Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Наконец, под нажимом дона Антонио, Джансимоне в один прекрасный день решил сказать своему ученику, что они должны расстаться, и притом как можно скорее.
Весть об увольнении пришлось повторить фра Микеле дважды, после чего, решительно и проницательно устремив взор в смущенные глаза хозяина, юноша спросил:
— А по какой причине должны мы расстаться?
— Ну вот еще! — возразил шорник, напуская на себя строгость. — Осмеливаешься спрашивать? Ученик допрашивает хозяина!
— Я имею право, — спокойно отвечал фра Микеле.
— Право! Право!.. — пробурчал шорник удивленно.
— Да, право. Ведь мы заключили договор…
— Никакого договора мы не заключали, — прервал его Джансимоне, — я ничего не подписывал.
— И тем не менее, мы его заключили: для этого не требуется бумаги, пера и чернил; среди порядочных людей достаточно слова.
— Среди порядочных… Среди порядочных… — забормотал шорник.
— Разве вы не порядочный человек? — холодно спросил фра Микеле.
— Порядочный, конечно! — ответил Джансимоне.
— Так вот, повторяю, раз мы с вами порядочные, значит, у нас есть договор о том, что я обязан у вас работать как ученик, а вы со своей стороны должны научить меня своему ремеслу и, пока я не дам вам повода для неудовольствия, не имеете права прогнать меня.
— Верно. А если ты даешь повод для неудовольствия? Что тогда?
— А я давал повод?
— Ты их даешь поминутно!
— Какие же?
— Какие, какие!..
— Я помогу вам припомнить, если они имеются. Разве я лентяй?
— Этого я не говорю.
— Буян?
— Нет.
— Пьяница?
— Уж этого-то нет, пьешь одну воду.
— Безобразник я?
— Этого еще только не хватало, несчастный!
— Так что же, если я не безобразник, не пьяница, не буян, не лентяй — какой же я даю повод к неудовольствию?
— Мы не сходимся в характерах.
— Не сходимся в характерах? — повторил подмастерье. — Да ведь у нас с вами сейчас первая размолвка. К тому же скажите мне, чем у меня плохой характер, и я исправлюсь.
— Надеюсь, ты не станешь отрицать, что ты малый упрямый.
— Потому что не хочу уходить от вас?
— Значит, ты признаешься, что не хочешь от меня уходить?
— Конечно, не хочу.
— А если я тебя выгоню?
— Если выгоните — это дело другое.
— Тогда уйдешь?
— Уйду. Но так как вы тем самым окажетесь человеком несправедливым и нанесете мне незаслуженное оскорбление, которого я не прошу…
— Ну, и что тогда? — спросил Джансимоне.
— А то, — отвечал юноша, ничуть не возвышая голоса, но посмотрев на Джансимоне каким-то особенно пристальным взглядом, — что я вас убью, и это так же верно, как то, что меня зовут Микеле Пецца.
— Он, чего доброго, и вправду убьет! — воскликнул шорник, шарахнувшись в сторону.
— Вы ведь не сомневаетесь в этом, не так ли? — заметил фра Микеле.
— Право, не сомневаюсь.
— Поэтому, любезный хозяин, раз уж вам попался такой ученик: не буян, не пьяница, не лентяй, уважающий вас всем сердцем, всей душой, — не лучше ли вам самому пойти к дону Антонио и сказать ему, что вы слишком порядочный человек, чтобы прогнать от себя бедного малого, которым вы можете только похвалиться? Вы с этим согласны?
— Да, — ответил Джансимоне, — это будет, пожалуй, самым справедливым.
— И всего безопаснее, — добавил молодой человек с легкой иронией. — Итак, вопрос решен, не правда ли?
— Я же сказал.
— Руку?
— Вот она.
Фра Микеле сердечно пожал руку хозяина и принялся за работу так невозмутимо, как будто ничего не произошло.
XXXIII
ФРА МИКЕЛЕ
На другой день, в воскресенье, Микеле Пецца собрался, по обыкновению, к обедне; он не пропустил ни одной службы с тех пор, как стал мирянином. В храме он встретился с родителями, почтительно поклонился им, проводил их из церкви после обедни домой, попросил и получил их благословение на брак с дочерью дона Антонио, если сверх ожидания тот согласится выдать за него девушку; потом, чтобы ни в чем не упрекать себя, он явился к дону Антонио с намерением просить руки Франчески.
