Набег - Витаков Алексей (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
– Входи, Ивор. – В горле сармата забулькало, словно изнутри накатила жидкость.
– Брось, притворяться. Все равно не поверю!
Но когда я увидел ввалившееся лицо своего друга с безобразно проступившими скулами, понял: дело действительно плохо.
– Мне не до шуток, парень. – Он попытался сесть, но мышцы даже этого сделать не смогли – подтянутый локоть так и остался в неловком положении.
– Что стряслось, Веян? Ты получил ранение?
– Если бы. После бойни в бассейне меня проводили в одну из комнат, где я и дожидался встречи с лучшим из лучших. Насчет Алорк мне все рассказал звездочет, кстати, по-моему, неплохой парень.
– Им нужно было заставить….
– Можешь не продолжать, я все знаю: ты любишь ее. Так вот, через некоторое время снова приходит этот звездочет, держа в одной руке горшочек с оливками, а в другой кувшин с вином. «Это, – говорит, – тебе передал Голубь. Он очень хочет, чтобы ты принял подарок в знак уважения и симпатии». Ты ведь знаешь: последняя трапеза – это святое. Все заранее прощают друг друга и угощаются от всей души и до большого пуза. Зла никто ни на кого не держит. Но у Голубя, видно, мало чего святого осталось. В горшочке оказалась черная мамба. Если человек получает укус в конечность, то умирает через несколько часов, очень сильные могут продержаться сутки. Но если мамба кусает в голову или в живот, то смерть наступает почти мгновенно. Мне, как видишь, повезло: я успел сразиться с Голубем и попрощаться с другом.
– Но неужели ничего нельзя было сделать?
– Можно. Нужно всего-то было отрубить мне руку по самое плечо, причем сделать это в течение первых пятнадцати минут после укуса. Потом бесполезно. Видишь, вот ее зубы. – Веян протянул руку, показывая следы от змеиных зубов на ребре ладони. – Но сделать такую операцию срочно никто бы не разрешил: нужно было сражаться. Вино отчасти задержало действие яда, но зато ноги свои я не узнавал, да и вообще плохо начал понимать, что происходит. Меня болтало из стороны в сторону; мозг отказывался соображать; тело жило своей жизнью – разум своей.
– Но первые полторы-две минуты арбелас Веян был неотразим, во всяком случае, именно так выглядело из зрительного зала. Вот почему Голубь не боялся рисковать!
– Он, как ты мог заметить, даже не воспользовался шлемом.
– А я… я хотел тебе сказать, что сегодня убил Фаустину. И сделал так, точнее, само так вышло, что подозрения падут на Филиппа Араба. Да, суть не в этом. Я пришел попрощаться, потому что оставаться вообще где-либо на территории Римской империи мне теперь нельзя.
– Ты пришел сказать, малыш, что мне нечего бояться. Но вот видишь, как порою жизнь поворачивает.
– Это была тщательно спланированная операция по убийству эдила Авла Магерия.
– А из тебя сделали острие иглы?
– Да. Я убил его. Убить должны и меня, но я сбежал, чудом спасся. Помнишь ветерана-ауктората Целлия?
– Конечно.
– Это он помог. Ценой собственной жизни.
– Слишком много таинственного за столь короткий отрезок времени.
– Убийство Магерия было задумано императором и Фаустиной. Я слышал их разговор собственными ушами. Для этой цели они привлекли ростовщика Иегудиила, который, кстати, мастерски владеет пращой. Он-то и поразил Голубя. Потрясенный Араб бросается к своему любимцу, за ним вся толпа гостей. В этот момент появляюсь я и насаживаю голову эдила на майнц лучшего из лучших. Личная охрана цезаря поделать ничего не может: не стрелять же по толпе! Да к тому же еще рушится тент. Словом, я удираю. А Целлий заслоняет меня.
– У тебя, малыш, слабая шея. – Веян чуть заметно улыбнулся, явно что-то вспомнив. Его узкое, невероятно осунувшееся лицо в неверном свете африканских звезд напоминало полоску молодого месяца.
– Да, слабая. Сколько еще об этом можно говорить? Накачаю в свободное время. Он гребанул меня пятерней за шею, и я отлетел в сторону.
– Но ведь как-то он узнал об этом?
– Да, в термах. Мы с ним вначале в палестре разминались, потом он предложил сделать массаж. Я ведь никогда ничего не боялся показать, потому что серьезных увечий не получал, а шея, думал, всегда под шлемом. Хотя мне рассказывали, как ломают гладиаторы то, на чем держится голова, особенно в момент падения.
