Кровавая Роза - Монсиньи Жаклин (лучшие книги .txt) 📗

– Неужели они подхватили какую-то заразную болезнь? – встревожился Фульвио.

– Я, кажется, догадываюсь, какую! – с усмешкой произнесла Зефирина.

Каждый матрос обладал тремя или четырьмя индейскими женщинами, которых считал делом чести почтить вниманием по нескольку раз на дню. Фульвио прибыл вовремя. Его матросы погибали от любви [179].

Они не обнаружили воодушевления, когда князь заговорил с ними о возвращении в Европу. Зефирине пришлось использовать все свое красноречие в поддержку мужа.

– С помощью этих драгоценностей, друзья мои, вы сможете завести дело или купить землю! Жениться на невесте, которую оставили дома.

Эти доводы подействовали кое на кого. Другие твердо отказались уезжать. Они были и так счастливы со своими женами. Так как на них падет двойной труд, подумал Фульвио, этим беднягам недолго осталось жить.

С лошадьми, ламами и, конечно, Гро Леоном они погрузились на борт «Зефиры». Предусмотрительный Фульвио сделал запасы воды, вяленого мяса, живой домашней птицы и фруктов.

Ясным утром они приготовились к отплытию. С полуюта Фульвио приказал произвести маневр. Он уже опять водрузил на глаз черную повязку. В шляпе с плюмажем князь имел вид бывалого пирата. Для большей предосторожности он велел поднять испанский флаг. Бывшая галера для каторжных работ стала кораблем свободных людей, матросы гребли, распевая:

«Мы возвращаемся домой».

Зефирина держала Луиджи на руках. Она с грустью смотрела, как удаляется Золотая Кастилия. Ее сердце сжалось при мысли обо всех пережитых драмах. Смерть Гуаскара и Атагуальпы… Обреченный на вымирание народ инков, который она научилась понимать, уважать и любить.

Она взяла Пандо-Пандо за руку. Лицо индейца, словно высеченное из красного дерева, оставалось непроницаемым, но Зефирина понимала, какую душевную боль тот испытывает.

– Бледнолицая Зефирина счастлива найти землю предков? – спросил Пандо-Пандо.

– Да, Пандо-Пандо, бледнолицая Зефирина счастлива! – ответила молодая женщина, смахивая с щеки слезу.

В сундуке капитанской каюты Зефирина обнаружила старомодные платья начала века. Юбки были недостаточно пышными, рукава с прорезями давно уже не носили, но Зефирина была счастлива снова облачиться в женское платье. Корсаж был затянут насмерть, высоко вздымая грудь. Она в самом деле чувствовала себя отлично, снова превратившись в даму. Мадемуазель Плюш заплела в косы ее распущенные волосы дикарки, прежде чем превратить на макушке в эффектный шиньон с каскадом локонов.

Перед встречей с мужем за трапезой Зефирина посмотрелась в зеркало и поразилась самой себе.

«Как это может быть? Я должна быть в морщинах, с обожженным солнечными лучами лицом!»

Со сверкающими волосами и золотистым загаром, не вполне подобающим даме ее положения, Зефирина была ослепительна. Она приобрела свежесть и зрелость, превратилась в женщину прекрасную, притягательную и, как ни странно, более нежную, чем юная Саламандра с острыми коготками, каковой была прежде.

Взгляд Фульвио подтвердил, что она прекрасна. За ужином, во время которого им прислуживал Буа-де-Шен, Фульвио и Зефирина говорили о будущем. Князь Фарнелло любил навигацию.

– Где вы научились командовать судном, господин муж мой? – спросила Зефирина, снимая кожу с ножки дикой индейки.

– В Венеции, моя дорогая, куда отец отправил меня юношей.

Беседуя с мужем, Зефирина поняла, что Фульвио тешится мыслью остаться на корабле и жить, как «корсар».

– Воистину, прекрасное будущее для наших детей! – запротестовала Зефирина. – Вы – князь Фарнелло и должны им стать вновь… Морской гуляка… разве это занятие, достойное вас?

Щеки Зефирины зарделись от негодования.

– Ты очаровательна! – воскликнул Фульвио.

Он хотел обнять ее.

