Трое из навигацкой школы - Соротокина Нина Матвеевна (читаем бесплатно книги полностью .TXT) 📗
— Черкасский. Алексей Михайлович, князь, — прочитал Саша.
— Это не тот, — перебил его Лядащев. — Это покойный кабинетминистр.
— Ладно, найдем, — сказал Саша, деловито запихивая книгу в карман, но вдруг задержал руку: — Знаете что, Василий Федорович… Хотите я эту книгу вам подарю?
— Зачем еще?
— Дак ведь для работы вашей — очень полезная книга. А вы мне скажите только — зачем вам нужен берейтор наш. Котов? Помните, разговор был? Поганый человек-то. Почему он вас интересует?
— Не твоего ума дело. А книгу забери. Нечего ей делать в Тайной канцелярии.
— Я ее вам лично дарю. При чем здесь Тайная канцелярия?
— А при том, что я ее работник, ее страж и верное око! — гаркнул вдруг Лядащев, потрясая перед Сашиным лицом кулаком, но внезапно остыл, подошел к окну.
«Зябко что-то. Дождь собирается… здесь всегда дождь или идет или собирается… А князь Че… ский — это и есть смоленский губернатор, — подумал Лядащев уверенно. — Интересный узелок завязывается — Зотов, Котов, Черкасский… И всем этим Белов почему-то интересуется. Значит, пустим его по следу… Господи, а мне-то это все зачем? О, богатая вдова подполковника Рейгеля, я жажду твоих костлявых объятий…»
— Запомни, Белов, — сказал Лядащев, не оборачиваясь. — Найдешь Черкасского, найдешь и Котова. А теперь уходи.
— Вы сказали «Котова»? Вы не оговорились? Отцовскую книгу я на подоконнике оставил… Пригодится, ей богу… Так Зотова или Котова?
— Пошел вон! — взорвался Лядащев, запустил в опешившего Сашу книгой и отвернулся к окну.
11
«Софья, душа моя! Я благополучно достиг столицы и живу теперь у друга моего Никиты Оленева. Петербург — город большой, улицы чистые, и много иностранцев. А еще здесь много кораблей. Как посмотрю на шхуну или бриг какой, так сердце и заноет. Сесть бы нам с тобой на корабль, поднять паруса да уплыть далеко, где пальмы шумят. Уж там нас монахини не сыщут».
Алексей покусал перо, покосился на Никиту, который, лежа на кушетке, прилежно читал Ювенала, вздохнул и продолжал:
«Как ты живешь, зорька моя ясная? Как с матушкой ладишь? Она добрая и любит тебя, а если велит говорить, что ты Глафирова дочь, то и говори, не перечь. Большой беды в этом нет, а матушке спокойнее».
Веру Константиновну мало беспокоило, что Софья бесприданница, что нет у нее своего угла и что должна она до свадьбы жить в доме жениха, хоть это и противно человеческим законам. Но мысль о том, что Софья похищена да еще у кого — у божьих сестер — не давала спокойно спать доброй женщине. «Как уберегу? Что людям скажу? — причитала она и уговаривала Софью:» Отцу Никифору, Ольге Прохоровне и всем прочим говори, что ты Глафиры, снохи моей покойной, дочь «.
— Нет, — отвечала Софья.
— Да как же» нет «!? Тебе без обмана теперь жить нельзя. Сама на эту дорожку ступила. Да и обман-то какой — маленький.
— Матушка… — укоризненно говорил Алеша.
— Что — матушка? Матушка и есть. Учу вас, глупых. Глафира была женщиной честной, умной, а что бездетная, то не ее вина. Понимать надо! Если слух до монастыря дойдет да явятся сюда сестры — что тогда? В скит вернешься?
— Нет, — отвечала Софья. — Лучше утоплюсь.
— —» Господи, страсти какие! Алеша, скажи ты ей… «Бархата на платье я еще не купил, но имею одну лавку на примете. С бархатом в столице сейчас тяжело. Мой друг, Саша Белов, рассказывал, что бархат всем нужен, а достать трудно…»
Упоминание о бархате в письме к Софье было не случайным. При расставании они уговорились, что все важные сведения будут сообщать шифром: «Купил бархат» — есть сведенья об отце, «купил голубой бархат» — жив отец, «купил черный бархат» — умер.
«Саша обещал помочь. У него есть знакомый по мануфактурной части. Будем надеяться, что сыщет он нам голубого бархата к свадьбе. Не печалься, душа моя. Время идет быстро. О себе скажу, что шпага моя висит у пояса».
