Женская война - Дюма Александр (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗
Прежде этой последней клятвы Каноль попросил позволения написать несколько строк. Получив позволение, он отправил Наноне следующее письмо:
«Я в плену, но свободен, в Бордо. Дал только слово ни с кем не переписываться, и пишу вам эти строки, Нанона, чтобы уверить вас в моей дружбе, в которой вы могли бы сомневаться, видя мое молчание. Прошу вас защитить мою честь перед королем и королевой.
Барон де Каноль».
В этих условиях плена, столь снисходительного, нельзя было не узнать влияния виконтессы де Канб.
Дней пять или шесть Каноль был занят обедами и праздниками, которые ему давали друзья. Его беспрестанно видели вместе с Равальи, который водил его здоровою рукою, а раненую носил на повязке. Когда били барабаны и жители Бордо отправлялись в экспедицию, на сборном месте являлся Каноль с Равальи или один и, сложив за спиной руки, с любопытством смотрел на толпу и улыбался.
Впрочем, поселившись в Бордо, он редко видал виконтессу де Канб и едва говорил с нею. Казалось, Кларе достаточна того, что Каноль не с Наноной, казалось, она счастлива тем, что держит его при себе. Каноль написал ей письмо и горько жаловался. Она ввела его в несколько домов тою невидимою протекцией, которую оказывает женщина, когда она любит, но не желает, чтобы угадывали ее чувства.
Она сделала еще более. Каноль по приезде Лене был представлен принцессе Конде, красавец-пленник показывался иногда в ее гостиной и ухаживал за придворными дамами.
Не было, по-видимому, человека, который занимался бы так мало общественными делами, как Каноль. Видеть виконтессу, сказать ей несколько слов, если он не мог говорить с нею, то подметить ее ласковый взгляд, пожать ей руку, когда она садилась в карету, – вот чем занимался пленник во весь день.
Ночью он думал о том же.
Однако же через некоторое время такое развлечение показалось пленнику недостаточным. Зная деликатность виконтессы, которая боялась более за честь Каноля, чем за свою, он искал средств расширить круг знакомства и доставить себе более развлечение. Он дрался на дуэли с офицером и с двумя статскими, что дало ему занятия на несколько часов. Но он выбил шпагу у первого и ранил двух последних, и лишился развлечения этого рода, потому что не являлось людей, готовых доставлять ему подобное препровождение времени.
Завелись у него две или три интриги, и это не удивительно: Каноль, как мы уже говорили, был очень хорош лицом, кроме того, попав в плен, он стал еще интереснее. В первые три дня и во все утро четвертого весь город говорил только о его плене, то есть почти столько же, сколько о плене самого принца.
Один раз, когда Каноль надеялся видеть в капелле виконтессу де Канб и когда Клара не приехала, боясь, может быть, встретить его, Каноль, стоявший на обычном месте у колонны, загляделся на премиленькую женщину, которой прежде он не замечал. В этом виноват был не Каноль, а, разумеется, виконтесса: если бы она приехала, так он думал бы о ней, видел бы только ее и загляделся бы только на нее.
В этот же день, когда Каноль спрашивал себя, кто может быть эта хорошенькая брюнетка, он получил приглашение на вечер к генерал-адвокату Лави, тому самому, который не хотел впускать принцессу в Бордо. Его, как приверженца королевской партии, не терпели столько же, сколько и герцога д’Эпернона. Каноль, все более и более нуждавшийся в развлечении, принял приглашение с благодарностью и в шесть часов отправился к генерал-адвокату.
Час посещения, может быть, покажется странным, особенно нашим современным львам, но Каноль поехал так рано по двум причинам. Во-первых, в то время обедали в полдень, и, стало быть, вечеринки начинались гораздо раньше. Во-вторых, Каноль всегда возвращался в крепость не позже половины десятого, и, стало быть, если он хотел повеселиться на вечере, то должен был приехать одним из первых.
Войдя в гостиную генерал-адвоката, Каноль едва не вскрикнул от радости: госпожа Лави была именно та миленькая брюнетка, на которую он так загляделся в капелле.
Каноля приняли в этом доме как роялиста, доказавшего свою преданность на деле. Его так превозносили, что такие похвалы могли бы свести с ума даже одного из семи греческих мудрецов. Защиту его во время первого нападения сравнивали с подвигом Горация Коклеса, а гибель его – с падением Трои, которую Улисс взял обманом.
