Рамсес II Великий. Судьба фараона - Мессадье Жеральд (полные книги txt) 📗
Его отвели в специальное помещение, выбрили лицо, наголо обрили череп и лобок, потом с помощью воска сняли волосяной покров со всего тела, — наличие волос как проявление животной природы в человеке было несовместимо со служением богам. Жрецы оказались людьми дотошными: волосы удалили даже между ягодицами и с больших пальцев ног. После этих процедур он вместе с остальными прошел в баню, где состоялось второе дневное омовение. За сутки жрецы мылись четыре раза, и каждый раз за омовением следовала общая молитва.
В первый вечер после ужина, состоявшего из пшеничной каши с кусочками утки, латука и фруктов, Хаемуасета провели в спальню, которую ему предстояло делить с тремя другими писцами. Спать предстояло на кровати без матраса, прямо на натянутых на каркас ремнях. Сон пришел быстро, несмотря на шумное дыхание соседей по комнате. Но в полночь кто-то потряс его за плечо: пришло время первого омовения.
В бане собрались все обитатели храма. Жрецы и писцы старательно терли и обливали водой тело, особенно усердствуя там, где сильнее всего ощущался запах, — в области половых органов, под мышками, а также на ступнях. Вытершись и одевшись, они все вместе спели гимн богу, после чего разошлись по комнатам. В шесть утра — снова подъем и омовение. Кроме этого, омовения и песнопения совершались в полдень и в шесть часов вечера.
Было радостно осознавать, что Сет не показывается в этих стенах.
Через несколько дней Хаемуасет заметил, что кровати его соседей по комнате часто пустуют и количество писцов за обедом бывает разным. Сосед по столу ответил на его вопрос так:
— Те, кто отсутствует, проводят время со своими семьями. У тебя разве нет семьи? Когда наша группа не служит богу, мы возвращаемся к женам и детям. Чистота тела и помыслов необходима только во время служения.
Три месяца в году каждая из четырех групп писцов и второго, и первого порядка соблюдала полнейшую чистоту и не покидала стен храма. Но остальные могли в это время жить со своими семьями при условии совершения регулярных омовений, вознесения молитв и соблюдения некоторых правил, в число которых входил отказ от употребления в пищу рыбы.
Вернется ли он во дворец, когда получит на то позволение? Ответ на этот вопрос найти оказалось труднее, чем ожидал Хаемуасет. Ни любовь к отцу и матери, ни нежные чувства, испытываемые к жене, не могли подтолкнуть его к принятию решения. Наставник заметил, что он не провел ни одного дня с семьей; разговор об этом со своим учеником он завел, отведя последнего в сторону, в тень смоковницы.
— Если ты не навестишь своих родственников, они будут волноваться, — сказал он.
Лицо Хаемуасета оживилось: он пошевелил губами, приподнял брови, широко раскрыл глаза, но ничего не сказал в ответ.
— Ты пришел в храм, чтобы укрыться от мира? — задал новый вопрос наставник.
И снова не получил ответа. Однако он не был настроен отступать. Они молча стояли друг напротив друга, и Хаемуасет понимал, что ведет себя невежливо.
— Самое большое мое желание — быть здесь, — прошептал он.
— Бог Птах привносит в материальный мир гармонию, ты сам сказал это на вступительном экзамене. И укрепляет мир между членами семьи и городами. Твой отказ хотя бы на время вернуться домой свидетельствует о том, что ты не находишь этой гармонии. Но теперь, когда ты служишь Птаху, ты должен прилагать усилия, дабы она возникла.
— Да, наставник, — заставил себя согласиться Хаемуасет.
— Избрал ли ты путь служения Птаху, рассчитывая на то, что уедешь в Хет-Ка-Птах, подальше от своей семьи?
Хаемуасет виновато посмотрел на наставника.
— Моя цель — не усугублять твои терзания, — продолжал наставник, — но помочь тебе понять себя. Без этого ты не очистишь свои помыслы. Почему ты не хочешь возвращаться?
— Потому что там для людей нет ничего важнее борьбы за власть, самоутверждения, культа силы…
— Служа Птаху, ты обретешь внутреннюю силу.
— Но как мне противостоять Сету? — с тоской спросил Хаемуасет.
