Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич (прочитать книгу .TXT) 📗
Да и люди уже притомились, не слышно стало у костра весёлых разговоров по вечерам, переливов гармони, которую упорно волок один разудалый парень в расползшихся яловых сапогах. Последнюю лошадь догадались прирезать, мясо переварили в котелках и разобрали по сидорам.
Тайга становилась всё более мрачной: только звериные тропы вились в гущине непролазных стлаников. Семеро артельщиков Мотовилова держались кучно, полагаясь на опыт своего старшинки. На ночёвках приискатели питались уже одной заварухой — болтушкой из муки и сухарей.
Как на грех, никто не взял с собой ружья. Один раз выперли откуда-то дикие олени, люди только проводили их голодными взглядами.
Однажды налетел ледяной злобы буран. Зима вступила в свои права. Старатели жались к кострам, в палатке без печки спать ознобисто. Ночью то на одном, то на другом загоралась одежда от искр, её тушили и опять тянули руки к огню.
По утру вставали и плелись неведомо куда по глубокому снегу, а его подваливало всё больше и больше. Передовые быстро уставали, натаптывая тропу, их молча обходили и шли дальше. Начались раздоры на биваках.
Один здоровый, кривой на правый глаз мужик, с исклёванным оспой лицом, по прозвищу Шилом Бритый, сплотил вокруг себя людей и потребовал немедленно судить Мотовилова, увлёкшего их всех на погибель. Ефим здорово струхнул, но старшинку отстояли его верные артельщики.
Колька совсем изнемог в дороге, он с трудом переставлял натёртые до кровяных мозолей ноги в мокрых ичигах. На одной из ночёвок их у него украли, а когда Коркунов обнаружил пропажу, то увидел, что прихвостни Шилом Бритого таскают из котелков ломти сыромятины, закусывая их мхом.
Ефим отдал парню свои запасные олочи и тайно осведомил членов артельки, что надо уходить от рябого, ибо хорошо знал, до чего можно додуматься, когда все ичиги будут съедены. Но уйти не успели, созрел и разгорелся бунт.
Шилом Бритый с подручными тихонько подкрался ночью к спящим и удавил кушаком Ефима. Промозглым рассветом, вращая красным от дыма глазом, рябой верзила истерично орал и проклинал старика.
У него клёкотно сипела в горле простуда, его шатало, да и остальные еле передвигались. Трое вовсе не пошли от костров, не смогли подняться.
Новый атаман повёл людей совсем в другую сторону. Шли за ним недружно, садились в снег, обливаясь холодным потом, некоторые блажили в бабьем рыде, прощаясь с белым светом и проклиная судьбу.
С каждым днём цепочка людей таяла, и настало такое время, когда всё для них потеряло смысл. Отупляющее безразличие парализовало лица. Мужиков кружило. Кидало в снег. На нём было мягко, тепло. Сами слипались глаза.
Рябой вывел к берегу какой-то замёрзшей речки всего пятнадцать человек, худющих до черноты, в прогоревшей до тел одежде, с обмороженными руками и ногами. Кое-как доходяги натаскали дров и сделали общий балаган из лапника.
Колька, в непосильной усталости, хлебал из котелка пустой кипяток, жевал мох и уже ничего не страшился. Какая-то неведомая сила ещё поддерживала его.
Рябой неожиданно поднялся от костра и, вприщур оглядывая всех, проговорил:
— Один выход, братки, жребий тянуть надо. А так, все тут утром не встанем.
Колька судорожно сглотнул комок мха и прошептал: «Нет, нет… только не это…» Но шапка с бумажками уже ползла по кругу, многие ещё не понимали, что к чему, машинально совали руку, раскатывали трубочку и жадно разглядывали листок.
Крестик выпал белобрысому парню. Колька оставшуюся бумажку брать не стал. Тогда рябой обратился к вытащившему крестик:
— Ты, белёсый, проиграл жизнь свою.
— Как так? — недоумённо прохрипел тот и посилился встать. Он только сейчас стал понимать, в чём заключается смысл этой жуткой игры. — Я, я не согласный, у меня невеста на Иртыше… я должен вернуться, — он натужно засмеялся, ища сочувствия.