У дона Антонио в это время сидели его дочь и будущий зять; он крайне удивился, когда увидел гостя. Кум Джансимоне не решился рассказать ему о том, что произошло между ним и подмастерьем; он, как и прежде, только попросил дона Антонио потерпеть еще немного и обещал исполнить его просьбу на будущей неделе.
При появлении фра Микеле разговор оборвался так круто, что вошедшему нетрудно было догадаться: речь шла о семейных делах, в которые его отнюдь не собираются посвящать.
Пецца весьма учтиво поклонился всем троим и попросил у дона Антонио позволения поговорить с ним наедине.
Милость эта была оказана ему не так уж охотно; у потомка испанских завоевателей мелькнула мысль, не опасно ли оставаться с глазу на глаз с молодым соседом, а ведь он еще не подозревал, до какой степени решительным нравом отличается этот благочестивый юноша.
Он зна?ком велел Франческе и Пеппино удалиться.
Пеппино подал невесте руку и ушел, насмешливо улыбнувшись фра Микеле.
Пецца не вымолвил не слова, ничем не выразил своего неудовольствия, хоть ему казалось, что множество гадюк терзает его, как они терзали дона Родриго, заточенного в склепе.
— Сударь, — обратился он к дону Антонио, как только дверь затворилась за счастливой парой, должно быть безжалостно потешавшейся над бедным влюбленным, — не правда ли, нет надобности говорить вам, что я люблю вашу дочь?
— Если нет надобности, — насмешливо возразил дон Антонио, — так зачем же толковать об этом?
— Нет надобности для вас, сударь, а для меня есть, потому что я пришел просить ее руки.
Дон Антонио расхохотался.
— Тут, сударь, ничего смешного нет, — совершенно спокойно продолжал Микеле Пецца, — я говорю серьезно, а потому имею право, чтобы и мне ответили без шуток.
— Еще бы, чего уж серьезнее, — ответил каретник, все так же издевательски. — Господин Микеле Пецца удостаивает дона Антонио чести просить у него руки его дочери!
— Я не имел намерения, сударь, оказывать вам особую честь, — отвечал Пецца все так же невозмутимо. — Я считаю, что честь тут взаимная и в руке вашей дочери вы мне откажете; я знаю это наперед.
— Зачем же ты в таком случае напрашиваешься на отказ?
— Для успокоения совести.
— Совесть Микеле Пецца! — воскликнул, хохоча, дон Антонио.
— А почему бы у Микеле Пецца не быть совести, если она есть у дона Антонио? — возразил юноша все так же хладнокровно. — Как и у дона Антонио, у него две руки для работы, две ноги для передвижения, два глаза, чтобы видеть, язык, чтобы разговаривать, сердце, чтобы любить и ненавидеть. Почему бы ему не иметь и совести, как у дона Антонио, чтобы судить: это хорошо, а это плохо?
Самообладание собеседника, неожиданное у столь юного существа, совершенно сбило дона Антонио с толку. Тем не менее, он, уловив намек Микеле, подчеркнул:
— Для успокоения совести? Значит, если я не выдам за тебя дочь, случится какая-то беда?
— Вероятно, — отвечал Микеле Пецца по-спартански кратко.
— И что же произойдет? — спросил каретник.
— Это одному Богу да еще колдунье Нанно известно, — сказал Пецца. — Но беды не миновать, потому что, пока я жив, Франческе не быть женою другого.
— Ну, знаешь, ступай-ка ты вон отсюда! Совсем рехнулся.
— Я не рехнулся, но ухожу.
— Вот и хорошо! — прошептал дон Антонио.
Микеле Пецца направился к выходу, но на полпути остановился.
— Вы так спокойны только потому, что воображаете, будто ваш кум Джансимоне выгонит меня из дому так же, как вы гоните меня сейчас.
— Что такое? — удивился дон Антонио.
— Не обольщайтесь! Мы с ним объяснились, и я останусь у него, пока мне не надоест.
— Ах, несчастный! — вскричал дон Антонио. — А ведь он мне обещал…
— Обещать-то обещал, а сдержать слово не может. Вы имеете право выставить меня за дверь, и я на вас за это не обижаюсь, ведь я здесь посторонний, а он не имеет такого права, потому что я его ученик.