Наставник какое-то время молчал, размышляя. Перед ним стоял не просто послушник, но и наследник трона. А фараон был Верховным жрецом всех культов. Обсуждаемые ими темы были вне круга полномочий простого наставника новичков в храме.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что дворец — обиталище Сета. И этот бог убил моего брата.
Наставник понял, что ему следует проявить благоразумие; да и потом, продолжи он расспрашивать, разговор будет долгим. Другие послушники, удивленные столь продолжительным отсутствием наставника, уже начали вертеть головами.
— Если таково твое мнение, то тебе тем более нужно вернуться на время в семью, — сказал наставник.
Хаемуасет кивнул.
— Но если хочешь открыть мне свое сердце, я готов тебя выслушать.
Однако бремя, отягощавшее память и сердце нового послушника, отягощало и его язык; освободиться от этой тяжести перед незнакомцем означало причинить себе боль. Время для этого еще не пришло.
Тем же вечером Хаемуасет вернулся во дворец. Его встретили радостно. На него не могли насмотреться. Он изобразил радость. Лег спать со своей женой Нехбет-ди и подарил ей обычные телесные радости. И даже получил свою долю удовольствия. Быть может, этим вечером она зачнет ребенка, который пополнит и без того плотную очередь наследников трона. Но, делая все это, Хаемуасет не мог избавиться от мысли, что видит себя как бы со стороны. Его на самом деле здесь не было.
КаХаемуасета покинула его тело.
Колосс был почти двадцать локтей в высоту. Его массивное тело с выставленной вперед левой ногой венчало безмятежное лицо фараона с накладной бородкой. Справа от него находилась фигура женщины, в три с половиной раза меньше по размеру. На картуше из розового камня значилось, что это Первая Царская супруга.
Рамсес повернулся к скульптору и кивнул.
— Хорошо, — сказал он.
Тот поклонился, польщенный, и шестеро помощников последовали его примеру.
Рамсес посмотрел на Нефертари.
— Мне тоже нравится, — сказала она.
Да разве могло быть по-другому? Ее во всеуслышание объявили Первой. Первой женщиной царства! И пусть рядом с изваянием супруга ее собственная статуя кажется колоском, выросшим возле пальмы.
Новые поклоны скульптора и каменотесов.
Царственная чета отправилась в храм, чтобы принести дары богу. Песнопения наполнили жилище бога, им вторили звуки цитры.
Рамсес поцеловал ноги статуи. Нефертари сделала то же самое. Сопровождавшие их писцы уставили столики, расположенные по обе стороны от изваяния бога, горшочками с благовониями и разложили там же цветки лотоса.
Царь проявил щедрость по отношению к небесным силам, дарующим людям жизнь.
А в Уасете, на берегу Великой Реки, их сын, юный жрец, смотрел, как на волнах покачиваются охапки цветов, которые люди бросали в воду, — в подарок богу реки Хапи. Цветы плыли по реке и не тонули. Он тоже бросил несколько веток цветущего розового куста. Временами ему казалось, что цветы, собираясь в островки, образуют плавучие сады. В окружающей Хаемуасета толпе его взгляд выделил мальчика, улыбавшегося во весь рот. Странно было видеть такую радость на лице столь несчастного существа: мальчик был горбат и одна нога его была короче другой. И все же глаза его сияли.
— Правда здорово? — спросил он стоящего неподалеку Хаемуасета.
Тот кивнул, обескураженный такой жизнерадостностью несчастного калеки. Он, живший в красоте и роскоши, никогда не видел, чтобы люди, у которых есть все, бывали так счастливы. В руках юный жрец держал последнюю розовую ветку, которую еще не успел преподнести в дар животворному Хапи. Он протянул ее мальчику.
— Брось ее для меня!
Мальчик, просияв, схватил ветку и, держась за руку Хаемуасета, бросил ее так далеко, как смог.
— Смотри, смотри! — радостно вскричал он.
Ветка всплыла и медленно двинулась вниз по течению. Река унесет ее в море.
Высоко в небе парил ястреб, наблюдая, как люди приносят жертвы реке, реке, но не ему. Ястребы не едят роз. И он полетел прочь.