Нет уж, мессир, сегодня мы откроем карты. Вы думаете, я не замечаю ваших подозрений на мой счет, подозрений, которые мне тягостны настолько же, насколько они несправедливы и необоснованны!

– Ты хочешь сказать, что…

– Сото не был моим любовником! Как и никто другой… – добавила она. – Я огорчена вашей подозрительностью, она бросает тень между нами. Я всегда была вам верна, помнила вас каждое мгновение, боролась в самых тяжелых условиях за ваше освобождение…

Она ловко смешивала правду и ложь. Даже в объятиях дона Рамона разве она не думала о Фульвио?

Ошеломленный таким напором, Фульвио попытался возразить.

– Зефирина, ты…

Она прервала его.

– Я тем более огорчена, что именно у меня есть все основания сетовать!

Фульвио вздрогнул.

– Как это?

– Я обвиняю вас в том, что вы обманули меня с той, кого я считала своей подругой, с Малинцин… – произнесла она, воспользовавшись принципом Макиавелли, который помнила всегда: «Чем больше вы неправы, тем смелее должны атаковать!»

Даже если бы десять бомбард были пущены в его судно, Фульвио не подскочил бы так высоко.

– Малинцин? От кого вы услышали этот наглый навет? От Буа-де-Шена, от Паоло?

Умнейший человек своего века выдал себя, как последний простак.

– В Панаме…

Зефирина выдумала историю про индейца, который поведал ей о страсти прекрасной ацтекской женщины к ее мужу. Фульвио все проглотил. У опасного соперника был выбит клинок.

Роли поменялись. Из обвинителя Фульвио превратился в обвиняемого. Перед судом Зефирины он должен был оправдываться, что проделал с большой неловкостью: никогда в жизни он не отвечал на притязания Малинцин. Верно, что обманутая Кортесом, она искала утешения, но он остался холоден, как камень.

Обиженная Зефирина не хотела ему верить. Ему пришлось пасть на колени, обнять ее, лаская, сжать в объятиях, чтобы победить сопротивление и увести на их ложе под балдахином.

Прижимаясь к Фульвио, Зефирина констатировала: победа осталась за ней.

Больше за время путешествия ревнивый сицилиец ни разу не возвращался к этой теме и не сделал ни одного намека касательно Кортеса или Сото. Зефирина похоронила последних призраков, разделявших ее с мужем.

Ночи на воде… безмятежные ночи Сумеречного моря, бурные ночи под звездным небом Атлантики, ночи любви, ночи, в которые Зефирина заново узнала тело Фульвио, а Фульвио – тело Зефирины. Она делала его своим рабом, он ее – одалиской. Он уже не мог обходиться без нее. Как можно было забыть медовый вкус ее кожи, пьянящий запах ее волос, нежное золотое руно внизу? Они смотрят друг на друга с побледневшими от наслаждения губами. Их глаза блестят. Зефирина, раскинувшись, стонет, ожидая высшего мгновения страсти. Она вытягивает руки, привлекая Фульвио. С рычанием он опускается на нее, сначала мягко проникает в это укрытие, предназначенное для него… Жар этого гнезда опьяняет его. Оно обжигает… переполняет его… Губы Фульвио ищут рот Зефирины. Они задыхаются, отдают себя, стремятся друг к другу. Они до такой степени созданы друг для друга, что с трудом в это верят.

Они вместе вскрикивают… вместе умирают в вечной пене на вершине наслаждения.

Снаружи о борта галеры плещет морская вода.

Через девяносто дней благополучного плавания путешественники, уже испытывавшие недостаток пресной воды, увидели, наконец, на горизонте землю.

За это время они потеряли двух лам, трех лошадей и, увы, десятерых человек, умерших от болезней.

Возбужденные, все собрались на палубе, обсуждая, что это за земли: коса ли Бретани или «рог» Португалии [180]. Зефирина держала Луиджи на ремешке, поскольку малыш теперь ходил и бегал повсюду.

Фульвио удалось избежать встречи с испанскими галионами. Все надеялись, что достигли берегов Франции и, стало быть, не попадут в застенки Карла V.

Белые чайки летали над мачтами.

Гро Леон хлопал черными крыльями в знак радости. Маленькие суденышки рыбаков шли навстречу тяжелой незнакомой галере.

Из предосторожности, по распоряжению Фульвио, флаги на судне были спущены.