Кругосветное путешествие юного парижанина - Буссенар Луи Анри (читать книги полные .txt) 📗

Два часа ночи. Прежде чем впасть в забытье, Фрике увидел огни на берегу, придававшие происходящему зловещий вид.

Пока силы природы, вставшие на сторону «морских разбойников», довершали дело, начатое «кораблем-хищником», туземцы с нетерпением ждали появления человеческих останков.

Надежды их сбылись. Шлюпка — увы! — разбилась об острые кораллы, прочно и неподвижно охранявшие берег. Все, кто находились в ней, были, к сожалению, мертвы (нашим друзьям удалось спастись только чудом): трупы их уже вылавливали антропофаги.

Эти любители человеческой плоти, для которых кораблекрушение — всегда большое счастье, разожгли множество огней и принялись делить подарки, присланные батюшкой Океаном. Костры готовили двуруким цвета сажи пир, достойный Пантагрюэля.

Внезапно, как это характерно для тропиков, настал рассвет. Огни костров тотчас же поблекли, засияло солнце, пронизывая сверкающими лучами причудливую австралийскую флору.

— Кооо!.. Мооо!.. Хооо!.. Ээээ!.. — без конца звучали призывные кличи туземцев.

И отовсюду, из лесных чащ, устланных бесконечным травяным ковром и украшенных великолепными цветами, стали появляться странно одетые личности, резвившиеся, точно огромное стадо обезьян, вознамерившихся обчистить плантацию сахарного тростника.

Их набралось более двухсот. Увидев группу, сопровождавшую, а точнее, конвоировавшую четверых жертв кораблекрушения, связанных по рукам и ногам, дикари возликовали в предвкушении острых ощущений.

Фрике, повесив нос, в разорванной на груди одежде, шел впереди, за ним Андре, поддерживающий едва оправившегося от контузии доктора. Четвертым был один из матросов «Эклера» — могучий детина со сверкавшими глазами, — с таким наслаждением свертывавший сохранившуюся цигарку, что казалось, будто его абсолютно не волнует случившееся.

Дикари времени даром не теряли, в одно мгновение выловленные из океана трупы расчленили каменными топорами и ножами, нанизали куски на ветви эвкалипта, араукарии [393] и каучуковых деревьев. Расчлененные останки затрещали, поджариваясь, испуская снопы искр.

Четырех пленников усадили вокруг костра (похоже, их собирались сберечь впрок, на случай голода). Приготовление столь чудовищной еды вызывало у французов чувство омерзения.

— Ну вот, — произнес наконец Фрике, — стоит только попасть в кораблекрушение — и сразу рискуешь быть съеденным. Боже, как это глупо!

Андре принялся успокаивать паренька, хотя внутренне был с ним согласен…

— Ну, морской волк, побольше смелости. Не верю, что нашей могилой станут желудки бравых подданных ее всемилостивейшего величества королевы Виктории [394]. Австралийцам, не более чем туземцам племени осиеба, удастся попробовать нашего мяса. Таково мое предчувствие. А вы как думаете, доктор?

— Я думаю, что хорошо было бы поспать часок.

— За чем же дело стало, мой друг? Отдохните на травке тихо и мирно. А я хочу, несмотря на отвращение, поглядеть, как эти животные будут есть.

Солнце только на короткое время прорвалось через плотную пелену туч, потом опять исчезло. Задул резкий ветер, глухо прогремел гром, ревущие волны с шумом разбивались о коралловые скалы.

Где-то далеко ухнула сигнальная пушка. Не «Эклер» ли подал сигнал? А может, еще какое-то судно было подхвачено ураганом и гибло неподалеку от берега? Нашим друзьям некогда было ни разузнать об этом, ни обменяться мнениями.

А туземцы, не обращая внимания на непогоду, думали только о предстоящем пиршестве. Жаркое вскоре поспело. Гарнир к нему, состоявший из овоща, окрещенного натуралистами значащим именем Solarium anthropophagorum [395], дымился на перламутровых раковинах, расставленных предусмотрительными дикарями у костров для сбора мясного сока.

Стол накрыт, пора начинать пир. Один из приглашенных к обеду, с перьями в волосах и браслетом из змеиных зубов, начал читать какое-то заклинание, без сомнения, благословлявшее столь фантастическое пиршество.

— Именем закона!.. Остановитесь!..

Громкий повелительный возглас на прекрасном французском остановил на полуслове первый же стих песнопения.

Эффект был феерический. Белые остолбенели.

Потрясенные чернокожие вскочили и схватились за оружие.

— Остановитесь!.. — прозвучал тот же голос. — Повторяю!.. Слушайте и повинуйтесь! Дикари!.. В противном случае составлю протокол!

Чернокожие тотчас же опустили копья с костяными наконечниками, тяжелые деревянные дубинки, палицы из железного дерева, бумеранги. Такого спектакля наверняка никогда не видели туземцы, разбросанные от полуострова Йорка до Сиднея и от Мельбурна до реки Суон [396].

Разноцветные попугайчики вовсю болтали, сидя, как на насесте, на серебристых листьях деревьев.

— Жандармы!.. — воскликнул Фрике.

На самом деле это были не жандармы, а всего лишь один французский жандарм в парадной форме. У этого малого на голове росло всего три волоска. Был он широкоплеч, высок ростом, худощав, костист и кряжист, точно ствол вяза, нос сизый, как слива, усы закручены кверху, бородка в форме запятой, грудь украшена звездой за храбрость. Уголки походной шляпы находились в строго горизонтальном положении, кожаное снаряжение блестело, как расплавленное золото, слегка намокшие сапоги выглядели словно отлакированное черное дерево, а ножны сабли сверкали не хуже серебряного лука бога Аполлона.

Появление соотечественника пришлось весьма кстати. Несколькими ударами сапога он живо раскидал вертела, уголья и жаркое.

— Как не стыдно, дикари, — продолжал незнакомец сердитым и раздраженным голосом, — как вам не стыдно есть себе подобных? Не сметь!

Произнеся это, жандарм принял воинственную позу: окинул взглядом все вокруг, свел пятки вместе, развел носки врозь, чуть-чуть согнул колени и выпятил грудь, как во время смотра, наконец остановил взгляд на гримасничавших пленниках.

Оправившиеся от первоначального шока и взбешенные разгромом пира, когда лакомое блюдо оказалось на земле, туземцы выставили оружие и, вдохновленные австралийской Терпсихорой [397], принялись выделывать фантастические па.

На их торсах, руках и лицах были изображены белой краской кости человеческого скелета; эти произведения высокой моды являлись парадной формой, церемониальным нарядом для каннибальских трапез. У многих, в дополнение к этому, были абсолютно потрясающие татуировки. Одни изобразили у себя на щеках лакричного цвета [398] минеральными красками любимых английскими матросами рыжих блондинок, копируя то, что подглядели на морских базах.

Другие предпочитали усы. На щеках у некоторых женщин были нарисованы трубки, причем при дыхательном сокращении легких имитировалась затяжка, а при выдохе шел дым, поднимавшийся голубоватыми колечками. Изображался даже горящий табак в виде красного кружочка.

Ну и, наконец, кое-кто выколол у себя на груди красную гимнастерку солдат королевской морской пехоты, перехваченную черным поясом, с прикрепленными саблей и штыком.

Европейцы, несмотря на всю серьезность положения, давились от смеха. Один лишь жандарм по-прежнему был суров — ситуация приобрела более мрачный характер из-за тысячекратно повторяемых восклицаний: «Кик-хе-тю!.. Кик-хе-тю!..», что означало: «Хотим есть!.. Хотим есть!..»

Услышав эти слова, жандарм решил, будто его по-французски спрашивают: «Кто ты?»

— Кто ты?.. Кто ты?.. Дикари, едва прикрытые одеждой, обращаются ко мне на «ты»… Что за невоспитанность! Да ладно уж, поясню. Вы видите перед собой жанддарррма Онезима-Эвсеба-Филибера Барбантона из колониальной жандарррмеррии!.. Награжден медалью в шестьдесят пятом, получил орден за военный подвиг в семидесятом!.. Восемнадцать лет на военной службе, пять кампаний, три ранения, и вот… попал в кораблекрушение и очутился на ваших берегах при поездке из Новой Каледонии [399].