Дорогой богов - Балязин Вольдемар Николаевич (читать книги без сокращений txt) 📗
Фридрих Шиллер, стремительный и тонкий, в мгновение ока оказался рядом с солдатом.
— Как смеешь ты, каналья, касаться этого человека! — закричал он неожиданно высоким и звонким голосом. — Если бы я не дал зарока никогда не бить человека, я разбил бы твою пустую башку на сотню осколков! Вон отсюда, болван!
Солдат опешил и глупо моргал белыми короткими ресницами. Он вообще-то знал, что ленивых арестантов бьют посильнее этого, и никакой вины за собою не чувствовал. Но в то же время, как глуп он ни был, он понимал, что молодой господин, кричавший на него, был одет в какой-то мундир и к тому же, когда он подкрался, говорил по-французски, а значит, это был не простой человек, а, скорее всего, начальник. Взвесив все это, солдат выпучил глаза еще больше и, на всякий случай рявкнув: «Виноват, ваше благородие!» — отступил назад.
На следующий день Ваня и Фридрих снова встретились в саду.
— Я должен уехать, Жан, — сказал Фридрих. — Мне разрешено было посетить мою больную мать. Срок истек. Завтра я возвращаюсь в «Академию Карла» — питомник рабов, как назвал ее Шубарт. Я учусь там. Отсюда и мой мундир, — добавил он, брезгливо поморщившись, и так повернул шею, как будто воротник мундира душил его.
В этот день они говорили о многом. Но более всего Фридрих говорил о великом швейцарце Руссо и его учении, способном обновить и переделать мир. А потом он читал свои стихи. И хотя они звучали на языке, которого Ваня не понимал, он чувствовал гармонию и силу, отличающую стих мастера и мыслителя.
Однажды ночью, по-видимому около трех-четырех часов, когда сон был особенно крепким, Ваня почувствовал, что кто-то стоит возле него. Он тут же открыл глаза и в неверном слабом свете луны увидел на фоне окошечка силуэты двух человек, а рядом с ним на коленях стояли Уго и кто-то еще, в котором Ваня признал одного из французов. Как только Ваня открыл глаза, француз поднял руку и, приложив палец к губам, еле слышно прошептал:
— Жан, я хочу сказать вам то, чего не могу сказать днем: вокруг вас всегда люди и я лишен возможности сделать Это. Жан, мы можем убежать отсюда.
— Я слушаю, — сказал Ваня, не желая раньше времени проявлять своего отношения к словам француза.
— Я все продумал. Когда нам принесут ужин, мы должны будем ринуться в приоткрытую дверь и напасть на часового. От будки часового, у входа, до второй будки, возле дверцы в стене, — не более тридцати метров. Нужно пять секунд, чтобы добежать туда. А потом у нас будет пара ружей, пара палашей, а это что-нибудь да значит.
Ваня зримо представил себе все, о чем говорил ему француз. Более того, перед его взором пронеслась панорама Марбаха, и поля вокруг него, и черные холмы, и покрытые лужами дороги. Ваня почувствовал свежее дыхание леса, шелест ветра и, поглядев вокруг, еще сильнее ощутил затхлый, могильный воздух конюший и серые, липкие стены ее. Но чувство настороженности, постоянно жившее в Ване, и здесь взяло верх.
— Я подумаю, — сказал он и перевернулся на другой бок, желая показать, что больше на эту тему разговаривать не хочет.
Француз что-то зашептал на ухо Уго, и оба они неслышно растаяли во мраке.
Утром, впервые за все время, в конюшне появился Куно фон Манштейн с целой сворой капралов и офицеров. Прежде чем они вошли туда, ворота в конюшню держали распахнутыми добрых полчаса, чтобы его превосходительство не задохнулся, войдя в этот ад. И все же когда белобрысый Куно вошел в конюшню, то по лицу его было видно, что воздух здесь все еще оставляет желать лучшего.
Ландскнехты встретили Куно, выстроившись вдоль стены тремя рядами.
— Здорово, ребята! — с наигранной бодростью воскликнул белобрысый, цепко оглядывая живой товар, с которым ему предстояло пересечь океан.
