Государев наместник - Полотнянко Николай Алексеевич (прочитать книгу .TXT, .FB2) 📗
Ключник развернул лист.
– Ты что, Герасим, память потерял? – насмешливо спросил хозяин. – Ишь ты, на бумажке нацарапал. Ну-ка, дай мне её!
Хитрово быстрым взглядом просмотрел записи.
– Начинай, а я буду сверяться, так ли говоришь, как записано.
Ключник начал перечислять, сколько всего истрачено денег на содержание дома за время отсутствия Хитрово. Трат было немного, почти всё доставлялось из вотчинных и поместных деревень: говядина, баранина, свинина, битая птица, мёд, хлеб, крупы, капуста, репа, свёкла, масло сливочное и конопляное, холсты, верёвки, даже берёзовые дрова и веники нескольких видов. Покупались на торге свечи, соль, перец, шафран, ткани, пуговицы, конская сбруя, посуда и другие, нужные в хозяйстве вещи.
Ключник без ошибки всё перечислил и, заметив, что хозяин улыбнулся, облегчённо вздохнул.
– Беглые есть?
– От нас не бегут, – сказал ключник. – Я выполняю твое повеление, господине, кормлю, одеваю. Наша дворня живёт не в пример лучше соседской. У Собакиных двадцать холопей утекло той осенью, побежали, не испугавшись зимы.
– А у нас что, ангелы? – усмехнулся Хитрово. – Не воруют, по кружалам не шастают, табак не пьют?
– Не без того, – замявшись, ответил ключник. – Для таких у нас батоги имеются.
– И помогает?
– Дюже помогает. Встаёт поротый со скамьи и не успеет рубахой накрыться, как в ноги валится, благодарит за науку.
Хитрово усмехнулся, он знал, что у Герасима тяжёлая рука, и дворня перед ним трепетала.
– Каков приплод?
– Негусто, но есть, – отвечал ключник. – Бабы впусте не бывают. И меня Бог наградил седьмым сыном.
– Молодец, Герасим, – сказал хозяин и, достав из кошелька рубль, протянул ключнику. – Прими от меня за труды.
Тот упал на колени и поцеловал барину руку.
Хитрово крепко ухватил его за бороду, притянул к себе, беспощадно глянул в глаза.
– Сколько украл?
Герасим сдавленно забормотал:
– Чист я перед тобой, господине! Аки пёс, стерегу твое добро!
– Гляди! – оттолкнул от себя ключника. – Деньги на хозяйство выдаст госпожа.
Ключник юркнул за дверь, а Хитрово прошёлся по горнице, выглянул в окно. Бревна мостков от ворот к избе обтаяли под солнцем, в луже плескался голубь.
«Надо быстрее ехать на черту, – подумал он, – пока не развезло пути. Как бы в грязи не утонуть. Завтра явлюсь перед государем, и в дорогу».
Время дня Хитрово мог определить, не глядя на часы, и знал, что сейчас пополдень, москвичи залегли спать, кто на перине, кто на рогожке, всяк по своему достатку. Сам он после обеда избегал спать, потому что, разлежавшись, чувствовал себя разбитым, но скрывал это от чужих глаз, поскольку подобное поведение осуждалось общественным мнением. Послеобеденное время Хитрово отдавал чтению богословских книг, иногда, если удавалось купить добрую иноземную книгу, читал по-латыни или по-польски. Языки он перенял у пленного шведа, который жил в их усадьбе в Григоровке. Знание языков он углубил в семье Ртищевых, где воспитывался вместе с сыном своей родной тётки Федором, с которым его сблизило увлечение книжной премудростью. Сейчас Федор Ртищев входил в кружок ближних к царю людей, с которыми благочестивый Алексей Михайлович обсуждал, как оздоровить церковный быт, исправить богослужебные книги по древним рукописям, отвратить народ от владевших им пережитков суеверия и язычества. Сам Хитрово не входил в кружок «ревнителей благочестия», но близко знал его участников: окольничего Ртищева, царского духовника Вонифатьева и архимандрита Новоспасского монастыря Никона, которому судьба уготовила в недальнем будущем быть патриархом.
«Поеду к Фёдору», – решил Хитрово и крикнул:
– Герасим! Оседлай Буяна!
Фёдор Ртищев жил на соседней улице, но обычай не позволял дворянину ходить пешком на людях, чтобы не умалить родовую честь.
Жеребец косил на подходившего к нему Хитрово лиловым глазом, выгибал шею, но хозяин не дал ему потачки, запрыгнул в седло и сжал острыми стременами бока. Буян резко прыгнул вперед, но получил плеткой между ушей и успокоился, узнал хозяина. Неторопливо по мокрому снегу Хитрово доехал до дома Ртищева, оставил жеребца открывшему ворота холопу и прошел к крыльцу. Хоромы были построены по-иноземному, в два этажа из кирпича, Хитрово поднялся на крыльцо, его встретил дворецкий и привел к хозяину.
– Заходи, Богдан! – радостно воскликнул Ртищев и поспешил навстречу брату. Они обнялись и расцеловались. В комнате, кроме них, находились ещё двое: протопоп Казанского собора Иван Неронов и священник в залатанной и забрызганной грязью рясе, судя по всему, явившийся из какого-нибудь деревенского прихода.
– Отца Ивана ты знаешь, – сказал Ртищев. – А это отец Аввакум из Лопатиц, его воевода сшиб с места, вот он и прибежал на Москву.
Аввакум был невысок ростом, сухощав и порывист в движениях – полная противоположность статному и величавому Ивану Неронову. Он цепко и оценивающе посмотрел на Хитрово и продолжил прерванное появлением гостя повествование.
– По мале времени, у вдовы воевода отнял дочь, и я молил возвратить сиротину матери, так он воздвиг на меня бурю, его люди у церкви меня чуть не задавили. Долго лежал без памяти, но ожил Божьим мановением. Воевода отступился от девицы, но вскоре пришёл в церковь, бил и волочил меня за ноги по земле в ризах. Потом прибежал ко мне в дом, бил меня и от руки отгрыз персты, как пес! Когда я стал захлебываться кровью, то отпустил руку, а я, завернув руку платом, пошёл к вечерне. После службы опять наскочил на меня с двумя малыми пищалями, на полке порох пыхнул, а пищаль не стрелила. Он меня лает, а я ему говорю: «Благодать в устах твоих, Иван Родионович, да будет!» Посём двор у меня отнял, а меня выбил, всего ограбил и на дорогу хлеба не дал.
Бесхитростный и честный рассказ Аввакума сильно взволновал впечатлительного Федора Ртищева.
– Какой срам на Руси творится, а ведь скоро семьсот лет как она знает истинного Бога! – горячо произнес он. – Страшно сказать, но за это время Русь мало очеловечилась! Если воевода такое в церкви позволяет, то что делается в приказной избе, где он полноправный владыка!
– Нестроение на Руси от смуты пошло, – промолвил бархатным баритоном Иван Неронов. – Так замутились все, и лучшие люди, и крестьяне, и сволочь, что до сих пор мрак не осядет в душах. Нужно время, спокойствие и лучшее строительство церковной жизни. На отца Аввакума свой гнев взгромоздил не только воевода, но и иереи. Унимал баб и попов от блудни.
Хитрово повествование Аввакума не удивило, он знал и более ужасное, но сам поп его заинтересовал и приглянулся своим незлобивым отношением ко всему, что с ним произошло. Он не причитал, не заламывал в горе руки, не вымогал к себе сочувствия, лопатицкий беглец просто и искренне поведал, что с ним произошло, а судить об этом представил другим. Помочь Аввакуму Хитрово мог только одним, деньгами.
– Благодарствую, господине, – отказался Аввакум. – Слава Богу, у меня всё в достатке.
– Не обижай дающего, Петрович, – сказал Неронов. – Богдан Матвеевич не милостыню подаёт, а жертвует.
Аввакум ещё не пообтерся на Москве и был стеснителен в отношениях с лучшими людьми. Поблагодарил Хитрово, взял деньги и сел на скамью. В нём отсутствовали навязчивость и искательность, часто свойственные беднякам.
– Твое дело я молвлю государю, – сказал Ртищев. – Где ты остановился? Мой дом для тебя открыт.
– Он не один, а с женой и малым дитём прибежал, – сказал Неронов. – Крыша над головой у него есть, при Казанском соборе. А нам пора к службе поспеть.
Ртищев проводил священников на крыльцо, смотрел им вслед, пока за ними не закрылись ворота.
– Я рад тебе, Богдан! – сказал он, входя в горницу. – Год или более того не виделись, как ты? Рассказывай!
– Известное дело – пограничная служба. Городок Карсун заложил, в нём крепость, вал по обе стороны повели до Синбирска и Инсара.
– Трудно было после московской жизни?
Хитрово знал, что Ртищев мечтает о большом самостоятельном деле, но государь не отпускал его от себя ни на шаг. Назревали серьёзные перемены в церковной жизни, и умный, ведающий в богословских вопросах Ртищев был ему необходим в качестве первого советника и собеседника.