— А тебя никто не спрашивает, — вытер глаз рябой и неожиданно для всех хлестко ударил парня обухом топора в лоб.
Дикий, замораживающий душу крик, захлебнувшийся в хрипе, вскинул всех на ноги. Вытирая топорик о снег, рябой опять хохотнул.
— Готов… Энто поперва страшно, а потом забудется, — он схватил за руки парня и поволок его за выворотень. Достал нож.
Вдруг качнулся один пожилой мужик городского обличья, порылся у себя за пазухой обмороженной рукой и вынул маленький браунинг. Шагнул следом за рябым, выпустил в согнутую спину всю обойму, обернулся, ощеряя чёрные зубы, и прохрипел:
— П-адаль! Немедля собрать всю волю в кулак, мы обязательно выйдем. Варить хвою стланика… мы выйдем! — он пошатнулся и упал с плачем на колени рядом с Колькой. — К-какой подонок!
Ведь, я сначала не понял, для чего эти бумажки, думал, канаемся, кому дежурить ночью у костра. А эта сволочь хотел кормить нас женихом с Иртыша, мразь! — Он выгнулся дугой и зарыдал в истерике, обгрызая губы.
Медленно кружили меж чёрных от мха-бородача елей снежинки. Из-за выворотня уродливо торчал огромный сапог рябого. В гнетущей тишине еле слышно доплыл до сидящих людей храп бегущих оленей и визг полозьев нарт по застругам.
Ещё сжимая браунинг иссохшими пальцами, стрелявший тяжело поднял голову и приказал:
— Быстро на лёд реки! Тунгусы едут, а вы мне не верили. Быстрей, могут проскочить… Скорее же!
Словно смерч смёл всех от костра, дюжина осипших ртов пыталась что-то кричать, слёзы текли по горячим лицам, а навстречу страдальцам хромал огромный бородатый человек в меховой дохе, с надломленным носом. Обернулся к застывшим нартам, подобно грому, рявкнул:
— Лушка! Степан! Ясно дело, таборимся… ах вы, болезные мои приискатели, у смертушки побывали, — Парфёнов выпряг одного оленя и подвёл к Степану, — коли, быстрей. Горе-то какое… К продуктам не допущать, передохнут разом…
Целую неделю Игнатий отшвыривал от котла обезумевших от голода людей, поил их мясным отваром, потихоньку давал мучную болтушку и малыми порциями мясо. Один, всё же, ночью наелся досыта, а утром испустил дух в страшных мучениях.
Ландура и Лушка уверенно врачевали больных, отрезали отмороженные пальцы, смазывали раны медвежьим салом. Отогревали горемычных скитальцев в жарко натопленной палатке. Степан хмуро бродил по поляне, не доводилось ещё ему видеть столько людей, чуть не пропавших по собственной глупости.
Как можно идти в тайге, не зная пути? Это было ему непонятно. Дети пугливо шарахались от страшных незнакомцев, но усердно помогали родителям. Когда был съеден третий олень, приискатели начали оживать.
Только застреливший рябого всё ещё метался в бреду. Его раздели, и оказалось, что гангрена багрово расползлась выше колен. И всем стало ясно, что человек обречён.
Кольке Коркунову повезло — лишь облезла на щеках кожа. Неодолимым здоровьем наделила его природа. На мясном харче он скоро набрался сил.
Когда пришёл в себя, то признал в спасителе легендарного на всю Зею приискателя Сохача. Сказал тому об этом. Игнатий удивлённо вскинулся и облапил земляка.
— А ты чей будешь?
— Ивана Коркунова, старшой сын.
— Ванькин сын! От так встреча! Да ить, мы с твоим папашей пропасть земли перевернули на Золотой горе. Уж он теперь от магарыча не отвертится, так ему и отпиши. Пущай ожидает в гости. Завтра поведу вас на прииск, совсем в другую сторону вы пёрли. Ели бы нас не встретили, хана… Ох, долюшка-доля. Неприветная.