– Любезный барон, – сказал ему генерал-адвокат, – я знаю из верного источника, что о вас очень много говорили при дворе и что ваш превосходный подвиг покрыл вас славой. Королева поклялась, что при первом обмене пленных вы будете свободны и в тот день, как вступите в ее службу, получите еще чин. Вы, верно, желаете, чтобы вас освободили?
– Нет, милостивый государь, – отвечал Каноль, бросая убийственный взгляд на госпожу Лави, – клянусь вам, у меня одно желание: чтобы ее величество не слишком торопилась. Ведь она должна выменять меня или на деньги, или на дельного офицера. Я не стою ни такой издержки, ни такой чести. Подожду, пока ее величество возьмет Бордо, где мне очень хорошо. Тогда она получит меня даром.
Госпожа Лави очаровательно улыбнулась.
– О, – сказал ее муж, – барон, вы очень холодно говорите о своей свободе!
– Да из чего же мне горячиться? – отвечал Каноль. – Неужели вы думаете, что мне приятно вступить опять в действительную службу и ежедневно подвергать себя необходимости убивать друзей?
– Но какую жизнь ведете вы здесь? – продолжал генерал-адвокат. – Жизнь, не достойную такого отличного человека, как вы. Вы не принимаете участия ни в советах, ни в экспедициях. Принуждены видеть, как другие служат своей партии, а сами сидите сложа руки. Вы бесполезны, оскорблены, вот вы что! Такое положение должно казаться вам тягостным.
Каноль посмотрел на госпожу Лави, которая тоже на него взглянула.
– О нет, – отвечал он, – вы очень ошибаетесь: мне совсем не скучно. Вы занимаетесь политикой, что очень скучно, я занимаюсь любовью, что очень весело. Некоторые из вас служат королеве, другие принцессе Конде, а я не привязываюсь постоянно к одной владычице, я раб всех женщин.
Такой ответ очень понравился хозяйке дома, она высказала свое мнение улыбкою.
Скоро сели за карточные столы. Каноль начал играть. Госпожа Лави играла пополам с ним против своего мужа, который проиграл пятьсот пистолей.
На другой день без всякой причины чернь вздумала начать беспорядки. Один приверженец принцев, неистовый фанатик, предложил разбить окна в доме господина Лави. Когда разбили стекла, другой фанатик предложил поджечь его дом. Уже раздували огонь, когда Каноль подоспел с ротою Навайльского полка, отвел госпожу Лави в безопасное место и вырвал ее мужа из рук дюжины бешеных злодеев, которые хотели повесить его, потому что не могли сжечь.
– Что, господин любитель деятельности, – сказал Каноль генерал-адвокату, дрожавшему от страха, – что думаете вы теперь о моем бездействии? Не лучше ли, что я ничего не делаю?
Потом он вернулся в замок Тромпет, потому что уже пробили зарю. На своем столике он увидел письмо, и сердце его сильно забилось. Рассмотрев почерк, он весь задрожал.
То был почерк виконтессы де Канб.
Каноль тотчас распечатал письмо и прочел:
«Завтра будьте одни в капелле, часов в шесть вечера, и станьте налево при входе».
– О, – сказал Каноль, – да это превосходно!
В письме была еще приписка:
«Не говорите никому, что ходите туда, где были вчера и сегодня. Бордо не роялистский город, не забывайте этого. Да остановит вас участь, которой подвергся бы господин генерал-адвокат, если бы вы не спасли его».
– Хорошо, – сказал Каноль, – она ревнует! Что ни говорила бы она, я прекрасно сделал, что ездил вчера и сегодня к господину Лави.
XI
Надобно сказать, что со времени приезда в Бордо Каноль перенес все мучения несчастной любви. Он видел, как все ухаживали за виконтессой, волочились за ней, угождали ей, и не мог показать ей своей любви, должен был довольствоваться одним утешением: тайком ловить взгляды Клары, скрываемые от злых языков. После сцены в подземелье, после горячего признания виконтессы такое ее поведение казалось ему не только холодным, но даже ледяным. Однако даже видя ее холодность, он был уверен, что его действительно и глубоко любят, и потому решился быть несчастнейшим из счастливых любовников. Впрочем, это было дело нетрудное. Пользуясь честным словом, по которому он не мог ни с кем переписываться вне города, он отправил Нанону в уголок совести, где помещаются любовные сожаления. Он не получал известий от Наноны, не чувствовал скуки от писем, которые всегда возбуждают живое воспоминание о женщине, и потому угрызения совести не очень мучили его.
