Сын графа Монте-Кристо - Лермин Александр (первая книга TXT) 📗
— О, Боже! — воскликнул граф.— Так ты предпочла бы остаться со мной?
— Я умру, если ты покинешь меня, моя жизнь в тебе одном, — прошептала прелестная девушка так трогательно и нежно, что граф, наконец, постиг всю глубину привязанности этого невинного существа. Монте-Кристо устремил на Гайде взор, полный любви, которую он давно питал к ней, никогда не рассчитывая на взаимность. Заключив ее в объятия, он с нежностью произнес:
— Да будет так, моя дорогая, ничто не разлучит нас отныне, я тебя любил, как отец и друг, теперь же я буду твоим преданным супругом, буду всем тем, что ты искала во мне.
С этими словами Гайде и граф вышли, а Максимилиан и Валентина остались одни. Со слезами радости бросились они в объятия друг друга. Потом молодой человек усадил Валентину на диван, прося рассказать о ее чудесном возвращении к жизни.
— Как тебе известно, дорогой мой,— начала Валентина,— я была очень больна, но надеялась выздороветь, потому что мысль о тебе всегда вливала в меня новую жизненную силу. Однажды ночью, когда я лежала одна на одре болезни, в стене отворилась дверь, которой я прежде никогда не замечала. Вошел какой-то человек и прямо направился ко мне; испуганная, я только собиралась закричать, как узнала в пришедшем графа Монте-Кристо, делавшего мне знаки молчать. Сев возле, он рассказал мне, что моя мачеха постепенно отравляла меня, как она уже сделала это с моими бедными дедушкой и бабушкой и старым Барруа. Ему удалось достать для меня противоядие, и чтобы спасти меня, он поселился в соседнем доме и открыл тайное сообщение между этими двумя зданиями. Но средства эти были недостаточными для совершенного отвращения опасности, и поэтому он просил меня принять жидкость, которая погрузит меня на три дня в состояние мнимой смерти. Я выпила состав, поданный мне графом, и лишилась чувств и сознания, не знаю уж, на какое время. Очнувшись, я увидела себя гробу в часовне, и граф стоял возле меня. Подкрепляющее питье возвратило меня к жизни. Граф привел меня в свой дом, где я нашла все необходимое для путешествия. Через несколько дней, совсем поправившись, я отбыла с Монте-Кристо в Марсель, а оттуда — на этот уединенный и прекрасный остров, где я нашла тебя, мой дорогой Максимилиан, предмет моих стремлений.
Крепкое объятие заключило рассказ, и они отправились разыскивать графа, чтобы снова выразить ему их глубокую признательность.
Они вышли из грота и спросили матроса Джакомо, привезшего Максимилиана на этот остров, где граф.
— У меня есть письмо к вам обоим от моего господина,— ответил тот.
— Но где же сам граф Монте-Кристо? — разом воскликнули молодые возлюбленные.
— Он только что покинул остров со своей приемной дочерью и слугой Али… корабль еще виден,— ответил Джакомо, указывая на небольшое судно, на палубе которого можно было различить три фигуры. Это были граф с Гайде и Али. Максимилиан быстро развернул письмо и прочел следующее:
«Мой дорогой Максимилиан!
Корабль стоит на якоре, готовый к отплытию. Джакомо отвезет вас в Ливорно, где Нуартье ждет свою внучку, чтобы благословить ее на брак с вами. Все, что вы найдете в гроте, и мой дом в Париже — свадебный, подарок от верного друга,— которого вы никогда больше не увидите. Мои последние слова: ждите и надейтесь!
Будьте счастливы оба и вспоминайте иногда о вашем истинном друге.
Эдмон Дантес, граф Монте-Кристо.»
Между тем судно графа все удалялось от острова, свежий ветерок наполнил паруса, и корабль постепенно исчезал из глаз Максимилиана и Валентины. Они в последний раз махнули рукой в знак прощания, и скоро судно скрылось за горизонтом.
8. Смертный приговор
Де Вильфор был не один — доктор Давоньи сопровождал своего пациента и временами шепотом ободрял его.
Вильфор казался развалиной — его отвислая нижняя губа и угасший взгляд тронули всех — и судей, и публику, и даже тех, которых он не раз оскорблял гордым и презрительным обхождением. Надменный государственный прокурор стоял теперь перед всеми, погрязший в пучине преступлений и позора.
