Дорогой богов - Балязин Вольдемар Николаевич (читать книги без сокращений txt) 📗

В Вюртемберге уже давно продавались все должности: от поста конюха в дворцовой конюшне до места премьер-министра. Уже давно вошли в привычку принудительные займы и силой навязанные лотереи. Уже давно и вино, и соль, и табак продавались только в казенных лавках за весьма немалые деньги, а за ввоз контрабанды виновных ждали казематы герцогских тюрем, но денег однако все же не хватало.

«Следует предпринять что-то решительное, — подумал Карл, — иначе мой Швабский Версаль останется недостроенным, армию придется сократить, расходы на двор урезать. Но что можно сделать?» Мысли вяло копошились в голове Карла, но ничего путного на ум не приходило,

«Почему я должен думать о том, где взять деньги? — вдруг с неожиданной злобой подумал он. — Я рожден повелевать, а не придумывать разные хитрости, как да откуда достать десять или двадцать тысяч талеров! На это есть министры, и пусть эти увальни постараются что-нибудь придумать. Ясно одно: лишним тратам следует положить конец и из всего, из чего только можно, следует самым энергичным образом выколачивать деньги».

Карл вспомнил о трех недостроенных замках, о незаплаченном месячном жалованье офицерам четырнадцати полков, о расходах на содержание своего маленького Версаля, о расходах на содержание «Академии Карла», и раздражение сменилось у него глубокой апатией. Но злоба все еще теплилась в душе герцога, как теплится в глубинах вулкана неостывшая лава, готовая в любой момент взорваться и выплеснуться наружу.

В таком состоянии Карл и начал просматривать ворох счетов, векселей и долговых обязательств, которые, по словам его министра финансов, не могли ждать ни минуты отсрочки. За этим делом и застал своего патрона неслышно вошедший в кабинет секретарь. Увидев своего господина в столь ранний час бодрствовавшим, обычно невозмутимый, отлично вышколенный щеголь секретарь от удивления чуть не присвистнул. Но, бросив взгляд на лицо своего владыки и увидев, как сурово сдвинуты брови Карла и плотно сжаты его губы, тут же изобразил почтительное сочувствие и сугубую серьезность.

Как ни тихо вошел секретарь, Карл услышал это и, медленно подняв голову, хмуро взглянул на него. Секретарь, отвесив глубокий поклон, замер, стоя на носках башмаков с отставленной в сторону рукой. Взглянув на секретаря, Карл хотел было сказать, что вот, мол, вы все еще спите, а я, Карл Евгений, герцог Вюртембергский, ваш повелитель, уже второй час работаю здесь, не разгибая спины, но потом передумал и только буркнул:

— Вызови ко мне немедленно Ригера и Куно фон Манштейна.

Ваня и сопровождавшие его солдаты остановились перед небольшой железной дверцей в одной из стен замка. Дверца тотчас же распахнулась, и они вошли в один из внутренних двориков, каких было несколько в замке Гогенасперг. Дворик примыкал к наружной стене. Половину его занимало неуклюжее одноэтажное строение, похожее на конюшню. Большие ворота, расположенные в самой середине строения, и крохотные, забранные решетками, окошечки еще более усиливали это впечатление. С внутренней стороны двора, возле дверцы, через которую Ваня только что вошел, и у самых ворот, ведущих в конюшню, стояли полосатые черно-желтые будки. В каждой из них Ваня заметил по одному солдату с палашом на бедре и ружьем в руках.

Как только Ваня шагнул во внутренний дворик, он услышал жалобный вой, почему-то показавшийся ему знакомым. Вой рождался где-то в глубинах конюшни и через зарешеченные окошечки выливался во дворик. И Ваня вдруг вспомнил темную гавань Портсмута, желтое пятно маяка, тоскливый рев, доносившийся из утробы старого фрегата, клочья тумана, лежащие на воде, и немногословного англичанина, который процедил сквозь зубы: «Это поют каши союзники, сэр. Мы покупаем их в Германии, кажется, по пятьдесят фунтов За голову и отвозим за океан, для того чтобы они усмирили, наконец, взбунтовавшихся янки».

…В конюшне, прямо на полу, сидело и лежало не менее двухсот ландскнехтов сиятельного герцога. У половины из них имелись серые тюремные тюфяки, набитые соломой, остальные размещались прямо на голых досках. Воздух в конюшне показался Ване густым и липким; от испарений давно не мытых двухсот человеческих тел, от прелой соломы, от табачного дыма у него запершило в горле и на глаза навернулись слезы.