— Здравия желаем! — неожиданно дружно рявкнули ландскнехты, хотя до последней минуты никто не учил их Этому.
Обойдя строй, Куно вернулся к середине его и, молодцевато отставив вперед ногу, сказал:
— Вот что, ребята. С сегодняшнего дня с вами будут заниматься мои унтер-офицеры и капралы. Они будут учить вас ходить, потому что, сидя в этой дыре, некоторые из вас, наверное, уже разучились делать это. Так что теперь капрал заменит вам и мамку и няньку. Ну, а вы должны слушать своих нянек. Кто же не станет этого делать, — тут шутливый тон у белобрысого кончился, — будет наказан. И посерьезнее, чем в детстве.
После завтрака, который в это утро был и свежее и вкуснее, чем обычно, обитателей конюшни вывели во двор. В первые минуты они стояли ослепшие от света и оглохшие от птичьего свиста, затем понемногу стали оглядываться, прислушиваться и приходить в себя.
О, каким великолепным был этот двор! Какой чудесной была первая травка, пробившаяся сквозь твердую холодную землю! Каким глубоким было это небо, раньше бы показавшееся им низким и серым! Каким восхитительным и свежим был этот дождик! Даже усатые краснорожие капралы и те показались всем милыми, симпатичными парнями. Впрочем, через час последнее предположение многие оценили как преждевременное.
…С этого дня капралы и унтер-офицеры начали с утра и до вечера гонять ландскнехтов герцога Карла по маленькому дворику, превратившемуся в плац для строевых занятий. Сначала их учили поворотам на месте и поворотам в движении, после этого перешли к обучению шагистике в цепи и в колонне и, наконец, выдали всем деревянные палки, которые Заменяли ружья, для того чтобы выучить тому, как следует носить ружье на плече и как на руке и как отдавать честь офицеру, если стоишь на часах, а ружье держишь у ноги.
От беспрерывного мерного топота, от звенящих криков команд, от мельтешивших в глазах серых стен к вечеру у всех отнимались ноги и изрядно шумело в голове. Кое-кому прежнее житье, когда только и требовалось что спать, да есть, стало казаться не таким уж несносным. А кое-кто начал крепко задумываться над тем, что ждет его за стенами Гогенасперга.
По вечерам, после того как все они возвращались в конюшню и валились от усталости на тюфяки, кто-нибудь начинал петь, и под низким потолком конюшни, сменяя друг друга, начинали печально звучать песни. В песнях этих была вся жизнь Германии. Ее героями были жадные купцы и ленивые монахи, веселые студенты и плутоватые разносчики товара, трудолюбивые крестьяне и их добродетельные жены; но чаше всего в конюшне пели о солдатах: о парне, которого обманом вовлекли в свои сети вербовщики, и о другом солдате, который давно уже стал непригодным к службе и теперь ходил по деревням с сумой и посохом.
Был прежде — господин!.. -
начинал кто-нибудь первый песню, и несколько человек враз подхватывали:
И так, вторя друг другу, они допевали до конца эту песню, песню о парне, обманутом вербовщиками.
Затем начиналась вторая песня, не менее веселая, чем первая, кончавшаяся так:
Сначала Ваня не понимал содержания этих песен. Но потом один из французов перевел их ему, а после многократного повторения он и сам уже хорошо разбирался в их тексте. И однажды, когда пение смолкло и его новые товарищи один за другим начали засыпать, Ваня вдруг снова вспомнил сцену в Портсмуте, слова англичанина о союзниках, которых скупают, как скот, и с горечью подумал: «Не больно-то хорошо будут воевать эти парни».
Примерно через месяц после того, как в Гогенасперге начались занятия муштрой и шагистикой, произошло событие сильно взбудоражившее всех обитателей конюшни. Однажды утром, когда ландскнехтов, как обычно, вывели во двор, они заметили, что там с ружьями наизготовку находится человек тридцать солдат, по стенам ходит еще человек двадцать, а у самой калитки в окружении вооруженных офицеров стоит белобрысый Куно. Когда капралы в считанные секунды построили выведенных во двор арестантов, Куно вышел вперед и, вытащив из-за обшлага левого рукава какую-то бумагу, выкрикнул:
