— Эти животные положительно необыкновенны. Если ты вернешься к нам через полгода, — уверяю тебя, Мешреф тебя узнает.

И так как я ничего не ответил, повторил:

— Мешреф тебя узнает.

Я продолжал молчать. Вальтер громко постучал по столу.

— Счет! — воскликнул он. — И уберемся отсюда!.. Вот уже целый час вся эта публика глазеет на нас, как на каких-то заморских зверей. Замечательное удовольствие для тебя, нечего сказать!

На улице мы наняли экипаж.

— В отель «Бассул», — приказал Вальтер. У подъезда отеля он сказал мне:

— Я запру собаку в своей комнате. Сейчас вернусь. Расплатись с извозчиком.

Когда он вернулся, мы стали ходить взад и вперед по авеню де Франсе. Ночь стояла жаркая и влажная. С моря подымался густой туман. У наших ног плескалась и вздымалась белая бахрома волн.

Вдруг Вальтер остановился, облокотившись на парапет.

— Значит, — сказал он, — это правда?

— Что?

— Что ты никогда не вернешься туда, к нам?

— Я устал, — отвечал я, — врачи…

Он меня не слушал. Я чувствовал, что теперь, когда темнота скрывала его черты, он отдался всецело своему волнению.

— Тебе остаться здесь, тебе? Это немыслимо. Ты в Бейруте! Что тебе здесь делать?

— На службе у меня не будет недостатка в работе, — сказал я с легким раздражением. — А в свободное время я сумею придумать себе занятие. Буду работать для себя.

Он расхохотался.

— Все что хочешь, — только умоляю тебя, без лицемерия! Ты будешь работать? Как великолепно ты это сказал! Все вы таковы! Ты будешь работать в Бейруте! Где работать? Когда работать? Над чем работать? Скажи, многих ли ты знал, кто занимался здесь в военной школе или вообще где бы то ни было? Разве ты не знаешь, какой климат, какой воздух в этом городе? Он расслабляет человека, уничтожает его. Обращает его в какую-то тряпку. Работать, — да, так всегда говорят здесь сначала, когда приезжают. А хочешь, я скажу тебе, во что обратится здесь твоя жизнь? Или лучше скажи ты сам! Сколько часов ты провел в кафе за эти два дня? Ну-ка, сколько?

— Какие глупости, — возразил я. — Ведь я еще не устроился. Через неделю…

Он покачал головой.

— Через неделю, если в тебе еще останутся силы, ты поймешь, что я был прав. Во всяком случае, у тебя уже не будет сил бороться. Ты уже отдашься своей жалкой участи: утром — час в канцелярии для виду; после обеда — лимонад и теннис с разными кислыми девчонками; в семь часов — коктейль с замужними, более или менее молодыми дамами; ночью — виски и девочки из мюзик-холла, у которых ты будешь искать рассеяния тех душевных волнений, какие возбудит в тебе дневной флирт. Вот!

Его намерение было слишком очевидно; карикатура, которую он мне нарисовал, слишком отличалась от суровой перспективы, открытой мне накануне строгим полковником Приэром.

— Ты преувеличиваешь, — ответил я, смеясь.

— Преувеличиваю! — воскликнул он. — Хотел бы я думать, что преувеличиваю, но мне страшно за тебя, страшно, — понимаешь?

Одни и те же слова дважды на протяжении двух дней… Я вздрогнул от неприятного ощущения.

— Мне хотелось бы знать, чего, собственно, ты опасаешься? Он пожал плечами.

— Э, разве я знаю! Вот тебе пример. Ты всего два дня в Бейруте, но мог бы уже подметить, что здесь трудно прожить меньше чем на сто франков в день. Эти сто франков, эти сорок тысяч в год, есть ли они у тебя?

— Не скажешь ли ты мне, — возразил я с досадой, — как поступают те из наших товарищей — а их немало! — у которых нет таких денег.

— Ошибаешься, — отвечал Вальтер, говоривший теперь с удручающим спокойствием. — Большинство бейрутских офицеров имеют кое-какие деньги. Приехав в Сирию, чтобы сделать сбережения, они проедают здесь свои гроши. Есть и такие, у которых нет ничего, — я это знаю. Такие или делают долги, или же влачат в своих конурах такое существование, какое для тебя — уверяю тебя! — было бы совершенно невыносимо, судя по той манере, с какою ты только что обсуждал в Табари карту вин.

Он подумал и добавил:

— Я прекрасно знаю, — есть еще третья категория: это — Женатые. Но об этих я и говорить не хочу.

— Почему?

— Потому, что они офицеры только по имени. Я положил руку ему на плечо.

— Вальтер, выслушай меня.

— Ну?

— Вальтер, я не сержусь на тебя за эти слова. Не сержусь тем более, что, помнится, когда-то я говорил то же самое. Помнишь, это было в Алепе. Нам сообщили тогда о женитьбе одного из наших товарищей, Баранже. Неужели ты сказал бы сегодня то же самое, если бы узнал, что я женюсь?

— Да, — ответил он, — почему бы мне изменить свое мнение!

— Потому, что с тех пор капитан Баранже пал смертью храбрых при штурме Энтабы.

— Умирать одно, — возразил он, — а быть храбрым офицером — другое. То, что я говорил о Баранже, я скажу и о тебе. И даже больше.

— Даже больше?

— Да, потому что Баранже все равно остался бы служить в колониальных войсках. Женившись, он не жертвовал тем, чем пожертвуешь ты.

— Чем же я пожертвую?

Он взял меня за руку и сказал тоном, которого я никогда не забуду, — тоном, в котором упрек смешивался с чувством, способным вызвать самые безудержные слезы:

— Люсьен, Люсьен, неужели за такое короткое время ты мог забыть три года нашей совместной жизни?

Он почувствовал, что я слабею, и продолжал:

— Что ты мне сейчас сказал?.. Ведь это неправда? Эго только предположение? Тебе жениться — да это немыслимо! Такие люди, как ты, не женятся! Ведь это же неправда?

Я опустил голову.

— Нет, это правда! — ответил я.

Он не сделал ни единого движения. Я услышал только, как он тихо пробормотал:

— В таком случае, понимаю: все кончено.

— Войдем сюда, — произнес Вальтер.

Кажется, мы уже в шестой раз проходили перед электрическими фонарями кафешантана. Я молча последовал за своим товарищем.

В глубине залы на экране мелькали кадры кинокартины. Мы с трудом разыскали свободный столик в этой зале, темной, прокуренной и набитой публикой. Едва мы успели усесться, как вспыхнул свет. Мы увидели оркестр, группы посетителей за сто-