Свидетель с копытами - Трускиновская Далия Мейеровна (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
– Жениха больше нет, – и Амалия рассказала про конское свидетельство.
– Тем лучше для тебя. Плакала? – это был суровый вопрос.
– Нет, ваше сиятельство, не плакала.
– А что делала? Просто смотрела, как его уводят?
– Я…
– Ну, что?
– Я дала ему денег.
– Ну конечно, узнику деньги понадобятся, иначе с голоду помрет, – согласилась княгиня. – А так – хоть калач ему сторожа принесут. Много ли дала?
– Пять рублей, ваше сиятельство.
– Пять? Ту золотую монету, что ли? – догадалась княгиня.
– Да…
– И что – из рук в руки?
И тут Амалия не выдержала. Орать в присутствии знатной дамы неприлично, она же всю жизнь старалась соблюдать приличия. Однако более терпеть не могла – расставание навеки с Весселем нелегко ей далось.
– Я бросила ему эти деньги! Под ноги бросила! Пусть он подавится этими деньгами!
Княгиня внезапно расхохоталась. Просто не смогла сдержать торжествующий смех. И прихлопнула себе рот ладошкой.
– Вот теперь ты мне понравилась. Умница! Раньше я милосердие являла, а теперь… Теперь я дам тебе приданое. На хорошее приданое всегда охотники найдутся. Тебе непременно немец нужен? Француз не годится?
– Как будет угодно вашему сиятельству, – резко сказала Амалия.
– Жених есть, сама посватаю. У кузины Прасковьи в Москве жили француз и француженка, муж с женой. Он учил внучек рисованию, французской словесности, на клавикордах, еще на какой-то дудке играть. Она учила рукоделиям. Две дочки у них, она третье дитя носила, да не разродилась. Так что есть вдовец, ростом мал, лет ему куда за сорок. Кузина Прасковья сказывала: человек добрый, богобоязненный, и дочкам мать нужна. А ты все рукоделия знаешь. Я бы ей тебя и уступила.
Амалия вспомнила и кузину, такую же почтенную даму, и француза.
– А он захочет ли? – с большим сомнением спросила немка.
– Ему с тобой не менуэты танцевать. А в постели лежать ты не хуже любой другой особы дамского пола можешь, – ответила княгиня. – Бери чепец, садись к окошку.
Амалия доковыляла до стула, села и принялась было шить, но мысли улетели вдаль. Вот она почти жена, княгиня слов на ветер не бросает. Стоило избавиться от монеты и Весселя – как жизнь переменилась. И, может быть, у нее будет ребенок. Свой ребенок. То, мечтать о чем она себе давно уже запретила.
Какие рубашечки, какие чепчики она приготовит дочке! Какие припасет чулочки и башмачки! Да каждую простынку украсит кружевами и вышивкой, каждую наволочку! Выберет самые сложные, самые изящные буквы для монограммы!..
Перед глазами Амалии уже разворачивался ее любимый вышитый алфавит, в котором готические буквы переплетались с анютиными глазками, задача для настоящей мастерицы. Особенно вышитые гладью тонюсенькой иголочкой крошечные лепестки с нежнейшими переходами тонов. Как сладко будет работать для ребенка…
А княгиня сильно беспокоилась о Лизаньке. Она бы послала верхового с письмецом к графу, но боялась: если начать его тормошить, он вспомнит про лошадиную свадьбу. Алехан не дурак, совсем не дурак! Ему наверняка донесли про девку, которая вертелась вокруг конюхов. А объясняться с ним по этому поводу княгиня вовсе не желала.
На нее свалилось все сразу – дочь скончалась, внучка исчезла… Но она держалась так стойко, как только могла. Ей доводилось хоронить и новорожденного сына, и сына, прожившего чуть менее года. Тогда она была моложе, чувства – сильнее, запас слез – неиссякаем.
И тогда всеми печальными похоронными делами занимались старшие, предоставив ей вволю скорбеть. А теперь старшей была она. Игнатьич отсутствовал, Агафья не все могла решить сама. И вплоть до поминок княгиня была занята.
Проводив последнего гостя, она пошла в кабинет. Все-таки нужно было написать хоть записочку графу Орлову.
Ответ на записочку прибыл вечером. Граф писал, что следы девицы сыскать не удалось. Но написал он это кратко, словно бы впопыхах, и княгиня задумалась: а не местью ли тут благоухает?
То, что граф вроде бы не делает попыток отыскать Фроську, могло означать: он придумал иной способ уязвить княгиню в отместку за несостоявшуюся лошадиную свадьбу. Посягательство на коня ценой в шестьдесят тысяч достойно страшной кары. Что, если внучка – в Острове, в графской опочивальне?
Княгиня желала, чтобы Лизанька попала именно туда, но не таким образом! Любовниц у графа было немало, он им делал богатые подарки, но жениться на любовнице не собирался. И ежели внучка пополнила собой этот список, то рассчитывать на венчание не стоит.
Как быть? Княгиня уже была согласна на скандал и возмещение убытков, лишь бы вернуть внучку без лишнего шума. Она приготовила очень деликатное послание для графа: мол, ежели ваша милость гневаться изволит, то всякое недоразумение можно обсудить и разрешить к общему удовольствию. Граф ответил, что отнюдь не гневается, и просил принять уверения в совершеннейшем к княгине почтении.
Странным образом ее затея с конской свадьбой спасла его от неприятностей. Если бы он ничего не ведал вплоть до дня, когда голштинцы отважатся на покушение, то оправдаться было бы мудрено. Возможно, однако мудрено, и дознание немало крови бы ему попортило. Понимая это, он даже не слишком сердился на княгиню за ее авантюру. Жаль было погибших парней – но он дал достаточно денег на похороны и облагодетельствовал родню.
А княгиня уже дошла до предела беспокойства. Она не отваживалась никого подсылать в Остров, чтобы собрать сведения о жительнице графской спальни. И даже до того дошла, что позвала приживалку Настасью Романовну, хвалившуюся, будто умеет раскидывать карты на судьбу. Гадать – грех, и хотя бы от этого греха княгиня освободилась несколько лет назад, но что-то же следовало предпринять.
Настасья Романовна, офицерская вдова, отнеслась к делу со всей ответственностью, сделала несколько раскладов, подозрительно напоминавших пасьянсы, и, внимательно следя за лицом княгини, принялась вещать.
По ее словам выходило, что Лизанька жива (лицо княгини прояснилось), находится в доме некой особы (княгиня нахмурилась), вроде бы знатной (княгиня закивала), да, да, весьма знатной!
Наутро после гадания княгиня велела позвать к себе Амалию.
– Собирайся! – велела она. – Все свои имущества с собой бери. Сюда более не вернешься.
Разумеется, княгиня собралась в Москву не для того лишь, чтобы устроить сватовство немки.
Отправившись с ней к кузине Прасковье и убедившись, что дело на мази, кузине Амалия нравится, француз-учитель не в великом восторге, но хорошо понимает свою выгоду, княгиня оставила свою немку в ее новом жилище и велела везти себя на Лубянку.
Она собиралась просить о содействии обер-полицмейстера Архарова.
Ей пришлось подождать – обер-полицмейстер получил важную депешу из столицы и даже приказал запереть дверь кабинета, пока Устин будет читать. Прислал депешу обер-полицмейстер Санкт-Петербурга генерал-аншеф Николай Чичерин.
Он сообщал важную придворную новость.
– «Ее величество изволили принять господина Орлова и имели с ним беседу наедине, – монотонно читал Устин. – Когда же они вдвоем вышли из кабинета, ее величество изволили громко сказать, что ни единой минуты не сомневались в преданности графа Орлова-Чесменского и все попытки очернить его в их глазах будут безжалостно пресекать. Также ее величество приказали извещать о ходе следствия и сообщать, ежели откроется что новое. Посему прошу вас, открыв новые обстоятельства сей интриги, немедленно дать мне знать. Засим примите уверения в совершеннейшем к вам почтении…»
– Вот вернутся мои орлы, будут ему обстоятельства, – сказал Архаров. – Слава те Господи, выручил Григорий Алехана. Представляю, как ее величество слушать изволили, это же почище французского романа. Устин, отвори дверь и ступай.
Увидев входящую княгиню, Архаров встал и поклонился. К ручке, правда, не подошел – не любил он этого обычая, целование дамских рук казалось ему нелепым и комичным. Он был еще в том возрасте, когда это служит прелюдией к амурным шалостям, но в шалостях не нуждался. Для мужской забавы у него дома имелась красивая прачка Настасья, а ей руки целовать и вовсе ни с чем несообразно, хватит с нее и того, что порой перепадает лобзание в уста.