Голос председателя дрожал, когда, встав из кресла, он обратился со следующими словами к присяжным:
— Господа присяжные! Доктор Давоньи, на попечении которого находится господин де Вильфор, был так любезен, что согласился сопровождать сюда своего пациента. Прежде чем вызвать в суд господина де Вильфора, я разговаривал с его врачом, констатировавшим, что присутствие здесь его пациента не будет иметь дурного влияния. Господин доктор, потрудитесь подтвердить мое заявление господам присяжным.
— Охотно, господин председатель,— ответил старый доктор.— Положение господина де Вильфора безнадежно, И присутствие его на суде не может ухудшить его здоровья. Апатия больного противостоит всякому возбуждению.
Затем, взяв де Вильфора за руку, доктор отвел его на приготовленное для него место. Глубокое молчание царило в зале. Закутанная дама полупривстала и, плотнее закрыв лицо вуалью, не сводя глаз, смотрела на человека, под взглядом которого трепетали преступники, и который теперь сам пал ниже тех несчастных, которых он судил так строго и немилосердно.
Бенедетто в сильном волнении поднял руку и простер ее к де Вильфору, а затем, как бы уничтоженный, опустился на свое место. Закрыв лицо руками, он тягостно и глубоко вздохнул, услышав голос председателя, который торжественно начал:
— Господин де Вильфор, скажите нам…
Он остановился, так как де Вильфор пытался встать и делал тщетные попытки что-то вымолвить. Это было ужасное зрелище — лицо его покраснело, глаза вышли из орбит и дрожащие губы напрасно силились произнести внятные звуки. Председатель подождал несколько секунд и начал снова:
— Господин де Вильфор, в состоянии ли вы ответить на некоторые вопросы, которые я вам предложу?
Вильфор кивнул и с невыразимым усилием ответил:
— Да!
Он произнес это слово глухим голосом, но ясно и отчетливо, и все присутствующие с напряженным вниманием устремили свои взгляды на больного.
— Бенедетто,— обратился председатель к подсудимому,— встаньте!
Бенедетто повиновался.
— Посмотрите на господина де Вильфора,— продолжал председатель,— и скажите по совести, можете ли вы подтвердить все ваши показания, сделанные вами на первом допросе?
Бенедетто был действительно или раскаявшийся грешник, или величайший лицемер, когда-либо живший в мире. Он с мольбой поднял сложенные руки и пролепетал голосом, заглушаемым рыданиями:
— Прощение, отец! Прощение!
— Чего хочет от меня этот человек? — сказал де Вильфор, голос которого мало-помалу приобретал прежнюю твердость, и, к изумлению всех, он вдруг овладел вполне даром слова.
— Он называет вас отцом,— ответил председатель,— и вы сами ранее признали его своим сыном.
Вильфор провел рукой по лбу.
— Мой сын? И он жив? Не может быть — в моем доме детей убивают, и мой сын мертв!
— Вы не забыли ночь с 27-го на 28-е сентября 1807 года?
— Нет, я не забыл ничего — и того сына я тоже умертвил.
— Но он чудом спасся от смерти, вспомните хорошенько!
— О да, я припоминаю: это было не чудо, он обязан жизнью покушению на убийство, и убийца думал найти сокровище в ящике, где лежало дитя.
— Итак, вы признаете вашего сына?
Вильфор презрительно рассмеялся:
— Ну, конечно, он мой сын — иначе он не был бы фальшивомонетчиком и убийцей! О, все имеет связь: дом в Отейле — салфетка с меткой Г.— сын Вильфора должен был сделаться убийцей!— Вильфор протянул исхудалую руку к Бенедетто и прошипел с презрением:
— Ты — мой сын! Ты убивал и будешь убивать опять!
— Нет, о нет! — вскричал Бенедетто с отчаянием.— Я тяжко грешил, но ничто на свете не заставит меня увеличить число моих грехов! Отец мой, я прощаю вас и молю Бога смилостивиться над вами и надо мной!
Ропот изумления промчался в публике, и, одобренный этим Бенедетто, продолжал более взволнованным голосом:
