Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (чтение книг .TXT) 📗
До сих пор векиль Гулям интересовал Ибн–Салмана лишь постольку, поскольку дело касалось каравана.
Векиль Гулям приехал в Баге Багу по приглашению генгуба Хорасана. Конечно, ему не следовало приезжать. Так думал даже Али Алескер. Но Али Алескер отличался добродушием и великолепным оптимизмом. Он верил, что все кончится хорошо для векиля Гуляма и для его прелестной супруги… К чему бы векилю упрямиться? Подписать пустяковую бумажку, уступить по–деловому груз семисот двадцати семи верблюдов тому, кому он наиболее сейчас нужен, получить огромные деньги и свободу. Гм–гм, разве векиль Гулям пленник? Кто сказал, что Гулям пленник? Чепуха, тьфу–тьфу! Только немного больше слуг, чем обычно. Немного больше глаз, бдительных, недремлющих…
Но почему сердце Джаббара ибн–Салмана дрогнуло? Завтра векиль Гулям и его ханум уедут. И пусть они, вернее, она, оценят его великодушие. Векиль Гулям упрям. Он не пожелал пойти на сделку. Сделка купли и продажи не состоялась. Цена тысячи четырехсот пятидесяти четырех вьюков — кровь. Кровь храбрых кухгелуйе. Но все равно. Деньги упрямый пуштун получит, хоть и не обязательно ему платить. Пусть получит, а она пусть поймет его великодушие. А там, где следует, он объяснит, что деньги он отдал во избежание обид и разговоров, но… Никто не догадается, что иногда взгляд серых глаз стоит миллион. Но поймет ли она? Да, почему все–таки в их комнатах закрыты наглухо окна и двери? Муж спит, а жена в степи любуется лунным светом…
Непреодолимая сила заставила Джаббара ибн–Салмана сделать несколько шагов. Что? Дверь заперта на ключ. Внутри горит свет. Что такое?.. Сквозь щель в занавеске видна вся комната. Постель пуста. Что случилось?
— Откройте, откройте! Господин Гулям, откройте! Никого… Откройте! Откройте!..
Почему векиль молчит? Не может быть, чтобы он спал так крепко.
— Откройте!
Вдруг Джаббар ибн–Салман вспомнил. С позавчерашнего дня он не видел векиля Гуляма. Обедать он не выходил, ужинать тоже. В чем дело? Почему он спит так крепко? Его жена скачет по дорожке лунного света…
— Откройте же наконец!
— Эй! Кто там стучит?
Голоса наполнили дом и цветник. Бежали люди.
Тревожно шаркали по мраморным плитам ноги, слышались испуганные крики. Из соседних окон высунулись закутанные женские фигуры.
И все спрашивали:
— Что за стук? Кто стучит?
Принимать решение мгновенно — привычка помещика Али Алескера. Он приказывает взломать дорогую резную дверь. Да что там дорогая дверь, когда речь идет о здоровье или, быть может, о жизни высокого гостя! Что? Ханум уехала в степь кататься? Ах, тьфу–тьфу! Это неспроста! Да полно, кататься ли? Что она сделала со своим мужем, знатным пуштуном, подозрительная большевичка? Такая и змею обстрижет!
— Уф! Что вы, что вы? Разве звонкоголосая птичка способна на что–то, кроме чириканья, уф!
Это пыхтит с ломиком в руках Алаярбек Даниарбек. Несмотря на бессонную ночь, проведенную за нардами, он выглядит свежим и бодрым. Всю ночь он выигрывал и дразнил своего противника Али Алескера.
Али Алескер тоже стоит тут же, пьяненький, обрюзгший, и проклинает Настю–ханум, женщин вообще, большевичек особенно. Он совсем забыл, что еще сегодня без конца целовал ручки Насти–ханум, рассыпался в комплиментах и, закатывая глаза, называл ее не иначе как «птичка райских кущ». О, Али Алескер знаток женской красоты!
— Силки дьявола! В ад всех женщин! — вопит он, подпрыгивая от нетерпения, и распоряжается: — Да бейте сильнее!.. Ломайте!.. Всегда я говорю: не бойся черных волос и белых облаков — бойся черных туч и белых волос!
Вчера, нет, еще сегодня Али Алескер не спускал глаз с белокурых волос Насти–ханум и захлебывался от восторга, выспренне сравнивая их с золотом.
— Зачем же ломать… Такая дверь! — все язвит Алаярбек Даниарбек. Ее бы к нам в Самарканд. В медресе Шер–Дор… Роскошная дверь, тысячерублевая дверь.
— Ничего, ломайте! А вдруг векиль помирает…
— С чего бы ему умирать?..
В голосе Алаярбека Даниарбека бездна иронии. Он явно что–то знает. Но все в таком возбуждении, что ничего не слышат.
