Булатный перстень - Плещеева Дарья (читаем книги онлайн txt) 📗

Ероха высказался довольно свирепо. Он стал прохаживаться по винному погребу в ожидании, что вот-вот кто-то из здешних служителей спустится по делу и можно будет начать переговоры. Но служители, принеся корзины с вином, занялись каким-то иным делом.

Решив, что погоня уже махнула на него рукой, Ероха попытался выйти из погреба. Но дверца оказалась заперта. Ее, видно, только для полудюжины корзин и отпирали.

Вышибить дверь, стоя перед ней на лестнице, так что и двух шагов для разбега нет, кажется, невозможно. Поняв это, Ероха спустился и вновь уставился на корзины — что ж за вино такое драгоценное, если в погреба самого Елагина его доставляют в столь мизерном количестве?

— Ну, ну, ну?.. — шептала, дрожа от нетерпения, планида.

— Нет, — отвечал ей Ероха. — Нет, черт бы тебя драл! Нет!!!

По его соображению, Ефимка должен был видеть и драку с бешеной коровой, и побег. Догадавшись, что товарищ попал в беду, Ефимка должен всеми способами спешить на поиски Михайлова и Новикова. Умнее всего — бросить лодчонку в прибрежных кустах Крестовского острова да нанять лодку с хорошими гребцами, сколько бы ни взяли. Но даже если все произойдет стремительно, и Ефимка догадается объяснить Михайлову, что Ероха выполняет поручение сенатора Ржевского, а Михайлов поедет к Ржевскому, который, конечно же, будет без задержки допущен в елагинский дворец… Как Ероха ни прикидывал, а получалось — подмога явится не ранее обеда…

Значит, следовало самому себя вызволять. Покамест жив.

Спасаясь от холода и сырости, Ероха быстро ходил взад-вперед перед строем огромных бочек. Помаявшись и дойдя до зубовного перестука, Ероха вдруг сообразил покопаться в корзинах с бутылками — а вдруг там не одна солома, вдруг на дне есть какая мешковина?

Мешковина, к счастью, отыскалась — в виде небольших тряпиц. Было их больше дюжины. Тут Ероха вспомнил моряцкое умение вязать узлы. Найдя при корзинах еще и веревочки, он смастерил нечто вроде камзола, потом кинул взор на солому и присвистнул. Солома-то греет!

Немного погодя он пожалел, что в погребе нет зеркала. Напялив в мешковинный камзол и запихав в него сзади и спереди солому, натолкав ее тоже и в порты, Ероха напоминал себе театрального дикаря.

— Шалишь! — сказал он незримой планиде. — Я вот еще рукава приспособлю!

— До обеда замерзнешь, как попрошайка на паперти, — отвечала раздосадованная планида. — Выпей, дурак!

— Нет!

Наука говорить «нет» оказалась не такой уж сложной. Знай долби одно! Хватило бы лишь упрямства.

Но сколько же можно мерять шагами длинный погреб? Ероха в конце концов присел отдохнуть подальше от источника холода, на лестничные ступеньки, обхватив себя руками.

Страшно мерзли босые ноги, совсем одервенели. От холода и голова у Ерохи почти перестала работать. И выползло из памяти ощущение жара, который в виде глотка водки катится вниз, к желудку. Ничего сладостнее, кажется, и на свете быть не может!

«Этого Ржевский предвидеть не мог, — подумал Ероха. — Кабы он видел меня сейчас, сам бы сказал: выпей, мичман Ерофеев, не то пропадешь!»

Ероха, затосковав, пошел к корзинам. Он уставился на бутылочные горлышки, запечатанные сургучом, уверяя себя, что одна бутылка не ввергнет его в запой. Планида в небесах от счастья била в ладоши.

Рука потянулась сама, пальцы охватили пыльное стекло. Пузатенькая бутылка полезла из соломы…

— Эх… — вздохнул Ероха. — Небось рублей по десяти бутылочка… Долбать мой сизый череп…

«Да отколупай ты сургуч наконец», — шептала в уши планида.

— Черт бы тебя побрал! — заорал Ероха и запустил бутылку в стену благородным «потеттатом» [18].

Это была дальняя стена — в том конце погреба, откуда тянуло холодом. Невольно уставившись на мокрое пятно, Ероха приметил некую полосу сверху вниз, которая до сей поры как-то сливалась с очертаниями бочки на высокой подставке. Что-то в этой полосе показалось ему занимательным. Он подошел поближе и понял — это дверной косяк. Дверь была видна лишь частично, однако Ероха оценил ее прочность и хмыкнул — доски, кажется, не очень толстые, можно бы и ногой вышибить.

Но подобраться к двери было непросто — бочечная подставка мешала. Спихнуть же огромную тяжеленную бочку Ероха не мог — для этого бы понадобилось с дюжину таких, как он.

Однако всякий моряк находчив. Да и станешь находчивым поневоле, проводя жизнь среди блоков, вантов, штагов и прочих затей, входящих в такелаж парусного судна, которые в шторм портятся непостижимым образом и требуют порой очень скорой и потому хитроумной починки.

— Ну, господин Елагин, прости дурака! — сказал Ероха и открутил бочечный кран.

Темное вино потекло на пол.

— Ах, дура я, дура бестолковая! — запричитала планида. — Ведь в этой-то бочке и вина осталось не более десятка ведер! Ахти мне, уйдет ведь, трезвым уйдет, непременно уйдет!

Ероха прикинул, куда распространяется лужа, и отошел подальше. Текло медленнее, чем бы ему хотелось. Он подскакивал и притоптывал, чтобы согреться. И с неудовольствием видел, что пол в погребе неровный, лужа скапливается как раз у заветной дверцы.

Наконец слетели с крана последние ленивые капли. У Ерохи появилась возможность, протиснувшись к стенке и упершись в нее спиной, ногами спихнуть бочку с ее тяжелого постамента. Задача была нелегкая — ну так и выхода другого не имелось.

Шипя и рыча, Ероха пихал в торец проклятую бочку. Она продвигалась не более одного вершка в час! Польза от этого была та, что он весь взмок и уже не замечал холода. Наконец повисшая в воздухе часть бочки перевесила.

Шлепая босиком по морю красного вина, Ероха подготовил плацдарм для вышибания двери.

Если бы он знал, что именно в этот миг за стеной находится премиленькая домоправительница, спустившаяся в погреб, чтобы самолично присмотреть, как и где будут поставлены крынки с принесенными молочницей свежайшими сливками к господскому кофею, то, наверно, потерпел бы еще несколько минут. Но знать он не мог — и потому вместе с дверью, под страшный треск, влетел на ледник и, не удержавшись, распростерся на полу.

Там был еще холоднее, чем в винном погребе. Там в больших, утопленных в земле ларях, плотно набитых ладожским льдом, лежали всевозможные запасы мяса и рыбы, битая домашняя птица и дичь; гуси, индейки, цыплята, каплуны, пулярки, голуби, еще не щипанные, лежали грудами. Там висели бессчетные окорока и разнообразные копчения; целый угол отдан был банкам с вареньями, которых насчитывалось не менее полутысячи. Строем стояли бочата с клюквой, брусникой, мочеными яблоками, квашеной капустой, на разные лады засоленными огурцами. Господи ты боже мой, чего только не было в леднике богатейшего вельможи! Казалось, даже если шведы возьмут остров в строжайшую осаду, Елагин сможет года полтора задавать роскошные пиры, вовсе не беспокоясь о подвозе провианта.

Домоправительница и ключник, спорившие об условиях хранения сливок, увидели поднимающееся с пола босоногое страшилище в нахлобученной до бровей шапке, в диковинном наряде, из которого торчала солома. С криком они бросились прочь, а Ероха — следом, ухая и подвывая, чтобы надежнее перепугать.

Он не взбежал, а взлетел по лестнице, оказался в каких-то сенях, где вдоль стены была уложена поленница сохнущих дров, увидел окно, кинулся к нему, распахнул его и выскочив на цветочные грядки, понесся, не разбирая дороги.

Мир снова был прекрасен — солнце уже начинало припекать, а душа торжествовала победу: наука говорить «нет» теперь была усвоена в совершенстве.

Глава восемнадцатая

ДВЕ ЭКСПЕДИЦИИ

Михайлов пребывал в полном недоумении — завязался узелок, который неведомо, как и распутать.

Может, и распутал бы, успокоившись, но он злился. Очень злился, хотя виновных не было: ведь не нарочно же Сашетта явилась полюбоваться, как он щеголяет в обкромсанных валенках. Да еще счастье, что хоть такая обувка нашлась: обмотанная бинтами нога ни в какие туфли не помещалась.