Дочь маркиза - Дюма Александр (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
Она закуталась в шубку и в сопровождении Марты обошла дюжину домов, где ее помощь пришлась весьма кстати.
Зима 1796-1797 годов была очень холодной, следовательно, особенно тяжелой для бедняков.
Первое посещение Евы оставило свой след. Булочник получил наказ разнести по домам шестьдесят хлебов, а виноторговец — шестьдесят бутылок вина. Она записала, у кого из детей не хватает теплой одежды, и заказала пятнадцать или двадцать пальтишек из самого теплого сукна, какое смогла найти.
Таким образом, еще один день пролетел так быстро, что Ева и не заметила его; она увидела, что благотворительность — одно из самых отрадных для сердца занятий. Она посетила несколько приютов и богаделен и нашла, что ее решение посвятить себя милосердию во искупление своей вины — высшее счастье. Попутно она разговаривала с людьми, расспрашивала их о том, как им живется, узнавала суровые законы нищеты, и сердце ее прыгало от радости, что она может облегчить чьи-то страдания.
Видя ее сердобольность, никто не пытался ее обмануть. Ей рассказывали все как есть; трудная жизнь почти всегда вызывала у нее сочувствие, и она чуть не плакала от жалости к людям.
Через три дня во всем Аржантоне не осталось ни одного
дома, где не знали бы, что вернулась воспитанница доктора, а скоро приедет и он сам.
Те, кто видел ее, рассказывали, что она похорошела, но при этом погрустнела. В глазах людей, не знавших обстоятельств ее возвращения, эта грусть объяснялась тем, что она потеряла отца, а состояние ее было подвергнуто секвестру; больше всего предположений и догадок было по поводу этого секвестра, ведь все видели, что Ева подает щедрую милостыню и все, даже пожертвования, оплачивает золотом.
Поскольку в Аржантоне никто не знал истинных размеров состояния доктора, а жил он всегда чрезвычайно скромно, как человек, имеющий сотню луидоров ренты, о нем начали рассказывать всякие небылицы.
Говорили — и это была правда, — что он побывал в Америке и сколотил там состояние. На самом деле он не сколотил состояние, а только увеличил то, что у него было.
Говорили, что он нашел клад в пещерах Сент-Эмильона, где вынужден был скрываться от преследований.
Говорили, что он подружился с богатым янки, и тот оставил ему наследство. В конце концов все сошлись на том, что он разбогател и возвращается в Аржантон, чтобы разделить свое богатство с бедными.
Что же до мадемуазель де Шазле, то все видели, как недавно приезжал Жан Мюнье и наводил справки о ее движимом и недвижимом имуществе, и поскольку никому и в голову не приходило, что он это делает в интересах законной собственницы этого имущества, то все считали ее разоренной дотла и живущей на средства Жака Мере.
Впрочем, быть может, Жак Мере дал ей указания, и, поскольку все знали ее доброту, никто не сомневался в ее благих намерениях.
Базиль и Антуан, с которыми она посоветовалась и которые помогли ей дополнить списки, болтливостью своей способствовали распространению слухов о филантропических планах доктора и его воспитанницы.
Наконец настал час, когда дилижанс прибыл в Аржантон.
Бедный люд уже третий день подряд собирался в это время у почтовой станции.
На сей раз бедняки ждали не напрасно.
Как только доктор вышел из дилижанса, со всех сторон раздались крики: «Да здравствует Жак Мере!» Антуан и Базиль с факелами в руках бросились к доктору, его сразу окружила толпа и с криками «Да здравствует доктор!» проводила по узким улочкам Аржантона до самого дома.
Ева и Марта давно уже слышали крики, но одна Ева догадывалась, что они означают. Однако, когда голоса стали ближе, Марта позвала девушку и попросила ее узнать, что происходит.
Но Ева и так все поняла; трепеща, как в тот день, когда она вновь увидела Жака, она не смела показаться ему на глаза, но не смела и уйти, чтобы не дать пищу пересудам; она стояла за дверью и ждала, что дверь распахнется и ее судья предстанет перед ней. Старая Марта расслышала наконец, что все называют имя ее хозяина; она распахнула дверь, вышла на порог и, подняв руки к небу, возопила:
— О, это наш хозяин! Наш дорогой доктор! Но где же вы, мадемуазель? Идите же сюда, мадемуазель! Что он скажет, увидев, что вы его не встречаете?