«Шпага у пояса» значило, что опасность ареста для него прошла и даже есть надежда вернуться в навигацкую школу.
Алеша отложил перо и задумался. Много ли можно рассказать Софье с помощью разноцветного бархата и шпаги, «висящей у пояса»? И даже если он «обнажит шпагу», то есть встретится с Котовым. или «сломает шпагу», что значит, будет находиться под угрозой ареста, разве напишет он об этом Софье да еще таким суконным языком? Софью беречь надо, а не волновать попусту.
— Написал письмо? — спросил Никита. — Тогда поехали кататься.
— Пошли пешком на пристань. Вчера там военный фрегат пришвартовался.
— Нет, в карете.
Никита твердо помнил наставления Александра: «Алешку одного из дому ни под каким видом не выпускай. И вообще пешком по городу не шатайтесь». Никита попробовал удивиться, но Саша взял его за отвороты кафтана и, глядя в глаза, чеканно произнес: «Котовым Тайная канцелярия интересуется?»
— Один хороший человек? — усмехнулся Никита, вспомнив встречу на набережной после казни. — Ой, Сашка, знакомства у тебя…
— Очень полезные знакомства, — веско сказал Белов. — Алешке не говори, но если… почувствуешь опасность, сразу дай мне знать.
Военный фрегат слегка покачивался на волне, обнажая облепленный серым ракушечником бок. Паруса были спущены, и только высоко, на фок-мачте, трепетал на ветру синий вымпел. Щиты, прикрывающие от волн амбразуры, были подняты, и с двух палуб щетинились, как перед боем, дула пушек. Наверху стоял офицер в парадном мундире, красный воротник его полыхал, как закат, золотом горели галуны и начищенные пуговицы. Он картинно круглил грудь, лузгал семечки, шумно сплевывал за борт шелуху и лениво ругал босоногого матроса, который драил нижнюю палубу. Матрос на все отвечал:
«Будет исполнено…»и, уверенный, что его никто не видит, корчил офицеру рожи. «Вихры выдеру!»— прокричал последний раз офицер, обтер платочком рот и ушел в каюту.
Алексей и Никита простояли у причала до тех пор, пока на корме не зажглись масляные фонари. Пропал в темноте город, смешались контуры фрегатов и бригов.
— А теперь куда? Назад, в библиотеку…
Накануне Алексей, обшаривая книжные шкафы Оленевых, нашел старую английскую лоцию с описанием главных корабельных путей в Атлантическом океане. Вдохновленный образом военного фрегата, он разыскал теперь подробную карту и… смело повел из Гавра на мыс Горн бригантину «Святая Софья», не забывая наносить на карту маршрут и делать описания портов, в которых пополнялся продовольствием и пресной водой.
Глядя на увлекательную работу друга, Никита отложил в сторону Ювенала, предоставив римским преторианцам в одиночестве предаваться порокам, и послал вслед «Святой Софьи» три легкие каравеллы «Веру», «Надежду»и «Любовь», но скоро хандра взяла верх, и «Веру» он отдал на растерзание пиратским галерам, «Надежду» бросил в Саргассовом море без руля и без ветрил, а «Любовь» загнал в ньюфаундлендские мели для промысла трески и пикши.
— Га-а-аврила!
Камердинер явился в сбитом назад парике, озабоченный и очень недовольный, что его оторвали от дела. В руках у него были бутыль и два, сомнительной чистоты, стакана.
— Вместо того, чтобы вино лакать… — начал ворчливо он.
— Я не просил у тебя вина, — перебил его Никита. — Скажи, Саша сегодня заезжал?
— Заезжал. Вид имел очень поспешный, обещали завтра заехать.
— А что у тебя в руке?
— Настойка. Целебная. И еще хотел напамятовать, чтоб письмо батюшке князю написал.
— Да уже ему пять писем отправил.
— Да читал я ваши записки, — без всякого смущения, что залез в чужие письма, сказал Гаврила. — Прошу о встрече… Дело государственной важности. Ваше государственное дело совсем в другом.
— Вот негодяй! — разозлился Никита. — И в чем же мое государственное дело?
— А в том, что учиться нам надо. Написал бы князю, мол, море нам чужая стихия. Никита Григорьевич, — Гаврила молитвенно сложил руки, — в Геттингене шесть лет назад университет открыли. Вот бы нам куда! Я давно о загранице мечтаю. А нельзя в Германию, так проситесь в Сорбонну, в Париж…