– Вот видишь: ты и сам знаешь все. Жизнь еще не кончилась, малыш, поэтому нужно устранять недостатки.
– Я не могу больше драться на арене, Веян.
– А вне ее? Мы не знаем, что с нами произойдет в следующую минуту. Отец говорил мне: мужчина может сойтись лицом к лицу со смертью всего только один раз в жизни, но этой единственной встрече нужно посвятить всего себя – от этого может зависеть не только продолжение рода, но и существование души после тела. Что же произошло дальше?
– Дальше я оказался в каких-то трущобах. Именно вид этих трущоб и натолкнул меня на мысль, что ростовщик хочет заполучить мои деньги – ну те, которыми меня наградил Магерий после победы над гопломахами. Для этого нужно было, чтобы я подписал бумаги, с которыми он потом пойдёт к Цетегу: второй экземпляр договора я оставил у него на хранение. Смотри, мол, уважаемый ланиста, твой гладиатор перед тем, как совершить преступление, все переоформил на своего друга Целлия. Выглядит ведь очень убедительно: Целлий – бывший гладиатор, имеет малолетнюю дочь; многие накануне видели нас в термах. Но Иегудиил одного на просчитал: смерть любит выбирать сама.
– Да, это точно. Мы ведь, по большому счету, никому не доверяем, кроме тех, с кем выходим и произносим: «Аве, император! Идущие на смерть приветствуют тебя!»
– И все. Я убежал. Ноги сами привели меня к дому Магерия и Фаустины. Проник за забор и стал свидетелем ночного свидания императора с безутешной вдовой эдила города Гадрумета. О, сколько всего мне открылось, дорогой Веян! Из их разговора я узнал, что звездочет уже болтается со свинцовым шариком во рту в храмовом бассейне. Мое воображение именно эту картину мне нарисовало часом раньше, когда я несся по улицам Гадрумета, как угорелый. Откуда это у меня? Фаустина на прощание пообещала Арабу, что избавится от тебя и Алорк. И тогда я принял решение.
– Спасибо, друг. Жаль, что мне смерть этой ведьмы не пойдет уже на пользу. Что еще рисует тебе твоё воображение? Ладно, позволь мне остаться одному. Еще есть несколько минут, чтобы попрощаться с этим миром и просто подумать. Знаешь, малыш, вот что я скажу тебе напоследок: каждый имеет право на ненависть, но ненавидеть нужно не человека, а то зло, которое сидит в нем. А теперь уходи. Уходи и не оборачивайся. Жаль, что не получилось напоследок хорошей шутки.
Выходя из казармы (фавн дернул меня!), подбросил золотой высоко, да так, чтобы он упал в нескольких метрах от меня. Лукиан и Септимий бросились, как ошпаренные, наперегонки. Лукиан оказался первым, он упал и закрыл своим телом драгоценный металл.
– Ты, сын шлюхи, тебе и так достается больше, чем мне. Отдай, говорю, а не то я перегрызу тебе горло и вставлю в дырку золото – пусть сияет на радость прохожим, – рычал Септимий, тузя по бокам Лукиана увесистыми кулачищами.
Несколько секунд я наблюдал за ними, потом достал еще монету и запустил в стену. Камень и металл сошлись – легкий, веселый звон. Септимий поднял голову и, увидев тускло горящий кругляшок, выдохнул:
– О, боги, это же золотой дождь!
На шум стали собираться гитоны, проститутки, бодрствующие гладиаторы и прочая шваль жестокого и блистательного Рима. Я запустил по стене еще несколько монет. Завязалась самая настоящая потасовка без правил и сторон; каждый сам за себя: люди били друг друга чем попало и куда попало, рвали друг на друге одежду, кусались, царапались, хрипели, стонали, плакали. А я бросал и бросал круглое золото до тех пор, пока дерущихся не накрыло плотное облако вонючей, рыжей пыли. И вот уже охрана гладиатория, поднятая по тревоге, бежит с розгами, чтобы навести порядок. Но кто-то кричит: «Золото!», и призванные следить за порядком вокруг школы отбрасывают орудия труда и начинают наравне со всеми ползать в пыли, колотить ближнего, дико сквернословить, плакать от боли и радости. Я не хочу останавливать золотой дождь и не хочу растратить все, поэтому бросаю с продолжительными паузами, встав в тень большого дерева, чтобы укрыть себя от разбушевавшейся толпы.