Али Алескер встревожен всерьез. Он расшвыривает слуг и отбирает ломик у Алаярбека Даниарбека. Но и у него не ладится. Да и где его пухлым, убранным драгоценными перстнями пальцам управиться с тяжелым ломиком. Сколачивали дверь из карагачевого дерева с железными полосами, крепко, на случай нападения бунтарей, черных людей, вечно недовольных своими покровителями, отцами родными, людьми богатства и почета. Крепкие двери в Баге Багу, с замками такими, каких нет и в сейфах англо–персидского банка. А решетки в окнах и пушкой не пробьешь. Все это заплетающимся языком бурчит под нос Али Алескер, и плюется, и сыплет проклятиями.
Он сбросил верхнее платье и трудится в одном исподнем. Он ломает дверь, нисколько не жалея своего добра. Что там дверь? Денег у него хватит и на тысячу дверей. А маленький самаркандец вооружился тяжелым колуном и крушит сплеча полированные доски, покрикивая:
— Мешок на осле или осел на мешке, но–но! Довезем! Ур! Ур!
Дружными усилиями дверь наконец пробита… В узкий пролом первым пробрался в апартаменты Гуляма маленький самаркандец.
— Проклятие! Да перестаньте шуметь. Он что–то говорит.
Отстраняя слуг, к пролому наклонился Джаббар ибн–Салман. Навстречу из хаоса щепок и растерзанных досок вынырнула маленькая чалма Алаярбека Даниарбека.
— Уф! Не трудитесь, друзья, понапрасну! — проговорил он, отдуваясь. Так я и знал: только двери испортили.
— Да говорите, что с ним? — почти в один голос кричали Али Алескер и Джаббар ибн–Салман.
— Успокойтесь, друзья. Птичка фрр–р!
— В чем дело, наконец?
— Птичка улетела.
— Какая птичка? — опять в один голос спросили Ибн–Салман и Али Алескер. Они не поняли, в чем дело. В воображении слово «птичка» отождествлялось с прелестной супругой векиля Гуляма.
— Помогите мне выбраться… Пуштун ваш или векиль, что ли, упорхнул. Нечего было двери ломать. Такие двери! Тысячерублевые двери!
— Что вы болтаете?
— Скрылся, улетучился, пропал, сбежал, растаял, исчез, уехал, провалился… Нет никого. И его ханум там нет. Министр прихватил с собой свою ханум и… фюить!
Он так громко свистнул, что все даже отшатнулись.
— Скорее коней! Она не могла далеко уйти… уехать, — заметался Джаббар ибн–Салман. — Скорее седлайте! И за ней!
Али Алескер, все еще слабо соображая, недоумевал:
— Уйти?.. Уехать? Кто, ах, тьфу–тьфу!
— Ханум!
— Куда она уехала? Ночью уехала? Почему уехала? Кто пустил?
— Села на коня и уехала…
— Уехала? И вы видели, как она уезжала?
— Черт побери, я сам помог ей… поехать кататься верхом.
— Дьявол, а не женщина.
Превращение сладкоголосой птички в дьявола произошло во все еще не прояснившемся мозгу Али Алескера необъяснимо просто.
— Впрочем, все женщины — дьяволы и… птички…
К этому мудрому выводу Али Алескер пришел, когда автомобиль необъезженным степным жеребцом прыгал по колдобинам и ухабам степных дорог в неверном свете луны.
— Хэ–хэ, — подал голос с заднего сиденья Алаярбек Даниарбек. — Ох, какой ухаб!.. Аллах сначала вылепил из глины мужчину. Ох!.. А мужчина запросил у аллаха женщину, чтобы было чем потешить осла. А глина у бога вся вышла… О, Шейхвали, потише ты, эмир всех погонщиков, так и костей не довезешь!.. Взял тогда всевышний малость золы, перемесил ее со своей аллаховой благостью. Подмешал немного тщеславия павлина. Вылепил круглые щеки солнца, улыбку утра, шустрость блохи, причуды погоды, слезы росы, мозг воробья, гибкость тростника, ох, клянусь, эту чертову пыхтелку придумал воробей с мозгами величиной с ноготок годовалого ребенка! Так и получились наши красавицы, кому расточаем ласки и чьим улыбкам мы верим… Да! Я еще не кончил. Дал аллах прелестницам кроткий взгляд газели, но дикость пантеры, серебро смеха, но карканье вороны, верность собаки, но коварство англичанина, прелесть радуги, но любопытство козы, певучесть соловья, но болтливость попугая, самоотверженность матери, но трусливость шакала… Ай, ох! О аллах, ты создал эту четырехколесную повозку женщиной, не иначе! Сколько коварства… Бог все перемешал, перемутил, размесил, придал форму цветка и подарил мужчине… На! Наслаждайся! Ох! Долго еще нам трястись?!