Но для Евы этот ласковый голос, полный радости и приязни, был голосом архангела, бросающего ужасный клич: «Земля, отдай твоих мертвецов!»
О да, в это мгновение ей хотелось затеряться среди тысяч мертвецов, которые предстанут перед лицом Бога белее, чем саваны, в которые они закутаны.
Она услышала, как Жак растроганно благодарит весь этот славный народ. Каждый звук обожаемого голоса отдавался в ее душе. Потом Жак вошел и закрыл за собой дверь. По мере того как он поднимался вверх, она отступала, пятясь по ступенькам лестницы.
— Вы не видели Еву? — спросил он наконец, стараясь говорить ровным голосом, словно спрашивал о чем-то самом обыденном.
— Видела, дорогой хозяин, — ответила Марта, — она только сейчас здесь была и первая догадалась: все эти крики означают, что вы приехали; она чуть не лишилась чувств от радости, и я видела, как она прислонилась к стене, чтобы не упасть. Верно, ей стало плохо, и она где-нибудь у вас в лаборатории; после возвращения она почти не выходит оттуда.
Жак выхватил из рук Марты свечу и взбежал по лестнице.
Ева ждала его у дверей лаборатории, стоя на коленях, как кающаяся Магдалина Кановы; он остановился и невольно прижал руку к сердцу, глядя на нее.
— Господин! Господин! — сказала она. — Я хотела бы иметь все бальзамы Аравии, чтобы умастить ваши стопы; но у меня есть только мои слезы. Примите мои слезы.
И она обняла колени Жака Мере и стала целовать их, и невозможно было сказать, что преобладало в этом порыве: смирение или любовь.
Жак Мере склонил голову и посмотрел на нее с глубокой жалостью; но она глядела вниз и не могла видеть выражения его лица; потом, помолчав мгновение, он протянул к ней руку:
— Встаньте, — сказал он, — и идите с миром.
Потом поцеловал ее в лоб, но даже не по-дружески, а скорее по-отечески и вошел в свою лабораторию, закрыв за собой дверь и оставив ее на лестнице.
Хотя Жак говорил ласковым голосом, хотя он был приветлив и не сердился, сердце Евы переполнилось печалью, и она вернулась к себе в слезах.
Она долго не могла заснуть и все это время слышала у себя над головой размеренные шаги Жака Мере — шаги мыслителя.
XII. ХИЖИНА БРАКОНЬЕРА ЖОЗЕФА
На следующий день старая Марта пришла к Еве и сказала, что Жак зовет ее к себе в лабораторию.
Когда Ева увидела Жака, у нее снова защемило сердце и она снова почувствовала, как ей на глаза наворачиваются слезы; но она совладала с собой, смахнула слезы, вытерла глаза платком и предстала перед Жаком с улыбкой на устах.
Жак шагнул ей навстречу, поцеловал ее в лоб тем же спокойным бесстрастным поцелуем, который обдал ее холодом накануне, и указал ей на кресло.
Ева бросила взгляд на постель Жака; она увидела, что Жак не ложился. Она встала на колени перед его кроватью, прошептала короткую молитву, потом послушно села в кресло.
— Ева, — сказал Жак, — мы вернулись в Аржантон; вы опять живете в том маленьком домике, который, по вашим словам, вам дороже всего на свете. Вы дали мне обещание. Вы готовы сдержать его?
— Готова.
— Целиком и полностью?
— Целиком и полностью.
— Вы позволили мне продать ваш дом на улице Прованс.
— Да.
— Я продал его.
— Вы хорошо сделали, мой друг.
— Вы позволили мне продать все, что в нем было.
— Да.
— Я все продал. Жак помолчал.
— Вы не спрашиваете, какую сумму я выручил.
— Это не важно! — сказала Ева. — Ведь я уже распорядилась этими деньгами.
— Да, они предназначены для строительства больницы. Но вы оставались должны за этот дом еще сорок тысяч франков.
— Это правда.
— После уплаты этих сорока тысяч франков остается девяносто тысяч франков. Этого не хватит, чтобы построить больницу на сорок мест.