Он не успел еще как следует осмотреться, как перед ним вырос здоровенный оборванец и что-то сказал ему по-немецки. Ваня не понял и, разведя руками, всем видом своим показал оборванцу, что не знает языка и ничего не понимает. Тогда оборванец повернулся к группе сидящих в углу мужчин и что-то сказал им. Дружный хохот раздался в ответ, и Ваня понял, что смеются над ним, но причину этого смеха понять не смог. Взглянув на сидящих в углу мужчин, Ваня сообразил, что они здесь главные. Тому было много признаков: и то, что сидели они на самых толстых тюфяках, и то, что одеты были значительно лучше других, и то, что у каждого из них во рту или в руках была трубка, и то, как смотрели на них все находившиеся в конюшне. Один из сидевших в углу встал с тюфяка и подошел к Ване. Он был худощав, невысок ростом, и по тому, как, нарочито дурашливо кривляясь и подергиваясь, прошел расстояние, отделявшее его от Вани, Устюжанинов понял, что человек этот исполняет здесь роль шута.

Не доходя до Вани двух шагов, человечек церемонно поклонился. Поклон этот, сопровождавшийся ужимками и прыжками, был встречен дружным хохотом. Ободренный этим, человечек повторил понравившийся всем поклон и визгливо» прокричал:

— Уго!

Ваня догадался, что он назвал ему свое имя, но в ответ не сказал ни слова. Когда шум и смех немного приутихли, Ваня громко спросил:

— Кто здесь понимает по-французски или по-английски?

Но ему никто не ответил, и он заметил, как несколько человек опасливо покосились сначала в угол, а потом поглядели на него, как бы ожидая чего-то.

— Подойди сюда, — вдруг сказал по-французски один из сидевших в углу мужчин, и, по тому, как во всей конюшне сразу же воцарилась полная тишина, Ваня понял, что это и есть тот, кто здесь верховодит.

Он медленно пошел вперед, с любопытством разглядывая позвавшего его. Перед ним, в окружении полудюжины телохранителей, сидел огромный детина, с маленькими медвежьими глазками и лоснящимся от жира лицом. На обеих его щеках видны были глубокие шрамы, в правом ухе висела серебряная серьга в виде турецкого полумесяца.

Детина в недоброй усмешке раздвинул толстые мокрые губы и по-французски же спросил:

— Ты что же, не хочешь говорить на нашем языке, парижский ублюдок? Клянусь святым Паулем, моим покровителем, я за неделю выучу тебя этому языку или ты онемеешь от страха. Так я говорю, Жаки? — крикнул детина.

И Ваня увидел, как человек двадцать из числа тех, кто сидел поодаль на голых досках, вскочили, словно на пружинах, и хором прокричали:

— Jawol, exellenz! [16]

— Вот видишь, — сказал детина, — эти выродки, придя сюда, тоже ни слова не знали по-немецки, но не прошло и месяца, как из их поганых глоток льются только чистейшие немецкие слова, и они уже забыли, что их когда-то звали Анри, или там Ги, или Виктор. Все они — Жаки, и все они трясутся от страха, как хвост у побитой дворняги. А теперь, ублюдок, ты подаришь своему учителю, за то что он собирается научить тебя языку, которого ты не знаешь, свой сюртучок, башмаки и панталоны.

Верзила замолчал, и тишина в конюшне стала такой, какой бывала она в море перед ураганом. Ваня стоял не шелохнувшись и смотрел прямо в медвежьи глазки Пауля.

— Ты что, оглох, ублюдок? — лениво процедил верзила. — Я не повторяю приказаний и не люблю ленивых и нерасторопных.

— Он стесняется, Пауль! — пронзительно взвизгнул шут. — Нужно помочь его превосходительству раздеться.

И человечек в мгновение ока возник перед Баней. Он цепко ухватился за борт сюртука и проворно отстегнул одну пуговицу.

В следующее мгновение человечек лежал в углу на тюфяках, ошалело тараща глаза. Ни он сам и ни один из видевших все это так и не поняли, каким приемом белокурый силач бросил Уго на добрые пять шагов от себя, точно рассчитав и силу своего броска, и то место, куда тот рухнет. Улыбка медленно сползла с лица Пауля. И Ваня заметил, что в медвежьих глазках вожака замерцал огонек страха.